Читать книгу Судьбы и фурии - Лорен Грофф - Страница 3

С неба разом пала густая морось, словно занавес опустился. Смолкли морские птицы, свернув свой гвалт, океан стих. Огоньки в домах по-над водой пригасли и потускнели.

По пляжу шли двое. Она – беленькая, броская в зеленом бикини, хотя это был май в Мэне, холодновато. Он – высокий и очень живой; в нем что-то искрилось, притягивало взгляд и не отпускало. Звали их Матильда и Лотто.

С минуту они смотрели, как накатывает прилив, кишащий шипастыми существами, – исчезая, те оставляли за собой завитки песка. Потом он взял в ладони ее лицо и поцеловал в бледные губы. Он был так счастлив сейчас, хоть умри. Внутренним взором он видел, как море вздымается, чтобы их поглотить, слизывает их плоть и в глубине перекатывает их кости по своим коралловым коренным. Но если она рядом, подумал он, я выплыву, да, и с песней.

Что ж, он был молод, всего двадцать два, и в то утро они тайком от всех поженились. При таком-то раскладе перехлесты можно простить.

Ее пальцы, скользнув по спине под плавки, обожгли. Другой рукой она толкнула его в грудь, заставив пятиться вверх по дюне, поросшей пляжным горохом, а потом вниз, туда, где песок стеной защищал от ветра. Кожа под лифчиком в мурашках и лунно-голубоватая, и соски от холода втянуты внутрь. Вот они на коленях, хотя песок больно кололся. Пускай, неважно. Все чувства свелись в ладони и губы. Подтянув к себе, он обнял свои бедра ее ногами, навалился, укладывая, укутал своим теплом, пока она не перестала дрожать, устроил из своей спины дюну. Исцарапанные коленки вскинулись к небу.

Он жаждал чего-то мощного и словами не выразимого: чего? Носить ее, как покров. Пребывать в ее тепле вечно. В жизни люди отпадали, отваливались от него, один за другим, костяшками домино; сейчас каждый его толчок пришпиливал ее крепче, чтобы не смогла оторваться.

Он представил, как всю жизнь они будут любиться на пляже, пока не станут парочкой стариканов из тех, что утром бодренько выходят на променад, прокаленные солнцем, лакированные, как ядрышки грецкого ореха. И даже стариканом он будет увлекать ее в дюны и там брать свое, хрупкие птичьи косточки не утратят соблазна, пластиковый сустав в бедре, бионический протез в колене. В небе будут маячить спасатели-беспилотники, мигать огоньками, сигналить: «Развратники! Блудники!» – сгоняя их, грешных, с песчаного ложа. И так – вечно.

Он закрыл глаза, загадал желание. Щекот ее ресниц на щеке, объятие ее бедер, первое закрепление пугающе прочной сделки. Брачные узы связали их навсегда.

[Он-то планировал сделать все, как обычно, в постели, с соблюдением церемоний. Вторгся без спросу в пляжный домик своего однокурсника Сэмюэла: он с пятнадцати лет проводил там почти каждое лето и знал, что ключ прячут в саду под панцирем морской черепахи. Домик был – шотландка и обои в мелкий цветочек в стиле «либерти»; яркая керамическая посуда фирмы «Фиеста», покрытая слоем пыли; в гостевой комнате ночью троекратно мигает маяк; скалистый пляж под окном. Именно там Лотто воображал себе первый раз с этой потрясающей девушкой, которую чудом заманил в жены. Но Матильда была права, агитируя за консумацию на пленэре. Она всегда оказывалась права. Он довольно скоро это усвоит.]

Все закончилось слишком быстро. Когда она вскрикнула, чайки, укрывшиеся в дюнах, тяжким залпом стрельнули в низкие облака. Позже она покажет ему ссадину от ракушки, которая вонзалась в восьмой позвонок, когда он врубался в нее глубже и глубже. Так тесно они были сомкнуты, что, когда смеялись, его смех исходил из ее живота, а ее – из его горла. Он расцеловывал ее скулы, ключицы, бледные запястья с жилками, похожими на синие корешки.

Страшный голод, который он надеялся утолить, утолен не был. В конце было очевидно начало.

– Моя жена, – сказал он. – Моя.

Не станет он, пожалуй, носить ее, как покров, а всю целиком проглотит.

– Что? – переспросила она. – А, да, верно. Ведь я – движимое имущество. Ведь моя королевственная родня обменяла меня на трех мулов и ведро масла.

– Мне нравится твое ведро масла, – сказал он. – Теперь это мое ведро масла. Такое соленое. Такое сладкое.

– Нет-нет, и не думай, – сказала она, утратив свою улыбку, застенчивую и до того неизменную, что он поразился, увидев ее вблизи без улыбки. – Никто никому не принадлежит. Мы создали нечто большее. Нечто совсем новое.

Посмотрел на нее задумчиво и легонько куснул за нос. Он любил ее изо всех сил эти две недели и, любя так отчаянно, считал, что она прозрачней стекла. Он видел ее всю насквозь, благородство души и сердца. Но стекло – хрупкая вещь, так что надо поосторожней.

– Ты права, – сказал он, думая «нет», думая, как глубинно они переплетены. Как несомненно.

Меж телами, меж ним и ею, едва хватало пространства для воздуха, для струйки пота, которая теперь остывала. И все же третье действующее лицо, их супружество, протиснулось посередь.