Читать книгу Логово снов - Либба Брэй - Страница 15

Не успели веки Лин встрепенуться по ту сторону сна, как кто-то постучал ее по плечу, так что она даже взвизгнула. Она развернулась и увидала рядом пораженного Генри, тут же вскинувшего руку, извиняясь.

– Не… не смей, – Лин испустила дрожащий вздох, – так больше делать. Никогда.

– Прости, – сказал Генри, но довольной ухмылки сдержать не смог. – Шляпа сработала! Ты меня нашла.

– Да, нашла, – подтвердила Лин.

Колесики у нее в голове уже закрутились, пытаясь вычислить, как так вышло: она только что нашла во сне живого человека. В первый раз в жизни.

– Где мы? Чей это сон?

Словно по мановению волшебной палочки, проснулись звуки: цокот копыт, дальнее тарахтенье надземки, крики разносчиков всякой всячины, тонкий писк фабричного свистка… Покрывало тумана истончилось, приоткрыв все тот же клубок потрепанных городских улиц, что и в прошлом путешествии, только на сей раз к декорациям добавилось действие: двое мужчин вывалились, тузя друг друга, из створчатых дверей кабака. Их тут же обступила толпа. C полдюжины мальчишек гоняли палкой обруч.

– Энтони Оранжевый Крест…

Радостные мальчишеские вопли повисели в воздухе еще немного, даже когда вопившие уже растворились струйками дыма. Призрачный трамвай, запряженный лошадьми, рысью проплыл мимо.

– Внимание, внимание – Райская площадь! Плакальщица грядет! – выкрикнул кучер как раз перед тем, как провалиться в туман.

Хлоп-хлоп-хлоп! Фейерверки завзрывались над схематично набросанными крышами, и фантасмагорический человек в старомодном жилете и пальто возник из мглы, словно проекция киноаппарата.

– Леди и джентльмены! – воззвало привидение. – Все сюда! Приглашаю вас на прогулку на пневматическом поезде Альфреда Бича. Узрите чудо собственными глазами и удивитесь! Перед вами будущее пассажирского транспорта – прямо у вас под ногами, под этими самыми улицами!

Оно ткнуло куда-то вправо, и там тут же нарисовалось здание из коричневого песчаника.

– «Девлинс»! Именно тут я слышал прошлой ночью скрипку Луи!

Генри ринулся вперед, слушая во все уши, но сегодня старые кирпичные стены угрюмо молчали.

– Вчера я слышал ее так ясно!

– Я же говорила: нет никаких гарантий! – проворчала Лин. – Это все еще сон, не забыл?

– Но я знаю звук его инструмента – не хуже, чем собственного. Это точно был он. Луи! Луи! – Генри готов был заплакать.

Подобраться так близко и испытать новое разочарование. Со стоном он развернулся и врезал рукой по стене – и кулак действительно встретился с ней, причем с весьма ощутимым шмяком!

– Ой! – закричал Генри, тряся кистью.

Челюсть у Лин отвалилась от потрясения.

– Ты… ты только что дотронулся до стены! Это невозможно!

Она и сама осторожно вытянула руку и пробежала пальцами по выступам кирпичей и канавкам между ними.

– Невозможно, – снова пробормотала она. – Ты когда-нибудь до чего-нибудь дотрагивался, когда ходил по снам раньше?

– Ты имеешь в виду, до вчерашнего дня, когда я схватил тебя за руку? Нет.

– И я тоже.

Зазвенел пронзительный крик, от которого у них обоих мурашки побежали по спинам:

– Убийство! Убийство! О, убийство!

Еще одна призрачная фигура вынырнула из тумана и устремилась прямиком к Генри и Лин: женщина под вуалью, в старомодном длинном платье с высоким воротом. Она бежала так, будто была смертельно напугана – будто за нею гнались. Когда она приблизилась, оба заметили, что перед ее платья весь красен от крови. Беглянка проскочила между ними, волоча за собой шлейф холода, – а затем прямо сквозь фасад здания из известняка, словно сама была сделана из тумана.

Мерцающая дыра осталась за нею в стене.

– Что это такое было? – спросила Лин, но Генри ей не ответил.

Он уже стоял на краю проема, сияющего скрытым за ним озером энергии и нерешительно подрагивающего, как будто раздумывая, не пора ли захлопнуться.

