Читать книгу Пророки - Либба Брэй - Страница 3

Прижимая к болезненно пульсирующему лбу ледяной компресс, Эви О’Нил проклинала этот злополучный час. Настал полдень, но, судя по боли в ее голове, с тем же успехом могло быть и шесть утра. Последние двадцать минут отец пилил ее за выходку на вчерашней вечеринке в отеле «Зенит». Уже несколько раз была затронута тема алкоголя, не преминули вспомнить и веселые игрища в центральном фонтане. И все, что произошло между, конечно же, тоже. Ей предстоял тяжелый день, это очевидно. В голове словно происходил пикет с транспарантами «Воды!», «Аспирина!» и «Замолчите уже!».

– Ты знаешь, что мы с мамой не терпим пьянства. Ты что, не слышала о восемнадцатой поправке к Конституции?

– Сухой закон? Я пью за него каждый раз, как только могу.

– Евангелина-Мария О’Нил! – раздраженно одергивает мама.

– Твоя мать – секретарь Женского общества трезвости Зенита. Ты вообще думала об этом? Думала о том, какие могут быть последствия у того, что ее дочь заметят шатающейся пьяной по городу?

Эви воспаленными глазами покосилась в мамину сторону. Та сидела в кресле неестественно прямо, сжав губы в бескровную ниточку. Пышные волосы были зачесаны в строгий узел на затылке. На кончике носа у мамы громоздились очки-обманки, как их называли флэпперы. Все фицджеральдовские добродетельные красавицы были миниатюрны, синеглазы, светловолосы и безнадежно близоруки.

– Ну? – прогремел отец. – Что ты скажешь в свое оправдание?

– Боже мой, надеюсь, мне никогда не придется надевать обманок, – страдальчески пробормотала Эви.

Мама в ответ только устало вздохнула. После гибели Джеймса она будто сжалась, усохла, завяла, словно та злополучная телеграмма из военкомата высосала ее душу.

– У вас в молодежной среде принято воспринимать все как игру, как развлекаловку? – не унимался отец. Сейчас он сел на любимого конька, и его понесло: чувство ответственности, гражданский долг, взросление и забота о завтрашнем дне. Этот припев Эви знала наизусть. Чего ей сейчас хотелось точно – так это похмелиться, хотя бы понюхать пробку. Но родители отобрали ее походную фляжку, шикарную посудину из серебра с выгравированными инициалами Чарльза Уоррена. Старый добрый Чарли, такой лапуля. Эви решила стать его девушкой, но хватило ее на неделю. Насколько Чарли был мил, настолько же был и скучен. Петтинг в его понимании состоял из сухих скупых поцелуев, похожих на птичье клевание, и холодных рук, безжизненно лежащих на девичьей груди, как крахмальная салфетка на столе у скучной чопорной тетки. Какая печаль.

– Эви, ты меня вообще слушаешь? – Папа дошел до точки кипения.

Она вымученно улыбнулась:

– Конечно, как и всегда, папочка.

– Зачем ты сказала эту гадость про Гарольда Броуди?

Эви нахмурилась. Такое нельзя было спускать на тормозах.

– Потому что это правда.

– Ты обвинила его в… в… – Папа запнулся и покраснел.

– В том, что он чпокнул эту бедную девочку?

– Евангелина! – ахнула мама, схватившись за сердце.

– Ах, простите. В том, что он воспользовался ею и бросил в положении.

– Почему ты просто не можешь быть, как… – Мама замолкла, но Эви уже знала продолжение. «Почему ты не можешь быть такой же, как Джеймс?»

– Ты хочешь сказать, мертвой? – огрызнулась она.

Мама поникла, как подстреленная птица, и на мгновение Эви со всей силы себя возненавидела.

– Евангелина, прекрати, – вмешался отец.

Эви угрюмо потупилась, склонив растрескивающуюся от боли голову.

– Прости.

– Тебе стоит знать, что если ты не сделаешь публичного извинения, семья Броуди подаст на тебя в суд за публичное оскорбление.

– Что? Да не собираюсь я извиняться! – взвилась Эви. Ее буквально подбросило вверх от возмущения, но голова отозвалась такой болью, что пришлось тут же сесть на место. – Я ведь сказала правду.

– Ты заигралась…

– Какие уж тут игры!

– Ты заигралась и попала в неприятности.

