Читать книгу Ледяной дождь - Лола Адриановна Кретова - Страница 8

До заморозков осень казалась ненастоящей – будто только пробует наступить. Как несмелая купальщица, которая трогает воду ногой, заходит по щиколотку, по колена, а потом воротится обратно, на тёплый песок. Золотые монетки, вшитые в зелёное кружево – берёзы. Клёны, липы и не думали менять цвет. Порыжевшую хвою стряхнул с сосен ветер и убрали с газона садоводы. Тепло, цветы цветут, нет-нет да созреет горсть поздних клубничных ягод. Разве что рододендроны с голубикой тронул багрянец, да девичий виноград. С первыми заморозками всё переменилось: осень окунулась в краски. И Воронова тотчас поспешила в мансарду за своим этюдником.

Порой она удивлялась, насколько по-разному она могла относиться к живописи, к возможности и вдохновению писать. Живопись могла обернуться чем угодно: забавой, усердием, игрой, тихой тайной, одержимостью запечатления. Подлинные цвета и оттенки Воронова умела видеть куда вернее фотоаппарата, но всякий раз это было видение прошлого, ибо с каждым мгновеньем увиденное становилось чуть иным. Случалось, она смирялась, и опустив кисть, просто смотрела на просвечивающий на солнце лист, гобелены лугов или отсветы заката. Но бывало так, пусть и очень редко, что не требовалось ни смирения, ни упрямства, точно кто-то третий запечатлевал и просвечивающий на солнце лист, и Агнию, и тихий полуденный час, и лёгкий ветер – на память себе и Агнии.

Художница постояла возле калитки, высматривая людей. Людей не было. С каждой неделей их в деревне становилось всё меньше – уезжали до весны дачники, да и люди с зимними домами предпочитали наведываться лишь по выходным, а то и реже. Наступала чудесная пора, когда жизнь в деревне затихала, и выходя за ворота, можно было не встретить ни души, и при этом по вечерам радоваться уютному свету в окнах знакомых домов. Поразмыслив, она решилась устроиться с этюдником у обочины, рядом с опорой электропередач – уж очень хорош был открывавшийся с этой точки пейзаж.

Лаврушин отогрелся, пришёл в себя и даже успел заскучать. Он посидел на кухне, потомился в гостиной и, не удержавшись, полез в мансарду, смотреть в большое полукруглое окно на окрестности и рисующую Воронову. Не прошло и пары минут, как Воронова почувствовала взгляд и обернулась, погрозила кистью. Лаврушин замахал руками, должно быть, извиняясь, и отошёл вглубь мансарды.

Агния торопливо делала набросок – порыжевший клён, чёрная ёлка, изгиб дороги и дом за деревянным забором. Она ждала появления Полины Адамовны и была к нему готова, но вместо Полины Адамовны на дороге возникла фигура её нового соседа. Увидев, что он застал художницу за художественным занятием, Мартин замер в нерешительности. Но для того, чтобы не замечать друг друга, было уже слишком поздно:

– Здравствуйте, – произнесла Воронова негромко и слегка мотнула головой, точно не приветствовала, а напротив, отгоняла соседа подальше, как отгоняют голубя от скамейки. Но, как и голубь в парке, Мартин подошёл ближе.

– Прошу вас, простите, – сказал Мартин. – Я не хотел мешать, не сразу заметил, что вы рисуете.

– Ничего, – отозвалась художница. – Это набросок, и я уже заканчиваю, свет уходит. Доработаю у себя в мастерской. Как вы, устроились?

– Благодарю, всё в порядке. Перевезли вещи и мебель из Москвы, сделали отопление. Фредерике тут очень нравится. Она уже засомневалась, станет ли жить в своей городской квартире после ремонта.

– Вот как? – произнесла Агния со светским безразличием и принялась завинчивать баночку с разбавителем. – А вам тоже тут нравится или не очень?

– Я люблю город, – улыбнулся Мартин, – но здесь хорошо. Приходите к нам в гости, мы уже навели порядок. Я увидел вас случайно и был рад – ведь у нас даже нет вашего телефона. Сестра страшно ругала меня тогда за назойливость – право не стоило напрашиваться к вам в гости. Приходите вы к нам. Быть может, послезавтра?

Воронова представила себя в доме, где совсем недавно жила Катя Тимофеева. Ей стало неуютно и неприятно.

– Что вы, – возразила художница, – я редко хожу в гости. Приходите лучше вы ко мне. Но только в субботу – послезавтра я занята. Сможете?

Они сговорились о субботе, Мартин записал телефон Агнии.

Андрей, притаившийся за тюлевой занавеской, вытянул шею и наморщил нос. Разговора он не слышал, но с неожиданным для себя недовольством наблюдал за тем, как позы и жесты собеседников из отстранённых превращаются в приветливые.

В Москву Нестеров уехал накануне, поздним вечером. Родители его жили то вместе, на квартире отца, то порознь – несколько раз в году мама на пару недель уезжала к своей матери, когда та болела. Или когда ссорилась с отцом – обычно это случалось дважды: перед Новым годом и её днём рожденья в июле.

Отец, должно быть, обрадовался, но виду не подал. Мама проявила снисхождение: конечно же он может у них переночевать, но предупредить стоило не за день, а всё же пораньше. У них с отцом, как-никак, могут быть и свои планы.

Перебравшись в Овсяново, Нестеров перестал снимать московскую квартиру. Его визиты в Москву были краткими, он старался обернуться за день, чтобы не обременять родителей лишними заботами, но случалось, что съёмки его телепередачи начинались слишком рано или заканчивались слишком поздно и ночи в родительском доме было не избежать.