– Там ступеньки, ведут вниз, – воскликнул Генри, показывая внутрь. – Скорее! Нам надо торопиться!

– Ты совсем спятил?

– Пожалуйста! Я вряд ли смогу найти его без тебя, Лин, – взмолился Генри. – Это же просто сон, дорогая. Если случится что-то плохое, нам достаточно будет просто проснуться.

– Надо было запросить вдвое больше, – пробурчала Лин.

И c этими словами они кинулись внутрь и вниз по ступенькам. Портал за ними, разумеется, тут же закрылся.

– Лин? – позвал в темноте Генри.

– Здесь я, – недовольно отозвалась Лин. – Где бы это самое здесь ни было.

Впереди в черноте расплылись смутные желтые кляксы, словно кто-то щелкнул выключателем, осветив длинный кирпичный коридор, все равно терявшийся во мраке далеко впереди. Над головой тянулись какие-то трубы. Больше ничего в глаза не бросалось – во всяком случае, ничего такого, что помогло бы определить, куда они угодили.

Мимо пронесся порыв холодного ветра.

– Это оттуда, сверху. Так что, видимо, нам туда.

Некоторое время они молча шли, и тишина с каждым шагом становилась все неуютнее, соперничая с пугающей странностью этого путешествия.

– На что это похоже – разговаривать с мертвыми? – заговорил наконец Генри. – Это страшно?

– Меня они не пугают. Они просто хотят, чтобы их услышали. Иногда у них бывают послания для живых.

– Это как?

– «Выходи замуж в следующем году в восьмой день восьмого месяца». «Сейчас не время искушать удачу – подожди один месяц». «Скажи ему, я знаю, что он сделал», – процитировала Лин, припоминая, что ее в последнее время просили передать.

– Да ты просто «Вестерн Юнион» для привидений! – пошутил Генри.

Лин досадливо пожала плечами. Она была не в настроении ничего ему объяснять, тем более о себе. Впервые за весь этот день ей наконец-то удалось на что-то отвлечься, перестать думать о Джордже.

– Ты беспокоишься из-за этой сонной болезни, когда ходишь по снам?

Генри удивленно приподнял бровь.

– А ты? То есть я хочу сказать: тебя бы это остановило?

Лин покачала головой.

– Я не про то. Думаешь, мы бы поняли, если бы попали в сон к больному человеку?

Генри раньше доводилось бывать во всевозможных снах. У пьяных сны медленные и смутные; если у человека температура – наоборот, слишком яркие и… странные, а еще там обязательно кто-нибудь жалуется на жару. Однажды Генри даже занесло в сон к человеку на смертном одре. Они были пассажирами на корабле. Умирающий безмятежно любовался тихим морем и далеким горизонтом.

– Я плыву вон туда, – сказал он Генри с улыбкой. – Но, боюсь, тебе со мной нельзя…

– Думаю, мы бы знали, – коротко заверил он Лин.

– Так как ты потерял этого своего друга – Луи?

Генри помрачнел.

– Мой отец не одобрил нашей… дружбы. Он думал, что Луи плохо на меня влияет.

– А он плохо на тебя влиял?

– Нет, никогда, – твердо сказал Генри.

Интересно, насколько стоит с ней откровенничать?

– А что бы ты стала делать, если бы родители запретили тебе видеться с самым твоим дорогим другом?

– А какой у меня был бы выбор? – вздохнула Лин. – Они же мои родители. Я им всем обязана.

– Ты вовсе не всем им обязана, – чуть-чуть запальчиво начал Генри.

– Нет, всем. Они мои родители, – отрезала Лин, словно закрывая тему. – К тому же вопрос чисто умозрительный. У меня нет самого дорогого друга.

– Что, ни одного?

Самым дорогим у нее был, наверное, Джордж… но они уже некоторое время как начали расходиться.

– Не всем вообще-то нужны друзья.

– Нет, друзья нужны всем.

– Мне нет, – сказала Лин.

– Это самая о-че-лют-но печальная вещь, что я слышал в жизни. И как джентльмен я настаиваю, чтобы на этой неделе ты как-нибудь пообедала со мной и моими друзьями. Устроим вечеринку.

