Читать книгу Созвездия тел - Лаура Мэйлин Уолтер, Лора Мэйлин Уолтер - Страница 5

Брат держал обещания, которые давал мне, и я отвечала ему тем же. Так повелось у нас с рождения, и я надеялась, что и в будущем это не изменится. Но сдержать обещание присмотреть за Дейрдре оказалось не так-то просто. Дейрдре была неуловимой, непредсказуемой – фантомной девушкой, постоянно от меня ускользавшей. Следующим утром я обошла все коридоры, разыскивая ее после классного часа, и повторила попытку после второго урока, но ее нигде не было. Я могла поклясться, что в какой-то момент ощутила ее присутствие, но когда обернулась, рядом никого не оказалось.

Здание старшей школы было выстроено в форме буквы Т: бесконечный коридор с гуманитарными классами пересекался с коридором покороче, где все классы были предназначены для естественно-научных или математических занятий. На переменах в коридорах творилась толкотня – достигнув перекрестка, толпы учеников врезались друг в друга. Такой разброд был привычным делом, подростковым хаосом, который я позже буду вспоминать с теплотой.

Раз за разом терпя неудачу в поисках Дейрдре, я возвращалась к своему устоявшемуся моциону – прогулке по коридорам вместе с Мари и Кассандрой. Мы были знакомы с первого класса – трио восьмилеток, которых свели вместе любопытство и судьба. И жизнь наша тогда была совсем другой: мы зажигали бенгальские огни, рисовали «классики» на площадках, унизывали запястья виниловыми браслетиками. Мы собирали волосы в хвостики, перетягивая их резинками с разноцветными бусинами – маленькими драгоценностями, которыми мы обменивались друг с другом, а кожу нашу украшали загар и ссадины. Мы были детьми. Мы были девчонками.

Когда мы гуляли по школьным коридорам, я всегда шла между Кассандрой и Мари. Я издавна была середнячком, мостиком между небом и землей, которые являли собой мои подружки. Мари была сама невинность, самая младшая из нас – как внешне, так и по повадкам. В пятнадцать лет она все еще носила челку, по-детски обрезанную «под горшок», все еще была по-девчачьи застенчива. Она казалась хрупкой крохой в сравнении с Кассандрой, которую уже влекли риск, приключения, секс. Мари носила глухие свитеры и заплетала косички, Кассандра предпочитала пуловеры с глубоким вырезом, красила губы блеском, а волосы ее свободно струились вдоль спины.

Мне нравилось, какой я становилась рядом с Кассандрой – более смелой, более дерзкой. Тем летом мы с ней ездили купаться на озеро и, едва оказавшись на берегу, сразу же прыгнули в него с разбега, а затем, насквозь мокрые, разлеглись загорать на камнях. Выставили себя напоказ. Кучка парней на пляже глазели на нас, и если меня их внимание обжигало, то Кассандра будто бы вовсе их не замечала. Это вызывало у меня зависть – возможно, я завидовала ей во всем. В розовом бикини и с влажными волосами, разметавшимися по камням, она выглядела как русалка. Я коснулась ее плеча – оно было горячим и холодным, сухим и мокрым – множество противоположных ощущений разом.

– У меня от тебя мурашки, – сказала она, стряхнув мои пальцы. Она перевернулась, и моему взору открылись отметины у нее на пояснице. В этом месте располагались предсказания о любви. – Я есть хочу, – добавила она и посмотрела на меня в упор. – Селеста. А ты разве не хочешь?

Вместо ответа я лишь прищурилась на солнце. Я отличалась от Кассандры; я была не из тех, кто заявляет о своих желаниях и ждет, что окружающие их исполнят. Хотя, возможно, пора было попробовать такой стать. Но теперь рядом с Кассандрой я могла признаться, что чего-то хочу – есть, развлекаться или – в последнее время все чаще – оказаться в пагубном мире парней, их пота, их неуемности, их возмутительно бесконтрольного поведения. Я хотела всего этого, пусть даже и не решалась заявить о своих желаниях.

Когда Кассандра отправилась на следующий урок, я пошла за Мари к ее шкафчику. Мари вытянула с верхней полки лист бумаги и долго, безмолвно его изучала. Я узнала это ее выражение – нервозность, неуверенность, может, даже толика упрямства.

– В общем, я это подпишу, – наконец сказала она. Смотрела она при этом куда-то мимо меня, словно зрительный контакт мог ослабить ее решимость.