– Гарольд Броуди – паразит и повеса, не гнушающийся шулерством. Каждую неделю у него новая девчонка. Его машина – это совершенно о-че-де-лен-но[9] публичный дом на колесах. И к тому же он отвратительно целуется.

Ее родители в ужасе замерли, как соляные столбы.

– По крайней мере так я слышала.

– Ты хотя бы можешь доказать свои инсинуации? – с нажимом спросил отец.

Но она не могла. В обратном случае пришлось бы раскрыть свою страшную тайну, а так рисковать было нельзя.

– Извиняться я не стану.

Мама осторожно откашлялась.

– Есть еще один вариант.

Эви растерянно посмотрела по очереди на отца и мать.

– Я не хочу переводиться в колледж с военной кафедрой, если что.

– Ни один колледж не согласится тебя принять, если что! – прорычал папа. – Как насчет идеи съездить в Нью-Йорк, побыть там с дядей Уиллом?

– Я… Ну… Как, на Манхэттен?

– Мы готовились к тому, что ты откажешься извиняться, – подытожила мама. – Я переговорила с братом сегодня утром. Он согласился тебя принять.

Согласился принять. Взял на себя непосильную ношу. Как акт благотворительности. Дядя Уилл пал жертвой железных доводов мамы.

– Но только на несколько месяцев, – продолжил папа. – Пока все здесь не образуется.

Нью-Йорк-Сити! Подпольные барчики и бутики. Бродвейские мюзиклы и круглосуточные кинотеатры. А по ночам она будет танцевать в «Коттон клабе»! Эви вспомнила веселые деньки, что они провели с Мэйбел Роуз, старушкой Мэбси, которая жила по соседству. Девочки познакомились, когда им было всего по девять лет и Эви с мамой на несколько дней приехали в Нью-Йорк. С тех пор они стали подружками по переписке. Последний год, правда, Эви халтурила и пописывала лишь время от времени, но Мэйбел с завидным упорством и регулярностью продолжала слать ей письма главным образом о симпатичном помощнике дяди Уилла, Джерихо, или в ее трактовке «картинке, нарисованной ангелами» и «дальнем желанном берегу, к которому так хочется пристать». Да уж, Мэйбел без нее не обойтись. А Эви не обойтись без Нью-Йорка. В Нью-Йорке она могла переписать судьбу набело, начать все с чистого листа. Могла стать тем, кем хотелось.

Эви уже собиралась выпалить страстное «Да!», но вовремя осеклась – она слишком хорошо знала свою маму. Если ей не удастся обставить всю затею как «страшное наказание», чтобы дочь «усвоила урок», то придется на веки вечные застрять в Зените и стелиться перед мерзким Гарольдом Броуди.

Тяжело вздохнув, она состроила гримасу и выдавила ровно необходимое количество слез – так, чтобы они не полились, но глаза были на мокром месте.

– Надеюсь, вы хорошо знаете, на что идете. Но я и представить себе не могу, что буду делать в Нью-Йорке в компании с бобылем-бакалавром – сидеть взаперти, как синий чулок, пока мои друзья будут веселиться здесь?

– Надо было раньше об этом думать, – строго сказала мама, едва скрывая торжествующую улыбку.

Эви мастерски подавила точно такую же. «Сделала их, как малых детей», – подумала она.

Папа мельком посмотрел на часы.

– Поезд отправляется ровно в пять. Думаю, тебе пора собирать вещи.

* * *

К станции они ехали в гробовом молчании. Обычно, сидя вместе с папой в его шикарном «линкольн-родстере» с откидным верхом, Эви раздувалась от гордости. Это был единственный кабриолет во всем Зените – лучшее, что можно было достать через автомобильных дилеров. Но сегодня Эви не хотелось быть на виду. Ей хотелось стать неосязаемым призраком, как в детских снах. Иногда, перебрав лишнего на вечеринке, она испытывала подобное ощущение – стыд за все пьяные выкрутасы, после которых местные ограниченные, недалекие людишки смотрели на нее с плохо скрываемой злобой. «Ах, Эви, это уж было слишком», – говаривали они, растянув губы в гаденьких вежливых улыбках. Так себе комплимент.