Лин очень живо представила физиономии Генри и его модных приятелей при виде нее, ковыляющей к ним на своих костылях. Вот у них открываются рты, вот они побыстрее натягивают сочувственные улыбки, под которыми тут же начинает скапливаться досада. Никогда этому не бывать!

– О-че-лют-но – это не настоящее слово!

– Совершенно о-че-лют-но настоящее! Оно даже в словаре есть – как раз после воз-мо-лют-но!

– Ты просто хочешь меня позлить.

– Со-вер-тель-но нет! – Улыбка у Генри была сама невинность.

– Ты лучше слушай скрипку твоего приятеля, – рявкнула Лин и пошла вперед.

Во время первой своей встречи с мертвыми она брела во сне по дождливой улице среди каких-то людей, выглядевших просто как размытые кляксы на фоне серого дня. Она увидела красивые двери, расписанные грозными ликами богов, отгоняющими злых духов. Неожиданно двери отворились, и за ними под бумажным зонтиком стояла ее двоюродная бабушка, Хуэй-Ин, которую Лин знала только по фотографиям из Китая. Дождь падал вверх, не касаясь ее. Очерк фигуры слегка мерцал – как она потом узнала, это и отличало живых от мертвых в мире снов.

– Дочка, – сказала бабуля, – скажи, чтобы сломали мой любимый гребень, тот, который из слоновой кости, и похоронили меня с половинкой. Он в расписном шкафу, второй ящик сверху, в тайнике сзади, за фальшивой перегородкой.

На следующий день родители получили телеграмму, что бабушка Хуэй-Ин умерла, и как раз в ту ночь, когда Лин ее видела.

– Он в расписном шкафу, второй ящик сверху, в тайнике сзади, за фальшивой перегородкой, – бездумно повторила Лин бабушкины слова.

Потом, позже, папа взял ее с собой на ферму на Лонг-Айленде. Они работали рядышком, под жарким солнцем, собирая бобы. Папа был тихий человек, мысли свои в основном хранивший про себя, – в чем-то они были похожи.

– Лин, – сказал он, отрываясь от сигареты (она в это время ела персик, наслаждаясь сладостью сока на языке), – откуда ты узнала про бабушкин гребень?

Лин боялась сказать ему правду – вдруг она навлекла на дом какое-нибудь несчастье? До Лин у них с мамой уже был ребенок – драгоценный сын, но он умер при рождении: пуповина обвилась вокруг шеи. Два года спустя родилась Лин, и после нее детей больше не было – конечно, родители сдували с нее пылинки. Она была для них всем и очень живо ощущала это бремя – воплощать родительские мечты и надежды, нести всю эту любовь и ответственность на своих плечах в одиночку.

– Что бы это ни было, ты можешь все мне рассказать, – пообещал папа.

Ну, Лин ему все и рассказала. Он слушал молча и скурил за это время сигарету до самых губ.

– Ты думаешь, что я проклята, Баба? – спросила Лин, договорив. – Я сделала что-то не так?

Улыбка у него была очень нежной.

– Тебе достался дар, милая. Связь между старым и новым, между живыми и мертвыми. Но, как и любой другой дар, принимать его надо со смирением, Лин.

Она поняла, что он хотел сказать: не навлекай на себя несчастье гордыней, девочка. Снаружи Лин вела себя очень смиренно, но внутри тайно наслаждалась, что может ходить по снам и говорить с мертвыми. От этого она чувствовала себя особенной, сильной – почти непобедимой.

За неделю до того как заболеть, Лин отправилась на лонг-айлендский пикник, организованный Китайской Благотворительной Ассоциацией для учеников китайской школы. Стоял один их тех теплых октябрьских дней, когда лето шлет прощальный поцелуй осени. Лин с подружками сняли чулки и залезли в ледяную Атлантику, ежась от восторга, зарываясь в прохладный жирный ил пальцами ног, которым теперь не увидеть солнца до самого июня. Такой изумительный тогда вышел день.

Вечером умер их сосед, старый мистер Сюй, и Лин увидела его во сне: бледный и золотой, он сидел за своим любимым столиком в их семейном ресторане.

– Еще одну последнюю чашку чаю, и я пойду, – сказал он.

На пороге, распахнув дверь в звездный простор, он обернулся и поглядел на нее с совершенно непередаваемым выражением лица.

– Наше бремя творит нас, Лин Чань.