Она протянула лист, чтобы я смогла его прочесть. Это было формальное заявление об отказе от осмотра отметин, который в тот день стоял в расписании. В старшей школе такие осмотры проводились дважды в год, результаты их вносились в наши личные дела. Прохождение регулярных осмотров в школьные годы было призвано приучить нас к установленному распорядку, продемонстрировать нашу покорность и предупредить любые упущения, связанные с нашими отметинами. Государственные осмотры были не самым приятным, но довольно рядовым событием – чем-то вроде медицинского обследования, хотя отказ от участия в них считался табу.

– Ты уверена? – с удивлением спросила я.

Она покачала головой:

– Нет. Наверное. Я не знаю.

Я взяла у нее листок и разгладила его. От ее рук бумага стала влажной, но место для подписи внизу все еще пустовало.

– То, что у тебя кроткая мама, не значит, что ты должна быть такой же, – сказала я. – Везде ходить в закрытой одежде, не иметь возможности работать с мужчинами – это же нереально.

– Плюсы в этом тоже есть. Безопасность и чувство защищенности, например.

Я снова разгладила заявление, стараясь расправить каждую складочку. Мама Мари была одной из немногих женщин, которые приняли решение не демонстрировать свои отметины на публике. С первого дня превращения и до самого конца жизни кроткие женщины прятали кожу под длинными рукавами, брюками или юбками, перчатками и шарфами. Они старались избегать занятий или общественных мест, где могли бы оказаться рядом с мужчинами, которые не приходились им родственниками. Их убеждения основывались на вере в то, что женские отметины – это нечто личное, святое и тесно связанное с сексуальным возбуждением, поэтому считалось, что их следует скрывать, а также соблюдать общественное разделение по половому признаку.

Подобный тип мышления казался мне архаичным. Кроткий образ жизни брал истоки в давно ушедшей эпохе, во время которой женщины не могли пользоваться благами законов, установленных в наше время. Тогда полиция имела право задержать женщину для неожиданной проверки отметин, личные дела женщин находились в свободном доступе и потому были открыты для критики со стороны любого постороннего. Но в каждом поколении число кротких женщин стабильно снижалось. Насколько я знала, мама Мари никогда не принуждала ее саму встать на путь кротости. Даже она осознавала, сколько ограничений влечет за собой такой выбор.

– Я же могу передумать позже, – продолжила Мари. – Это же не навсегда.

– Но если ты пройдешь осмотр, то у тебя в личном деле не будет пропусков. Это пригодится, если ты все таки не выберешь кротость. В любом случае, когда ты вступишь в превращение, выбор придется сделать раз и навсегда. – Когда девушка обретала взрослые предсказания, в течение недели к ней направляли инспектора-толкователя, который производил специальное обследование. Отказ от осмотра в период превращения был куда более серьезным делом, чем пропуск одного из двух рутинных обследований.

Мари надулась, хотя явно понимала, что я права. Никому из нас не нравилась эта школьная процедура, когда нужно было раздеться и терпеть, пока госслужащая водит своими холодными пальцами по нашей коже, но отказаться означало лишиться важных возможностей. Несмотря на то что наши личные дела были конфиденциальными, мы были вынуждены предоставлять их, чтобы расти личностно и профессионально. Поступая в университет, вместе с табелем успеваемости я должна была подать официальную справку об отметинах. При поиске работы такая справка могла бы обеспечить мне приглашение на собеседование. В некоторых случаях отсутствие результатов осмотра означало отсутствие будущего.

Я наклонилась к Мари. Она выглядела такой чистой, нетронутой. Я испытывала одновременно чувство благодарности и острое желание ее защитить. Я вспомнила, как год назад, когда у меня не было денег на летний фестиваль, она попросила свою маму оплатить мне входной билет. Стоял знойный июль, и мать Мари обливалась потом под всеми своими слоями одежды, отсчитывая для нас банкноты. Я не знала, как ее отблагодарить. Просто взяла у нее деньги, разбухшие от высокой влажности.

Стоя у шкафчиков, я сунула руку в задний карман и вытащила учетную карточку, которую получила во время классного часа. Вдоль верхнего края были криво напечатаны мое имя и назначенное время обследования. К концу строки буквы были едва различимы. Я показала карточку Мари.

– У меня только в два часа осмотр. А у тебя во сколько?