Она вся была слишком – для такого захолустья, как Зенит, штат Огайо. Эви иногда пыталась стать незаметнее, загнать себя в рамки провинциальной жизни и не превосходить ничьих ожиданий. Но каким-то непонятным образом она каждый раз срывалась – и по-обезьяньи забиралась на флагшток, отпускала шутки на грани фола, участвовала в гонках наравне с парнями – и снова становилась «этой распущенной девицей О’Нилов».

Ее рука сама собой потянулась к талисману – монетке-кулону на шее. Эти пятьдесят центов брат прислал ей «с той стороны баррикад» во время войны в качестве подарка ко дню рождения – и дню собственной гибели. Она помнила тот день с ослепляющей четкостью – как бедный мистер Смит с телеграфа доставил им злосчастную похоронку, как он сбивчиво бормотал извинения и как тряслись его руки. Как мама, издав сдавленный стон, осела на пол у порога, прижимая к груди измятую желтую бумажку с бессердечным черным шрифтом. Как отец, не зажигая свет, всю ночь просидел в кабинете перед открытой бутылкой запретного скотча. Ей лично удалось прочесть телеграмму уже много позже, и она запомнила каждое слово.

«С прискорбием вынуждены сообщить… рядовой Джеймс Ксавьер О’Нил… был убит в ходе военной операции в Германии… внезапная атака на рассвете… отдал жизнь за Родину… военный министр передает глубочайшие соболезнования по поводу утраты сына…»

На выезде из города они обогнали упряжку, ехавшую в сторону фермерского хозяйства. Картинка показалась Эви старомодной и совершенно неуместной. Но на самом деле не к месту здесь была она сама.

– Эви, милая, – мягко начал отец. – Что стряслось на той вечеринке?

Вечеринка. Поначалу все было отлично. Они с Луизой и Дотти в своих лучших нарядах. Дотти даже одолжила ей ободок со стразами, и на ее светлых кудрях он выглядел просто шикарно. Они наслаждались оживленными, но пустыми спорами по поводу прошлогоднего дела мистера Скоупса в Теннеси и теории эволюции, согласно которой человечество произошло от обезьян.

– С последним я полностью согласна, – чуть громче, чем нужно, сказала Эви, кокетливо поводя взглядом в сторону угла, где компания парней из колледжа залихватски выводила двадцатый куплет «Возлюбленная Сигма Хи». Все были пьяны в стельку и совершенно счастливы. И тут Гарольд распустил хвост и решил с ней пофлиртовать.

– Метр шестьдесят, синие глаза, разве можно пройти мимо моей Э-эв-и-и? – приятным баритоном пропел он, опустившись перед ней на одно колено.

Эви соврала лишь в одном: галантный красавец Гарольд Броуди потрясающе целовался. Если он одаривал какую-нибудь счастливицу вниманием, все тут же начинало вертеться вокруг нее, как планеты вокруг солнца. А Эви нравилось быть в центре внимания, особенно когда она была навеселе. Гарри предстояла свадьба с Нормой Уоллингфорд. Он не любил ее, но был страстно влюблен в ее огромный банковский счет. Все знали, что они поженятся после колледжа. Тем не менее сейчас он женат еще не был.

– Я не говорила тебе, что обладаю сверхъестественной силой? – спросила Эви после третьего бокала.

Гарри расплылся в улыбке.

– Это видно невооруженным глазом.

– Вообще-то я серьезно, – промямлила она, уже слишком разогретая спиртным, чтобы остановиться вовремя. – Если я подержу в руках вещь, которую ты постоянно носишь при себе, и сконцентрируюсь, то смогу рассказать всю твою подноготную.

Вокруг раздались недоуменные смешки. Эви обожгла скептиков взглядом из-под густо накрашенных ресниц.

– Я о-че-де-лен-но серьезно говорю.

– Ты очеделенно навеселе, Эви О’Нил! – подколола ее Дотти.

– Тогда я докажу! Норма, дай сюда что-нибудь – шарф, шляпную булавку, перчатку – что угодно.

– Ничего я тебе не дам. Ты никогда не возвращаешь. – засмеялась Норма.

Эви прищурилась.

– Зришь в корень, Норма. Я тайно стала собирать коллекцию правых перчаток: ведь носить сразу обе – это так по-мещански.

– Ну ты ведь никогда не станешь заниматься чем-нибудь обычным, так? – подколола Норма и оскалилась в улыбке. Все засмеялись, и щеки Эви запылали огнем.

