Читать книгу Космоветеринар Генри и дело запрещённой игуаны - Лидия Гортинская - Страница 4

Дверь открылась без стука, как это обычно делает неприятность. Вошли трое. Двое по бокам были из тех, кого природа слепила по принципу «а давайте добавим ещё плечи». Широкие шеи, лица, на которых интеллект жил исключительно в форме боевой интуиции. Посередине – человек с улыбкой. Не доброй, не злой, просто уверенной, как у того, кто точно знает: если что-то пойдёт не по плану, виноваты будут другие.

Охрана дёрнулась было, но тут же замерла. Инспектор Дрейк поднялся, не произнеся ни слова, что само по себе было показательно. Один из громил щёлкнул удостоверением так быстро, что я успел только заметить голографический символ – официальная допусковая печать. Не космодром, не МСОБ. Что-то другое. Их здесь все боялись, но предпочитали не называть вслух.

– Пациент наш, – сказал улыбающийся. Голос мягкий, как у врача, который заранее знает результат анализов и не собирается с этим ничего делать. – Передача задержанного оформлена по линии отдела особых биологических рисков.

– У нас нет такого отдела, – сухо заметил Дрейк.

– У вас нет, – легко согласился мужчина. – А у тех, кто выше по цепочке, есть. Документ вы, надеюсь, сможете прочитать?

Он протянул инспектору планшет. Тот пробежался взглядом по тексту, и я впервые увидел, как у него дрогнул уголок губ. Что-то между раздражением и опаской. Он молча отдал планшет обратно.

– Задержанный передаётся вам. Но я обязан зафиксировать несогласие МСОБ…

– Фиксируйте, – мягко перебил его улыбчивый. – Там, где я работаю, очень любят, когда всё фиксируют.

Меня никто не спросил, хочу ли я куда-то передаваться. Двое плечистых обошли стол, один взял меня под локоть, второй взял контейнер с ящером. Тот вспыхнул тревожным фиолетовым, но протестовать особо не мог. Я тоже, хотя чисто теоретически у меня имелся голос.

– А можно хотя бы узнать, кто именно меня забирает? – спросил я, когда мы уже выходили в коридор.

– Можно, – любезно ответил мужчина, но не уточнил.

– И?

– Вы слишком любопытны для ветеринара.

– Вы слишком вежливы для похитителя.

Он усмехнулся.

– Это вопрос точки зрения. Одни скажут – похищение. Другие – корректировка юрисдикции. Знаете, как это работает.

– Как раз поэтому и трясусь, каждый раз заполняя налоговую декларацию.

Мы вышли в служебный тоннель, минуя обычные зоны досмотра. Замки открывались перед нами сами – чип, встроенный в планшет, делал своё дело. Ни один охранник не спросил, кто я такой. Документы важнее лиц. Особенно на Фарголе.

– Кстати, – сказал он, будто между делом, пока мы шли. – Для протокола мне всё-таки нужно знать, как к вам обращаться.

– Генри.

– Полностью, – в его голосе зазвенело знакомая бюрократия.

– Вы уверены, что ваша психика готова к этому испытанию?

– Справлюсь.

Я вздохнул. Этот день определённо был создан мучить людей с чувством меры.

– Генриэтто-Леонардиус Маркус Эльвертон фон Тиррелиан-Четвёртый, – произнёс я, как приговор самому себе.

Второй громила едва не споткнулся. Первый фыркнул. Улыбающийся чуть приподнял бровь.

– Ваши родители знали, что такое детство? – поинтересовался он.

– Они знали, что такое фамильные традиции. А вот насчёт детства – сомневаюсь.

– Можно я буду звать вас Генри?

– Если вы не планируете читать полное имя вслух по десять раз в день – зовите, как хотите.

– Прекрасно, Генри.

Улыбка чуть потеплела, но не стала менее опасной.

Мы дошли до бокового шлюза, где нас уже ждал небольшой транспорт. Не государственный – я такие знавал. У государственных кораблей унылый, стандартный внешний вид: серый, угловатый и пахнущий протоколами. Этот был гладкий, чёрный, с матовым покрытием и номером, который явно существовал только для вида. Тот случай, когда корабль сам по себе кричит: «Я совершенно легален, честное слово, давайте не будем меня проверять».

Меня вежливо, но настойчиво втолкнули внутрь. Салон был неожиданно комфортным: мягкие кресла, тихий гул двигателей и приглушённое освещение. Корабль был создан для того, чтобы люди расслаблялись и забывали, что находятся в потенциальном багажнике.

– Устраивайтесь, – сказал мужчина и жестом указал на кресло. – Наконец-то никто не орёт, верно?

– Подождите пару минут, – сказал я. – Возможно, начну я.

Меня пристегнули фиксаторами, что испортило ощущение комфорта. Контейнер с ящером закрепили в отдельной нише, как особо ценную посылку. Он настороженно смотрел на меня и на новых людей, словно пытался решить, кого именно ненавидеть в первую очередь.

Корабль отстыковался. Лёгкий толчок, и привычное чувство, которое испытываешь, когда всё, что знакомо, на секунду перестаёт существовать.