Мари помедлила, затем оттянула уголок магнитного зеркала, прикрепленного к дверце ее шкафчика. Карточку она спрятала там – прямо под своим отражением.

– В двенадцать тридцать, – сказала она.

Я кивнула:

– Как у Кэсси. Можете вместе пойти.

Мари долго смотрела на карточку и вроде бы решилась. Она забрала у меня заявление об отказе. Я смотрела, как она складывает его по диагонали, уверенно сгибая лист.

– Правильно, – произнесла я с гордостью в голосе.

Прозвенел звонок. Мари захлопнула шкафчик, и мы с ней разошлись по урокам. Заходя в класс, я заметила, как Мари бросила свое заявление в урну. Согнутый лист изящно скользнул внутрь, словно влетел туда по собственному желанию. Словно там ему и следовало быть.

Подумать только, сколько же часов я провела с подружками в том школьном здании, как надежно нас охраняли его стены, в каком плену и в то же время в безопасности мы там пребывали. В то время школа была для нас всем – местом, где мы учились, познавали жизнь и взрослели. Нам бросали вызовы, мы бунтовали и с нетерпением ждали будущего, когда станем взрослыми и сможем уйти в свободное плавание.

В школе нас постоянно проверяли по всем предметам, включая знание будущего. Каждый год нам выдавали диаграммы с неразмеченным женским телом – тем самым изображением с первой страницы «Картографии будущего» – и просили указать на нем стандартные расположения отметин. К пятнадцати годам я уже была способна заполнить весь бланк с закрытыми глазами. Каждый раз я получала максимальный балл, и учительница украшала мою работу наспех начерченной звездой. Тогда я думала, что все уже знаю, что будущее мое упорядоченно и будет разворачиваться в соответствии с моими ожиданиями. Теперь же я понимаю, что все – прочитанное или не прочитанное мной на собственной коже, предсказанное или нет – было лишь малой частью моей истории.

Остальное мне предстояло создать самой.

В два часа пополудни я стиснула в руке учетную карточку и зашагала в сторону спортзала, который располагался в хвосте естественно-научного крыла. Шел урок, поэтому в коридорах стояла мертвая тишина. И все же я чувствовала движение в каждом классе, энергию учениц, запертых в бетонной коробке школы. Проходя мимо кабинета химии, я краем глаза заметила, как вспыхнула горелка Бунзена.

Когда я дошла до спортзала и с усилием распахнула металлическую дверь, меня встретил гомон отдающихся эхом голосов. Очередь на осмотр начиналась у баскетбольного кольца и тянулась до середины зала. Для конфиденциальности в зале были расставлены ширмы. Нам приходилось раздеваться там же, где в другие дни мы играли в волейбол или бадминтон.

Отовсюду несло антисептиком. Я шагала по залу, и туфли мои скрипели по полу. Уже в тот момент я ощущала себя измученной, разобранной по кусочкам. Окна под самым потолком, расположенные настолько высоко, что увидеть хоть кусочек улицы, за исключением неба, не представлялось возможным, напоминавшие то ли бойницы, то ли оконца в тюрьмах, впускали немного солнечных лучей, но зал по большей части был залит ядовитым свечением промышленных ламп дневного света.

Я заняла место в конце очереди – передо мной оказалась моя одноклассница Анна. Она обернулась, сказала «привет» и принялась сплетничать о нашей общей подруге, но я не могла сосредоточиться на ее словах, потому что перед нами, всего через пару человек, стояла Дейрдре. Дейрдре – в своем нежно-розовом свитере, с волосами, собранными на затылке в хвост, с золотой цепочкой, застегнутой у основания шеи. Дейрдре, которая выделялась в толпе, как зарница на темном небе. Я все-таки ее нашла.

Я с усилием сглотнула – меня накрыло желанием. Оно походило на порыв коснуться пламени вопреки знанию, что оно обожжет руку. У большинства мужчин это чувство проявлялось в виде мощной похоти. Но здесь мужчин не было: в этот день парням и учителям мужского пола было запрещено входить в спортзал – из уважения к нашей частной жизни. Здесь были только я, только Дейрдре. И больше никого.

– Он поступил некрасиво, он ведь и так знал, что у меня день выдался паршивый, – жаловалась Анна. – Согласись?

Я захлопала глазами, пытаясь понять, о чем она вообще говорит.

– Ага, – сказала я. – Ужасно некрасиво.