– Нет, это скорее твой грешок, Норма. – Эви сдула со лба непокорный локон, но он тут же упал на прежнее место. – Повод серьезно задуматься – ведь если я стану рассказывать здесь твои секреты, все уснут со скуки.

– Ладно, – прервал их Гарольд прежде, чем перепалка приняла серьезный оборот. – Вот мое кольцо. Раскройте мои самые темные секреты, мисс О’Нил!

– Какая безрассудная храбрость – отдавать кольцо девушке вроде Эви! – крикнул кто-то.

– Тихо, s’il vous plaоt[10]! – скомандовала Эви с театральной ноткой в голосе. Затем сконцентрировалась изо всех сил, пока предмет не стал источать тепло в ее руках. Иногда все получалось, иногда нет. Она готова была взывать к душе Рудольфа Валентино, лишь бы все прошло гладко на этот раз. Потом у нее точно разболится голова – это побочный эффект странного дара, – но джин легко решал проблему. Хотя алкоголь притуплял и ее способность. Приоткрыв один глаз, она увидела, что все с ожиданием наблюдают.

Засмеявшись, Гарри протянул руку за кольцом.

– Ладно тебе, старушка. Мы уже достаточно повеселились. Пора и честь знать.

Она отдернула руку.

– Я смогу раскрыть твой секрет – стой и жди!

По трактовке Эви, ничто не могло быть хуже обычности и посредственности. Подобная тягомотина – для неудачников и слабаков. А Эви считала себя особенной. Будущей звездой. Плевать, если потом ее голова расколется от боли. Крепко зажмурившись, она сжала кольцо в ладони. Оно вдруг раскалилось – получается! Эви довольно улыбнулась и открыла глаза.

– Гарри, ах ты скверный мальчишка!

Все с интересом подались вперед.

Гарольд напряженно засмеялся.

– О чем ты?

– Отель, номер 22. Та хорошенькая горничная… Л… Эл… Элла! А потом ты вручил ей пачку долларов и сказал, чтобы она разбиралась сама!

К ним подошла Норма.

– Гарольд, что здесь происходит?

Он поджал губы.

– Евангелина, я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь. Спектакль окончен, теперь верни кольцо.

Будь Эви трезва, она бы тут же почувствовала опасность. Но джин придал ей безрассудства. Она погрозила Гарольду пальцем, цокая языком.

– Плохой мальчик, ты же ее обрюхатил!

– Гарольд, это что, правда?

Лицо Гарольда Броуди побагровело от гнева.

– Хватит, Эви! Это уже больше не смешно!

– Гарольд? – Норма тоже начала терять терпение.

– Милая, это все глупая ложь, – успокоил он.

Эви вскочила на стол и зацокала каблуками в чарльстоне.

– А кольцо говорит другое.

Гарольд бросился за ней. Взвизгнув, Эви увернулась и по пути выхватила бокал у кого-то из рук.

– Божечки мои! Это же настоящее нападение! Берегитесь, Гарольд Броуди вышел на свободу! Спасайтесь, кто может!

Дотти ухитрилась отобрать у нее кольцо и вернула его Гарри. Потом они с Луизой почти стащили Эви со стола.

– Подруга, ты в хлам. Пойдем отсюда.

– Я буду хранить непокобелимость перед лицом опос… опса… опасности! Ой, все кружится. Уиии! Куда это мы?

– Протрезвляться, – коротко ответила Дотти и столкнула ее в ледяной фонтан.

Уже позже, спустя несколько чашек кофе, Эви, дрожа как осиновый лист, съежилась под одеялом в полумраке дамской комнаты отдыха. Дотти с Луизой отправились на поиски аспирина, и сейчас, никем не замеченная, Эви подслушивала двух девиц, перед зеркалом обсуждавших, какой скандал устроили Гарольд с Нормой.

– И все эта чокнутая О’Нил. Сама понимаешь.

– Она никогда не знает, когда пора остановиться.

– В этот раз она точно перегнула палку. Для нашего города она считай что мертва. Норма этого так не оставит.

Эви дождалась, пока сплетницы уйдут, и проковыляла к зеркалам. Тушь поплыла, оставив черные синяки под ее глазами, и мокрые кудряшки повисли паклей. Головная боль на этот раз была просто невыносимой, и выглядела Эви точно так же, как себя чувствовала. Хотелось заплакать, но слезами горю не поможешь.