Мы некоторое время летели молча. Потом мужчина, устроившийся напротив, снял перчатки, положил планшет на колено и наконец-то произнёс:

– Давайте для ясности. Я – Лукс.

– Красиво, – заметил я. – Это псевдоним или родители вас тоже ненавидели?

– Рабочее имя, – без обиды сказал он. – О реальных биографиях мы обычно не разговариваем. Это укрепляет доверие.

– Интересный подход у вас к доверию.

– Он работает.

Он чуть наклонился вперёд.

– Вы знаете, что именно перевозили?

– Очевидно, что что-то, из-за чего мне грозит как минимум публичное унижение и лишение лицензии.

– Это мягкий вариант.

– Я заметил, что люди вокруг меня почему-то всегда выбирают немягкие.

– Вам не сказали, что это за вид? – уточнил он.

– Сказали: декоративный. Не плюётся, не кусается, не взрывается. На фоне моей практики – почти ангел.

– Это люм-игуана, Генри.

– Очень рад за неё. А теперь переведите это с бюрократического на медицинский.

– Единственный вид, официально признанный биологическим усилителем правды. Всё, что течёт из глаз этих малышей, представляет огромную ценность в определённых кругах.

Я посмотрел на ящера. Тот деликатно моргнул, в уголках глаз действительно поблёскивали влажные капли. Потрясающе. Я всю жизнь лечу животных, а самые проблемные пациенты всегда либо взрываются, либо съедают декорации. Этот не делал ничего, просто существовал – и уже превращал всё вокруг в поле для войны.

– Я, честно говоря, считал, что сыворотка правды – это уже вчерашний день, – сказал я. – В эпоху, когда любой средний ИИ может собрать правду из ваших переписок и покупок еды.

– Сыворотка правды официально запрещена для широкого применения, – задумчиво сказал Лукс. – Но вы же сами знаете, как работает цивилизация: всё, что официально запрещено, неофициально востребовано.

– И вы, конечно же, из тех, кто борется с этим явлением?

– Я из тех, кто им занимается. Формулировка гибкая.

Я откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, чувствуя, как нарастает знакомое раздражение, смешанное с усталостью. Меня только что выдернули из рук МСОБ, не представив толком, кто они такие, и теперь вежливо объясняли, чем я ретроспективно занимался – контрабандой биологического ключа для самых грязных игр на политическом рынке. А я, между прочим, всего лишь хотел подлатать бюджет клиники.

– Хорошо, – сказал я. – Допустим, вы не случайные похитители, а люди с доступом. Чего вы от меня хотите? Животное у вас, я у вас, юрисдикция, вероятно, тоже. Что дальше?

Лукс улыбнулся чуть шире.

– Вы неверно понимаете ситуацию, Генри. Животное ещё не у нас. Формально оно связано с вами биологической привязкой.

Я фыркнул.

– Привязка – это ещё не брак.

– В вашем случае, к сожалению, почти. Оно привязано к вам. Это значит, что изменило базовый уровень доверия: теперь его эмоциональная реакция наиболее точна именно по отношению к вам и вашим контактам.

– То есть вы хотите сказать, что где бы я ни появился, вокруг меня теперь маркер правды, который светится, если кто-то врёт?

– Примерно так.

– Очаровательно, – сказал я. – Я всегда мечтал об этом, особенно при выборе будущей невесты. Можно я с ним буду ходить на свидания?

Лукс не смеялся, но сделал вид, что оценил:

– Мы забрали вас не только из-за животного.

– Ну, конечно. Я ещё и обаятельный.

– Вы… удобный, – поправил он. – У вас нет серьёзных связей, кроме пары долгов, нет политического веса, нет семейного клана за спиной, готового устроить скандал.

– Спасибо. Вы так много сделали для моей самооценки.

– И, – продолжил он, игнорируя, – у вас репутация: вы – ветеринар, который не задаёт лишних вопросов, если ему платят вовремя. Родители, высокие ожидания, разрыв с семьёй, мелкие контрабандные перевозки по просьбе знакомых – всё это рисует очень удобный профиль.

– Профиль чего?

– Курьера.

Я усмехнулся.

– Я подозревал, что моя жизнь выродилась во что-то подобное, но приятно услышать это официально.

– Нам нужен человек, через которого можно пропустить часть биологического потока, не привлекая лишнего внимания, – Лукс говорил всё так же спокойно. – Декларации, сертификаты, проверки – всё это красиво на бумаге. Но реальность такая: нужны люди вроде вас. Те, кто привык жить на стыке закона и практики.

– Это вы, кажется, объясняли сейчас, почему не наняли выпускника академии в белом халате.

– Выпускники академий слишком уверены в собственной неприкасаемости. Они ломаются, когда что-то идёт не по их иллюзорным правилам. Вы – нет.

– Я просто устал.

– Это тоже форма устойчивости.

Мы замолчали. Я пытался решить, что больше всего бесит сейчас: то, что меня использовали, то, что меня похитили, или то, что они, черт бы их побрал, правы насчёт профиля. Я действительно был идеальной серой мышью для чужих схем.