Очередь чуть продвинулась вперед. Когда очередное обследование заканчивалось, девушка появлялась из-за перегородки и с заметным облегчением устремлялась к выходу. Свободная, снова хозяйка своему телу. Мы все ждали и ждали, пока Дейрдре наконец не достигла головы очереди и не скрылась из поля зрения за ширмой. Ее отсутствие приносило почти физическое страдание. Я попыталась отвлечься, обсуждая с Анной ее научный проект – что-то про кактусы и поглощение воды, – но тщетно. Дейрдре занимала все мои мысли. Она будет такой заметной, неотразимой еще пару недель, пока ее превращение не подойдет к концу. И тогда она снова станет обычной.

Через несколько минут Дейрдре вышла с нейтральным выражением лица. Государственные осмотры обычно проходили без откровений, но изредка некоторые девушки узнавали то, что упустили их родные или толкователи. Но, судя по всему, к Дейрдре это не относилось. Она прошла по залу с привычно поднятой головой. Пока она шагала к выходу, ее окружали практически неуловимые вибрации, волнение, исходившее от девочек, которые наблюдали за ее уходом.

Очередь сделала шаг вперед.

– Моя очередь, – сказала Анна. Она протянула учетную карточку женщине-инспектору, руководившей порядком, и оглянулась на меня. – Встретимся на той стороне.

Анна исчезла. Я осталась наедине с госслужащей – высокой женщиной с ортезом на руке. Министерство будущего отправляло на школьные осмотры специальных инспекторов-толкователей вроде нее. Негосударственным аналогом такой работы было волонтерство в гуманитарной программе, финансируемой Всемирным гуманитарным альянсом для женщин – международной организацией, которая поддерживала просвещение для девочек и женщин. Положение волонтеров было более завидным: их отправляли за границу помогать неимущим девочкам, которым отказывали в образовании и равных правах, они общались с представителями других стран и получали высокую зарплату. В то же время федеральные инспекторы получали государственный социальный пакет, к ним предъявлялись не столь строгие требования, и их не посылали в долгие командировки, подразумевавшие разлуку с семьей. Инспекторы зарабатывали меньше волонтеров, но у них хотя бы была возможность каждый вечер возвращаться к родным.

Анна выпорхнула из-за перегородки, на ходу одарив меня улыбкой.

– Следующая, – произнесла женщина-инспектор. Я отдала ей свою карточку, радуясь, что избавилась от ее малого веса, а она жестом пригласила меня пройти за ширму.

Скрывшись за перегородкой, я переоделась в одноразовую сорочку и села дожидаться, когда ко мне подойдет инспектор. Она дважды постучала в перегородку, а потом шагнула за нее, не отрывая взгляд от документов, которые держала в руках. На ней был строгий темно-синий костюм с красным значком на лацкане – крошечным блестящим квадратиком – стандартная униформа сотрудника Министерства будущего. На ее смуглой коже отметины проступали контрастными янтарными созвездиями.

– Так, тут у нас осмотр детских отметин, – сказала она, мельком взглянув на меня. И сделала пометку в документах. – Похоже, это твой последний раз перед превращением.

– Наверное, – согласилась я. И замолчала: мне одновременно хотелось, чтобы осмотр поскорее закончился, однако и подвергаться ему я не испытывала особого желания. Какими бы рутинными ни были эти обследования, я чувствовала, что судьба моя поставлена на карту. Правда, не знала почему.

Инспектор кивнула мне в знак того, что приступает. Я поставила ноги шире и вытянула руки в стороны. Осмотрев руки, ноги и лицо, инспектор осторожно отодвинула мою сорочку в сторону, чтобы осмотреть грудь, живот, ягодицы и спину.

– С виду все в порядке, – сказала она, делая какие-то пометки у себя в бумагах.

– Как думаете, к чему у меня способности? – спросила я.

Инспектор нехотя перевела на меня взгляд.

– Понятия не имею, – сказала она.

– Но вы же столько девочек видите. Уж наверняка вы можете хотя бы предположить, кем я могу стать, хоть карьерная комбинация у меня и нечеткая. – Эти отметины указывали на то, что мы с Майлсом будем работать вместе, правда, отстоящая отметина также указывала, что мне, возможно, предстоит работать одной – что было нелогично.

Инспектор снова уставилась в свои бумаги.