Мама, как обычно, заставила его вымыть руки и хорошенько вытереть их полотенцем, после чего он был удостоен рыбных котлет, чаем со смородиновым листом и беседой о троюродном брате, жизнь которого была устроена надлежащим образом и в надлежащем месте. Смородиновый лист был от маминой подруги, он был сорван и высушен в нескольких километрах от Овсяново, на дачах, где некогда обитали художники и артисты балета. Лист обладал теми целебными свойствами, которые отчего-то никак не обнаруживались в растениях и плодах профессорского сада; Валентин не сетовал, подарки покупал в городе или привозил из-за границы – последние доставляли его матери особую, детскую радость.

– Отчего же вы не позвонили мне сказать, что Арсений приехал? – спросил он, не очень-то надеясь на ответ.

– А с какой стати мы должны были это сделать? – заявила мама. – Он не просил тебе сообщать.

«Не просил сообщать или просил не сообщать», – подумал про себя Валентин, допивая чай. Невероятное совпадение не давало ему покоя: надо же было такому случиться, что его кузен встретит именно Катю и, вдобавок, влюбится в неё. Оставалось надеяться, что Катя откажется ехать в Овсяново, и уж тем более – быть его гостьей. Но слишком многое в жизни происходило вопреки и поперёк; Нестеров чувствовал, что очередное вздорное «вопреки» случится и на этот раз.

– У вас румянец, – сообщил Андрей Вороновой не без укора. – И глаза блестят.

Воронова удивилась, потом улыбнулась.

– Помогите мне закрыть дверь, – сказала она подпирающему стену Лаврушину, – или лучше возьмите у меня этюдник. Осторожнее, не измажьтесь.

Высокая худощавая фигура отделилась от стены – Лаврушин рванулся вперёд, схватил этюдник. Воронова повернула дверную задвижку.

– Кто этот человек? – спросил Лаврушин, когда они устроились ужинать. – Он кокетничал с вами, я видел.

– Наш новый сосед, – ответила художница. – Они с сестрой придут к нам в гости в субботу. Вы поможете мне приготовить обед.

– Я не умею готовить, – с некоторым отчаянием возразил композитор.

– Ничего страшного. Вы же не готовить будете, а помогать.

Лаврушин замолчал, уставился в тарелку. Его тонкие пальцы мяли салфетку. Воронова, не обращая внимания, накладывала себе салат. Через минуту Лаврушин вздохнул, провёл рукой по коротко стриженному затылку, распрямил салфетку у себя на коленях и попросил передать ему графин с морсом. На кухне было тепло и уютно, на улице и в саду – сыро: с низины, от пруда, к деревне полз, стелился через поле полз холодный туман, в котором исчезали спелые луговые злаки и невысокие кустарники.

Орлов, отыграв в назначенном футбольном матче вместе с молодёжной командой, добрался до Гавриловского намного позже чем ожидал: как только он выехал на трассу, впереди в свете фар, точно покрывала привидений, задвигались, наезжая друг на друга, слои тумана, скрывая от обзора и дорожное полотно, и отдалённую перспективу. Он тотчас сбросил скорость, подался вперёд, сосредоточился, пытаясь разглядеть путь. Машина миновала мост через речку, дорога пошла вверх, стало немного лучше: туман тут был обыкновенным – рассеянным и полупрозрачным.

Впереди замаячили красные огни. Орлов увеличил скорость, нагнал автомобиль – двигаться вслед было проще, но он чуть было не проехал свой поворот. Пришлось притормозить, сдать назад. На въезде в Гавриловское туман вновь усилился – он стоял над рекой плотной неподвижной пеленой – и Орлов, чтобы не свалиться в реку и не врезаться в заборы, пополз еле-еле, старательно отслеживая край обочины.

Подобравшись, наконец, к своему дому, он загнал машину в гараж и вышел запереть ворота. Красный свет фар пробивался сквозь туман – подъехала его соседка, судья Петрова. Он услышал, как хлопнула дверь автомобиля, и через пару секунд из тумана выступила невысокая фигура.

– Натерпелись страху, Олег Андреевич? Туманными ночами по лесам кататься.

– А вы, Ольга Ивановна, как я погляжу, ночные прогулки любите, – недовольно отозвался Орлов.

– Очень, – призналась судья. – Когда ещё удастся с вами встретиться и поговорить, как ни тёмным туманным вечером? Ведь случается, что вам что-то от меня нужно, а бывает, что и мне от вас. Только я по улице туда-сюда не хожу, вас не караулю. Что мне караулить – я знаю, и когда, и где. Вам не зябко? Что-то вы нахохлились. – Судья достала из плаща пачку сигарет, чиркнула зажигалкой, закурила.

Орлов бросил недобрый взгляд исподлобья, опустил и расправил плечи: «Слушаю вас, Ольга Ивановна».

– Вы просили меня о концерте, – напомнила Петрова. – Я уже тогда предлагала вам большее.

– Верно, – кивнул чиновник. – Просил. Предлагали. Что теперь?

– Послушайте меня, Олег Андреевич, и не артачьтесь так. У меня отличная задумка, и я уже начала. Вы по Тимофеевой вашей скучаете?

– Извольте не лезть в мою жизнь, Ольга Ивановна, – тихо и чётко произнёс Орлов.

– Скучаете. Портрет её рассматриваете. О моём обещании не вспоминали?

– Так это вы прислали фотографию?

– Предлагаю принять моё предложение. Более настаивать не пожелаю – это в последний раз. Соглашайтесь. Это совсем иное – ни в какое сравненье не идёт с тем, что у вас сейчас. Катя будет вашей, будет вас любить. Вы же верите в то, что можете управлять своей судьбой. Отчего же вам не поверить, что вашей судьбой могут управлять другие?

Судья негромко рассмеялась, бросила сигарету и вернулась к своей машине. Фары погасли, звякнули ключи, и калитки захлопнулись.