А несколько дней спустя она проснулась утром разбитая, c температурой и жуткой головной болью. Мама велела ей оставаться в постели, но лихорадка и мигрень только усилились. Мышцы в икрах так свело, что невозможно было двинуть ногами без боли – а потом и вообще никак, совсем. Детский полиомиелит, сказали врачи. Слишком много гордыни, услышала Лин.

В больнице доктор обездвижил ей ноги тяжеленными гипсовыми отливками, так что сестрам пришлось уложить ее на койку.

– Ты должна быть храброй и лежать совсем неподвижно, Лин, – пожурил ее он, когда она закричала, чувствуя, как огонь инфекции пожирает ее нервные окончания.

Лежать совсем неподвижно было хуже всего на свете.

– Ей надо научиться быть сильной, – сказал доктор.

– Ей не надо учиться страдать, – парировала мама, и больше он рта не раскрывал.

Целый месяц Лин терпела эту гипсовую тюрьму, неспособная дотронуться до горевшей и саднившей кожи или размять зверские спазмы в умирающих мускулах. Когда отливки наконец сняли, лучше ей не стало – ни вот на столечко.

– Теперь тебе придется носить вот это, – сказала сестра, показывая безобразные металлические скобы.

Они обняли ее сморщенные голени и вгрызлись в нежную кожу повыше и пониже колен, так что там навечно остались шрамы.

Но хуже всего были муки родителей. Лин слышала, как прямо за дверью они все спрашивали и спрашивали врачей и сестер, есть ли хоть какая-то надежда на выздоровление или хотя бы на улучшение, и все никак не могли услышать ответ.

Прекратите уже надеяться, хотела сказать она им, – так будет легче.

А про себя думала: я это заслужила. Я сама это на себя навлекла. И сколько бы Лин ни верила в науку и в разум, спасения из тенет суеверий, веры в удачу, хорошую или дурную, не было никакого. Какой тут разум, когда она на досуге болтает с призраками! В глубине души она все равно думала, что причиной болезни стала проклятая гордость.

Где-то перед Рождеством Лин настояла, что снова будет работать с родителями в ресторане. Когда в икры снова вцеплялись судороги, она изо всех сил это прятала – сколько можно жалости, она так от нее устала! – и каждую ночь сбегала в мир снов, где целый блаженный долгий час могла ходить, могла бегать, куда душе угодно. И каждое утро ей не хотелось возвращаться.

Откуда-то сверху, издалека, до Лин и Генри доносились приглушенный стук копыт и тарахтенье омнибусов, бороздивших незримые улицы. Звуки то возникали, то утихали, будто кто-то давным-давно отправил им открытки с шумами и они только теперь добрались до адресатов.

– А вот это уже интересно, – сказал Генри.

Они стояли перед железными воротами; прутья украшали кованые розы. Легкое бледное сияние сочилось сквозь них, теплое и золотое.

– Ты это видишь? – прошептал Генри. – Я никогда раньше не видел такого света во время прогулок по снам. Он тут всегда…

– …серый, – закончила за него Лин.

– Да.

Генри улыбнулся. Быть тут с Лин – это все равно как путешествовать по чужой стране и вдруг встретить кого-то, говорящего на твоем родном языке.

Лин потрогала прутья.

– Ворота… они холодные, – сказала она более удивленно, чем испуганно.

– Ну, что, пойдем внутрь? – спросил Генри.

Лин кивнула, он поднял щеколду и толкнул створки.

Генри уже навидался всяких странных вещей, странствуя по снам, – чего стоили одни те придворные с совиными головами над взбитыми кружевными жабо… или деревья, сделанные целиком из светляков… пароходы, прикорнувшие на горных вершинах. Но еще ни разу он не встречал ничего столь реалистичного и красивого, как эта чудесная старая станция, где очутились они с Лин. Не какая-нибудь тебе тривиальная подземка со скрипучими деревянными турникетами и толпами ньюйоркцев, вечно толкающихся, вечно несущихся куда-то. Как будто они без спросу залезли в личное подземное логово какого-нибудь богатого, эксцентричного аристократа.