В комнату вихрем влетел Гарольд, накрепко закрыв за собой дверь.

– Как ты разнюхала? – зарычал он, больно схватив ее за руку.

– Сказала же… твое кольцо…

Его рука сжалась, как тиски.

– Прекрати придуриваться и лучше расскажи честно! Из-за твоей выходки Норма грозится расторгнуть помолвку. Я буду требовать публичных извинений, чтобы смыть этот позор!

Ее мутило и шатало – все из-за попытки прочесть кольцо. По ощущениям смахивало на алкогольное отравление и страшнейшее похмелье, какое только можно было вообразить. И вдруг Эви осенило: Гарольд Броуди вовсе не гламурный плейбой. Он просто трус и подлец. Ничто не заставит ее извиняться перед таким выродком.

– Пошел к черту, Гарри.

Словно почуяв неладное, Дотти и Луиза уже барабанили в дверь дамской комнаты.

– Эви! Что с тобой? Открой!

Гарольд выпустил ее руку, и Эви почувствовала, как под кожей наливается свежий синяк.

– Нет, мы с тобой еще не закончили, дорогуша. Бизнес твоего папочки зависит от моего отца. Так что начинай продумывать извинительную речь.

И тут Эви стошнило прямо на его щегольской костюм.

* * *

– Эви, что такое? – Голос папы пробудил ее от нерадостных воспоминаний.

Она потерла ноющий лоб.

– Все в порядке, па. Прости, что заварила эту чертову кашу.

Он даже не сделал ей замечания по поводу ругательств.

На станции папа не стал глушить мотор, когда отправился провожать Эви до платформы. Затем дал чаевых носильщику, чтобы он позаботился о ее чемоданах и проконтролировал, что их выгрузят в Нью-Йорке и доставят в дом дяди. Эви оставила при себе только щегольскую расшитую сумочку и легкий саквояж из шотландки.

– Ну что ж. – Папа покосился на машину, порылся в кармане и вручил Эви десятидолларовую купюру. Она аккуратно спрятала ее за ленту своей фетровой шляпки. – Это тебе на булавки.

– Спасибо, па.

– Я не умею нормально прощаться. Ты знаешь.

Эви выжала из себя беззаботную улыбку.

– Ага. Да все в порядке, па. Мне ведь семнадцать, а не семь. Все будет хорошо.

– Ладно.

Они постояли в неловком молчании.

– Смотри, чтобы тачка не уехала без тебя, – пошутила Эви, кивнув в сторону кабриолета.

Папа легонько чмокнул ее в лоб и, выразительно посмотрев на носильщика, удалился. Наблюдая за тем, как «линкольн» превращается в точку на горизонте, Эви почувствовала болезненный укол печали и еще кое-что. Жуть. Это было самое подходящее описание. Она не могла избавиться от этого чувства с тех самых пор, как несколько месяцев назад у нее начались кошмары.

– Приятель, я чувствую мурашки, мурашки бегут у меня по спине… – тихонько пропела Эви и поежилась.

Пара «синих чулок», сидевших по соседству, с осуждением уставились на короткое, до колен, платье Эви. И она решила задать им на орехи как следует. Задрав юбку и беспечно напевая, Эви собрала чулки гармошкой и дала им съехать вниз, чтобы показались голые коленки. Ее манипуляция тут же достигла требуемого эффекта: «синие чулки», квохча о «распущенной молодежи», удалились вдоль по платформе. Нет, скучать по этому захолустью она точно не будет.

Небольшая кремовая машинка с фырчанием затормозила у платформы, по инерции проехав несколько метров. Из нее показались две изящные фигуры. Эви довольно ухмыльнулась и замахала руками:

– Дотти! Луиза!

– Мы узнали, что ты уезжаешь, и решили проститься лично. – Луиза перегнулась к ней через поручень.

– Хорошие вести разносятся быстро.

– В этой дыре? Быстрей молнии.

– Вот и замечательно. Мне слишком тесно в Зените. А в Нью-Йорке меня поймут. Вот увидите, обо мне станут писать во всех газетах и пригласят в дом Фицджеральда на коктейль. Ведь, в конце концов, я тоже Фицджеральд по матери. Мы можем действительно оказаться дальними родственниками.