– Советую тебе дождаться превращения, а потом уже переживать о будущем. На данном этапе жизни лучше всего почаще думать о настоящем.

Она перевернула лист с моими данными на планшете, тем самым сигнализировав, что мне пора. Я переоделась и выскочила из-за перегородки. Пока меня осматривали, очередь стала заметно длиннее и змеилась теперь до самого входа. Для того чтобы покинуть спортзал, мне пришлось дойти до самого ее хвоста, вернуться к точке, с которой стартовала я сама. К началу и в то же время к концу.

По пути на урок я зашла в туалет, расположенный рядом с классом. На двери висела табличка «Женщины», а не «Девочки», и, войдя внутрь, я обнаружила там Дейрдре. Она стояла у дальней раковины и, нагнувшись к зеркалу, красила губы. Заметив меня, она застыла, ярко-красная помада зависла в воздухе.

– Привет, Селеста, – сказала она.

Я спокойно кивнула ей, но сердце у меня стучало как бешеное. Я подошла к средней раковине и принялась искать в сумке расческу. Поправляя прическу, я краем глаза поглядывала на Дейрдре. Она почмокала губами, проверяя, держится ли помада. Наблюдая за ней, я ощутила слабую вибрацию, что-то вроде статического напряжения.

– Что ощущаешь во время превращения? – тихо спросила я.

Она взглянула на меня. Даже белки глаз у нее мерцали.

– Если ты про высокую чувствительность, то я не знаю, как это объяснить.

– Нет, не про нее. – Я и так знала про обострение чувств, которое сопровождало процесс превращения. Такие, как Дейрдре, видели четче, слышали лучше, чувствовали ярче. Все это мне еще предстояло испытать. – Я про остальное. Все это немного пугает.

– Ты про взрослые предсказания или про то, как на тебя мужчины смотрят? – Дейрдре улыбнулась. – Или ты про похищения? Потому что меня это не тревожит.

– Ой нет, не о них. – Я попыталась ответить как можно спокойнее, прозвучать по-взрослому. К тому же пропадали в основном девушки из неблагополучных семей, бездомные или те, что сидели на наркотиках. Так я в то время думала.

– Скажу по секрету. – Дейрдре наклонилась поближе. – Быть превращенкой так круто! Столько власти! Люди смотрят на тебя, в смысле, реально пялятся. Хотят тебя, но в то же время уважают. – Она покачала головой. – Взрослые указывают нам, как себя вести, чтобы держать нас в узде, заставить нас бояться. Потому что если мы боимся, то не сможем использовать эту власть в своих интересах.

– В каких интересах?

– Чтобы самим решать, что делать. Чтобы управлять своей жизнью.

Я вспомнила, как накануне мужчины на улице разглядывали Дейрдре. Словно хотели ее уничтожить.

– Будь осторожна, – сказала я. – Превращенки многим рискуют.

Дейрдре поправила подводку мизинцем. Она явно потеряла ко мне интерес. Я засмущалась, уверенная, что она поняла, какой простушкой, трусихой я была.

– Не будь такой серьезной, Селеста. – Она подступила ко мне, и я ощутила, что меня к ней тянет, как Луну к Земле. Она коснулась моего подбородка своими изящными пальцами. Это был взрослый жест, настолько интимный и уверенный, что я в тот момент просто ошалела. Дейрдре дотронулась до меня так, словно хотела обратить мое лицо к небу. Показать мне бесконечность непредсказуемого.

Не успев совладать с собой, я рухнула вперед, не способная больше бороться с этим притяжением. Я упала на Дейрдре и воткнулась лицом ей в шею. Она вся пульсировала, звенела, словно зов сирены. Этот момент был заряжен не сексуальным влечением, а чем-то значительно бо́льшим – ощущением нашей ничтожности во всей бесконечности вселенной.

Спустя миг Дейрдре аккуратно отстранилась от меня.

– Все будет хорошо, – уверила она меня. – Помни об этом.

Она собрала вещи и вышла. Я смотрела, как она распахивает дверь – «Женщины», а не «Девочки», – и только потом повернулась к зеркалу. В нем отражалась нерешительная девушка, юная и неискушенная. Едва распрощавшаяся с детством. Я с опаской коснулась пальцами стекла, как будто хотела призвать отражение Дейрдре на замену собственному. Я ощущала себя неудачницей, только упустившей нечто бесценное.

Тогда я в последний раз видела Дейрдре в школе. Ночью она пропала.