Читать книгу Промысел осьминога - Лева Воробейчик - Страница 15

***

Два дня спустя чашка была выброшена и забыта и двое вновь проводили время вместе.

(Посмотри на нее, Антон, ну же, дотронься пальцами до ее щек и проведи сверху вниз, а потом снизу налево, чтобы правая сторона ее лица осталась нетронутой, так ты покажешь ей, что ты человек и даже больше: человек со странностями, не любящий все правое и предпочитающий вновь и вновь уходить от иллюзий, да, от иллюзий существования правых сторон, ведь правые стороны – что это и зачем, как они существуют и ради какой цели, кроме как дополнять левую; понимаешь, что если правой бы не было, то не было бы и левой? Лишь центральная была бы, а тут уже ГОРАЗДО сложнее, потому как там нельзя вовсе не гладить что-то, не получится даже на глаз разделить, не выйдет никак сделать подобного, потому что… Давай без метафизики, в общем, гладь, докажи, что чашек никогда и не было, и униженного выдворения тебя не было тоже, докажи, что этим поглаживанием осталась бы только одна всего часть и твое чувство, а все остальное – так, в мире Марий и осьминогов)

Ира потянулась, улыбнулась и спросила, прищурив глаз, вылитый воробей, выглядывающий из кулака.

– А о чем ты сейчас думаешь?

– О всяком. – только и оставалось, что ответить ему. – О тебе и о твоем лице в основном.

– Мое лицо не такое интересное, – она зарделась. – я не вижу в нем ничего особенного.

– И зря. – чашка разлетелась в голове, ее перекошенное лицо выплыло само по себе. Первая ссора, первое уходи. Да, и таким твое лицо бывает, Ирочка.

Она остановилась, чтобы выдохнуть и что-то сказать, встретившись с ним глазами, осталась молчаливой.

Антон улыбался и пытался заставить себя гладить и правую сторону тоже, но у него не получилось. Взгляд ушел в сторону, ее лицо расплылось красивым пятном, свет освещал половину комнаты, не освещал другую половину, выхватывал четыре полки из пяти, одна находилась в слепой зоне прямо за его затылком, за окном плыл мимо город ледяным дождем, машины скрипели и бились друг об друга, самолеты поднимались в небо, чтобы врезаться в горы, люди влюблялись, чтобы расстаться, правые стороны не трогались никем, чтобы ощутить свою ненужность и подвести жирную черту под необходимостью левой стороны. Жизнь продолжалась. Ее лицо же было статично, вечно, потому что полки исчезали и появлялись вновь, свет загорался и гас, город за окном просыпался и засыпал, пока дождь то начинался, то прекращался, машины собирались на заводах, чтобы разбиться друг об друга, под тяжелым прессом превратиться в металл и снова стать машинами, самолеты смешивались с почвой, из которой однажды возведутся новые горы, люди умирали, чтобы дать пожить другим, правые стороны… а, к черту правые стороны. Словом, все изменялось, все двигалось по кругу, у всего была как причина, так и следствие, все не имело ни начала, ни конца – лишь вечный круговорот физики, химии и любви, смешанных, жизнеобразующих. Везде была динамика, везде было движение и жизнь, все существовало ради чего-то и зачем-то, но ее лицо теперь…

Оно было неизменно прекрасно. Антон смотрел и думал: «описать его – и лишить смысла», – поэтому описав, он бы стал бы ненавистен сам себе, стал бы считать себя слабаком и глупцом, потому что выразил бы алмаз через речной камень, божественное – через реакционное, алфавит через жесты и так далее, и так далее.

– Ну что? – Ира улыбалась так, что единственное слово, описывающее качество этой улыбки было лишь «теплая». Да, сказала теплой улыбкой. – Что ты так смотришь?

– Пошли гулять? – и не добавил про чашки и чтобы такого больше не было.

Она поднимается на локте и смотрит на него удивленно.

– Там же дождь?

Антон уже встал, чтобы начать одеваться.

– И даже уже немного снег. – и прибавил. – А мы под зонтиком.