Высоко над головой сливочного цвета кирпичи, уложенные елочкой, облицовывали холмистый ландшафт достойных собора арок. Белоснежный газ мигал внутри исполинских шаров морозного стекла на четырех бронзовых канделябрах. Свет дробился в гладком зеркале фонтана, словно замерзшего в одном бесконечном мгновении. Зал ожидания похвалялся бархатным диваном, тремя лампами на изогнутой, как лебединая шея, опоре, многоцветным персидским ковром и россыпью превосходных кожаных кресел, куда более подходящих библиотеке, чем железнодорожной станции. Тут был даже колоссальных размеров рояль со стеклянным шаром с золотой рыбкой внутри, водруженным на его обширную черную спину. Вся зала сияла теплым янтарным светом – кроме жерла тоннеля, глухого и мрачного, как погребальный креп.

– Где это мы? – спросила Лин.

Она постучала по аквариуму и была вознаграждена крошечным всплеском дивного оранжевого цвета.

– Понятия не имею. Но тут прекрасно! – отозвался с широкой улыбкою Генри, усаживаясь за рояль. – Какие будут пожелания?

– Ты, должно быть, шутишь, – Лин презрительно усмехнулась.

– Такой мелодии я не знаю, но если ты напоешь пару нот… – Генри запорхал по клавишам. – Вот это, я понимаю, слонячьи брови. Если будешь искать, слонячьи брови – из того же словаря, что и о-че-лют-но.

Лин спустилась по шелковисто-мерцающим полированным деревянным ступенькам на пассажирскую платформу и подошла к устью тоннеля. Арка давно уснувших газовых ламп окаймляла кирпичный проем.

– «Пневматическая транспортная компания Бича», – прошептала она, читая надпись на стенной табличке.

– Вряд ли тут сыщутся мертвые, чтобы сказать, где мне теперь искать Луи, – заметил Генри от рояля.

– Вряд ли, – согласилась Лин; голос отозвался слабым эхом. – Эй! – крикнула она чуть посильнее.

– Эй… эй… эй! – заскакало по стенам эхо.

Прядка ветра, лаская, коснулась ее щеки. Раздалось тихое шипение, потом хлопок голубого пламени, и тут же, все как одна, газовые лампочки полыхнули ослепительно-белым. Призрак звука пришел из тоннеля – вой металла о металл.

– Что это такое? – Генри отпрыгнул от инструмента и в мгновение ока очутился рядом с ней на платформе.

Ярчайший свет проткнул тьму, вой сделался громче. Маленький деревянный вагончик грохотал к ним по пыльным рельсам; его головной фонарь сиял, как полуденное солнце. Ворвавшись на станцию, он с визгом остановился, распахнулись двери. Генри сунул голову внутрь, потом с широченной улыбкой обернулся к Лин.

– Эй, тебе обязательно надо это увидеть!

Она тоже заглянула и подивилась панелям красного дерева, двум плюшевым креслам и изящным керосиновым лампам на столиках.

– Давай сюда! – сказал Генри, забираясь в вагон.

– Эй, что ты делаешь? – испуганно вскинулась Лин.

– А что, если он привезет нас к таинственному сновидцу? Вдруг все это – сумасшедший сон Луи? – Бледное веснушчатое лицо Генри было смертельно серьезно. – Лин, я уже все перепробовал. Я должен знать. Прошу тебя! Мы в любой момент можем проснуться.

– Ну, хорошо, – согласилась она после минутной паузы. – Мы всегда можем проснуться.

Стоило им взойти на борт, как двери захлопнулись и поезд покатился по рельсам с рывком, опрокинувшим их обоих в кресла. Лин зажмурила глаза и безмолвно напомнила себе: это сон, это всего лишь сон. Вскоре поезд мягко остановился. Двери распахнулись в затянутую туманом чащу скелетоподобных дерев. Детальности нью-йоркских улиц и прелестной станции тут как-то явно недоставало.

Генри втянул воздух.

– Чуешь? Это гардении. Совсем как в Новом Орлеане.

– Я ничего не чую, – сварливо возразила Лин.

На лице Генри любопытство сменилось почти вожделением.

– Вот! Я его слышу! Это скрипка Луи. Он здесь! Мы его нашли!

Он соскочил с поезда и устремился в мглистую путаницу едва намеченных стволов, клонящихся, обступающих, принимающих его в объятия.

– Погоди! – Лин побрела следом. – Генри? Генри! – закричала она, чувствуя, как внутри подымается паника.

Она звала и звала, но его уже нигде не было. Будто сон открыл пасть и проглотил его целиком.