– Кстати о коктейлях. – Хитро улыбаясь, Дотти извлекла из сумочки безобидный на вид пузырек с аспирином. Тот был наполовину заполнен прозрачной тягучей жидкостью. – Вот, немного огненной воды на прощание. Извини, что так мало – папа теперь помечает бутылки.

– Да, и еще последний номер «Фотоплей»[11] из салона красоты. Тетушка Милдред даже не подозревает, какой милый подарок тебе сделала.

Глаза Эви заблестели от слез.

– И вы даже не чураетесь меня, новой городской прокаженной?

Луиза с Дотти кисло улыбнулись, соглашаясь с новым статусом Эви. Да, они все равно приехали, хотя Эви стала изгоем.

– Вы просто ангелы высшего порядка. Будь я папой римским, я бы вас канонизировала.

– Кстати, папа римский наверняка с удовольствием предал бы тебя анафеме.

– Нью-Йорк! – Луиза мечтательно покрутила нитку бус в руках. – Норма Уолингфорд сожрет себя от зависти. Она просто с ума сходит после твоей выходки. – Дотти довольно захихикала. – Давай, колись: откуда ты узнала про Гарольда и горничную?

Эви слегка поникла.

– Это была удачная догадка, и только.

– Но как…

– Ой, глядите! Поезд уже подошел! – Эви уклонилась от лишних расспросов и крепко обняла подруг, благодаря их за верность. – Когда мы встретимся в следующий раз, я уже буду суперзвездой. Буду катать вас по Зениту в шикарном авто с водителем.

– Когда мы встретимся в следующий раз, ты будешь скрываться от суда за гениальное преступление! – засмеялась Дотти.

Эви ухмыльнулась:

– Главное, чтобы они хорошенько запомнили мое имя.

Проводник в синей форме пригласил пассажиров в вагон. Эви прошла в свое купе. Там оказалось душно и пыльно, поэтому она забралась на сиденье, чтобы открыть окно, не снимая своих модных шелковых «Мэри Джейнс»[12].

– Может, вам помочь, мисс? – спросил ее еще один проводник, помоложе.

Посмотрев из-под полуопущенных ресниц, которые она успела щедро накрасить утром, Эви обрушила на беднягу всю силу своей ярко-красной улыбки в стиле «Коти»[13].

– Будь так добр, милый? Это было бы шикарно.

– В Нью-Йорк едете, мисс?

– Ага, точно. Я выиграла конкурс красоты «Мисс пляжное изящество» и теперь еду на съемку в «Ванити Фэйр».

– Это просто нечто!

– Совершенно согласна. – Она еще раз похлопала ресницами для закрепления результата. – Окно?

Молодой человек с легкостью открыл задвижки и распахнул окно.

– Пожалуйста!

– Благодарю, – промурлыкала Эви. Она была в ударе. В Нью-Йорке можно будет превратиться в кого угодно, стать кем в голову взбредет. Большой город – идеальное место для больших мечтателей, которые хотят стать звездами. Только там можно развернуться на полную катушку.

Высунув голову из окна, Эви помахала подругам. Встречный ветер заиграл ее коротко остриженными кудрями, и сонный город стал медленно уплывать назад. На мгновение страх взял свое, и Эви захотелось вернуться назад, под кров и защиту отчего дома. Но это было лишь временным помутнением. Дом уже давно был мертв – много лет подряд. Нет, она не станет сожалеть. Она станет великой и прекрасной. Настоящей супер-звездой. Гордостью Нью-Йорка.

– До скорого! – прокричала она.

– Увидимся!

Фигуры подружек стремительно превращались в уменьшающиеся за завесой дыма цветные пятна. Эви послала им воздушный поцелуй и изо всех сил постаралась не плакать. Она медленно махала удаляющимся крышам Зенита, под которыми люди, чувствуя себя в полной безопасности, самым обычным образом обращались со всевозможными вещами, даже не подозревая о том, сколько чужих секретов их окружает и каково это – каждую ночь просыпаться от ужасных кошмаров про мертвых братьев. Эви почувствовала легкий укол зависти.

– Мисс, вы собираетесь стоять там всю дорогу? – поинтересовался проводник.

– Нет, только хотела как следует попрощаться, – ответила она. Затем повернулась к городу и сложила пальцы, как в благословении, пародируя королеву-мать. – Прощайте, сосунки! Счастливо вам прогнивать дальше!