Корабль слегка вибрировал, уходя дальше от Фаргола. Окна были закрыты, видимая реальность отсутствовала. Только мы, стулья, ящер и ощущение, что сверху, куда-то выше нас, кто-то двигает фигуры по доске.

– Итак, – сказал я, когда тишина стала слишком густой. – Ваш план, если его перевести на человеческий язык: вы берёте меня, берёте животное, используете связку «ветеринар + биосыворотка», чтобы проверять кого-то на правдивость, а потом…

– А потом, возможно, мы вас отпустим, – сказал Лукс. – Если вы будете полезны и живы.

– Мне нравится это «возможно». Такое честное.

– Это лучше, чем «точно нет», согласитесь.

Я посмотрел на игуану. Та, будто почувствовав, подняла голову и снова сменила цвет свечения, теперь на странный золотистый. Как будто говорила: «Смотри, как интересно, во что ты вляпался». Теперь я мысленно называл это животное не ящером, а игуаной.

– Скажи честно, – обратился я к нему. – Кто из нас двоих здесь более глупый?

Игуана моргнула медленно, словно решая, и вспыхнула лёгким оттенком сочувствия.

– Даже животные понимают, – сказал я тихо. – Прекрасно.

Лукс перевёл взгляд с меня на люм-игуану.

– Она действительно реагирует на вас, – задумчиво произнёс он. – Это… даже лучше, чем я рассчитывал.

– Рад за ваш отдел, где бы он ни значился в отчётах.

– Это не отдел, – сказал Лукс. – Это консорциум.

Слово повисло в воздухе, как запах дорогого яда. Я слышал о таком только в даркнете. Консорциум «Чёрная Комета» – структура, которая официально не существовала, но фактически держала за горло половину приграничных секторов. Не только преступный синдикат. Что-то среднее между банком, мафией и теневым парламентом. У них были свои корабли, свои люди в госструктурах, свои правила.

Теперь стало ясно, почему охрана на космодроме предпочла сделать вид, что меня официально перевели и не связываться.

– Прекрасно, – сказал я. – Меня украла мифология.

– Не украла, – поправил Лукс. – Просто пригласила на работу. Пока что – без права отказа.

Я усмехнулся.

– А можно было просто прислать предложение.

– С вашим именем нам бы всё равно пришлось вас забирать лично, – спокойно ответил он. – Вдруг вы бы попытались спрятаться в каком-нибудь укромном ангаре с котятами.

Я хотел сказать, что котята – единственное безопасное окружение во вселенной, но промолчал. В этой игре любые признания могли стать оружием против меня.

Корабль пошёл на снижение. Это чувствуется, даже если не смотришь в иллюминаторы: тяжесть в желудке, лёгкое смещение баланса. Значит, где бы ни находилась база «Чёрной Кометы», мы туда приближались.

Я вздохнул.

– Ладно, Лукс. Раз уж вы так любите честность, давайте честно. Вы уверены, что забрали правильного человека? Я ветеринар. У меня диплом, сертификаты, куча долгов и очень ограниченный интерес к политическим играм. Всё, что я умею, – спасать животных и время от времени закрывать глаза на пару лишних лап, хвостов или ушей в моем багаже.

– Именно, Генри, – мягко сказал он. – Никто не подозревает ветеринара. Все подозревают политиков, военных, дипломатов, офицеров. Ветеринар – это тот, к кому приходят ночами, плача над умирающим питомцем. Человек, который видит больше, чем должен, но никому об этом не рассказывает. Это… ценное качество.

– Это называется профессиональная этика.

– Это называется умение держать рот на замке. У нас это ценится.

Он наклонился вперёд.

– К тому же, кто-то уже выбрал вас.

Я понял, кого он имеет в виду ещё до того, как он перевёл взгляд на игуану.

– Прекратите романтизировать привязку, – сказал я. – Это временно. Она могла привязаться к любому, кто держал её достаточно долго.

– Но привязалась к вам, – мягко заметил Лукс. – А это уже статистически любопытно.

– Статистика – плохой друг, когда тебе грозит контрабандная статья.

– У вас не будет контрабандной статьи, если вы будете с нами, – сказал он. – У вас будет работа.

– На кого? На миф?

– На тех, кто между мифами и законами делает реальные дела.

Корабль дрогнул, началась посадка. Фиксаторы на моих запястьях щёлкнули, освобождая руки. Лукс поднялся первым.

– Пойдёмте, Генри. Вас ждет знакомство с работодателями.

– А у меня есть выбор?

– Всегда, – сказал он. – Просто иногда один из вариантов – гораздо хуже.

Я сжал плечи, ощущая, как мир снова чуть сдвигается. Ещё утром я лечил вздутого кролика и спорил с идиотом в дорогом костюме. Теперь выходил из корабля на базу полумифической мафии, будучи временным опекуном ходячей сыворотки правды.

Если бы не моё полное имя, я бы решил, что это не про меня. Но, видимо, Вселенная решила: человек, которого зовут Генриэтто-Леонардиус Маркус Эльвертон фон Тиррелиан-Четвёртый, по определению не имеет права на скучную жизнь.