Читать книгу Славы притяженье - Любовь Чернявская - Страница 8

Он был исследователем не только по роду деятельности, но и по складу души.

Ему принадлежит авторство нескольких новых названий российской флоры. Его научные интересы поражают широтой диапазона: ботаник и генетик, эколог растений, сорняковед. Ученая степень доктора наук была присуждена ему без защиты диссертации. В его жизни был единственный Бог – Наука. Имя этого человека – Леонид Игнатьевич Казакевич.

Как давно это было! Еще не пробил час двадцатого столетия. Еще были никому не ведомы две страшные войны и тот беспрецедентный политический эксперимент, который так кроваво прошелся по судьбам людским.

Не обозначенное на картах сельцо Колтуновщина уютно спряталось в суровых лесах Беларуси. Местный учитель и его жена были молоды и счастливы – судьба одарила их двумя сыновьями-погодками. Бывало, шутили юные родители: разбросают на полу разные разности – ложку, молоток, книги, картинки – и пускают малышей. Один непременно схватит молоток либо линейку старую, деревянную, а другой, Ленсик, словно и не видит ничего, кроме книжек. И так каждый раз. Шутка оказалась пророческой.

Сохранился студенческий билет Леонида Казакевича – слушателя сельскохозяйственного факультета Киевского политехнического института имени императора Александра. На билете надпись: «Изображенный на припечатанной к этому фотографической карточке есть потомственный почетный гражданин православного вероисповедания Л. И. Казакевич». Сам же «почетный гражданин», словно подтверждая буквальный смысл общепринятого штампа, всю жизнь с рыцарской безупречностью служил святой идее – познанию природы. Именно она, Природа, сотворившая нас, считал он, и есть тот единственный источник радости и вдохновения, ради которого стоит жить. В эту, казалось бы, простую формулу укладывалась практически вся жизнь Казакевича – человека и ученого.

Судьбе было угодно, чтобы его исследовательская деятельность началась в разгар революционных бурь, накануне провозглашения советской власти. Но политические коллизии не увлекали молодого ученого, когда в 1916 году он, выпускник-биолог, уехал в Саратов и был направлен на Краснокутскую опытную сельскохозяйственную станцию. Здесь, в группе научных сотрудников, руководимой профессором В. С. Богданом, юный Казакевич занимался исследованием флоры засушливых районов. Одно из ярких воспоминаний той поры – приезд на станцию Н. И. Вавилова. «Прихожу как-то утром в кабинет Богдана, – вспоминал Леонид Игнатьевич, – а на столе записка от профессора о том, что он захворал и встречать Вавилова со студентами придется мне. Я взволновался: смогу ли, ведь не кто-нибудь, а сам Вавилов! Однако экскурсию провел нормально». Тогда и состоялось их знакомство, перешедшее впоследствии в искреннюю человеческую симпатию и творческое единомыслие настоящих ученых.

Более тридцати лет связывали Казакевича с Саратовом, с областной опытной станцией, преобразованной потом в НИИ сельского хозяйства юго-востока. Лаборант, затем заведующий лабораторией новых культур и сорных растений. Независимо от должности, много лет он начинал свой день на рассвете, с обхода опытных делянок.

В кепке или шляпе, светлой сорочке, с неизменной сумкой через плечо, лупой, блокнотом и карандашом, он забывал обо всем, общаясь лишь со своими растениями. Это были его ближайшие родственники и друзья. Рассматривая крохотный росточек, он разговаривал то ли с ним, то ли с самим собой, ахал от удивления или, наоборот, сокрушался, делал записи, сравнивал.

В этот период жизни, в двадцатые годы, появляются в печати первые научные работы Л. И. Казакевича: «Дикорастущие лекарственные растения юго-востока», «Корневые системы растений Нижнего Поволжья», «Карлики Нижнего Поволжья»… Перечень, разумеется, далеко не полный, но и он намекает на обозначившуюся уже тогда удивительную разносторонность ученого. Кстати, и это обстоятельство, помимо прочего, весьма роднило Казакевича с тем же Н. И. Вавиловым, у которого к началу тридцатых годов уже было несколько томов «Трудов по прикладной ботанике» – описание мировой коллекции диких и культурных видов. Развивалось и приобретало мировую известность любимое детище Вавилова, Всесоюзный институт растениеводства – научный центр с разветвленной сетью опытных станций, выросший из скромного отдела по прикладной ботанике.

Впрочем, вопреки убеждению Вавилова и его соратников о «ботанике вне политики», на небосклоне отечественной сельскохозяйственной науки как раз в это время появляется новое имя. В 1929 году вдруг приобрели широкую известность опыты с озимой пшеницей никому не известного Т. Д. Лысенко. Он объявил себя автором нового агроприема предпосевной обработки семян, который был назван яровизацией пшеницы и в первые один-два сезона действительно давал впечатляющие результаты.

Вавилов, другие ученые ВИР быстро поняли, насколько поверхностны и околонаучны подходы Лысенко. Среди ученых страны наметился раскол, который очень быстро приобрел политическую окраску. В 1931 году газета «Экономика и жизнь» писала: «Революционное задание В. И. Ленина обновить совземлю новыми растениями оказалось сейчас подмененным реакционными работами по прикладной ботанике. Под прикрытием имени Ленина окрепло и завоевывает гегемонию в нашей сельскохозяйственной науке учреждение, насквозь реакционное… Речь идет об институте растениеводства сельхозакадемии им. Ленина».

Это официальное заявление касалось непосредственно Вавилова. А сколько имен было связано с ним, сколько истинных служителей науки были и оставались его единомышленниками! Среди них Леонид Казакевич, который не понимал, что такое «совземля» и как можно «обновить ее новыми растениями», не опираясь на извечные законы генетики. Он претворял вавиловские идеи на опытных полях Саратовской станции и позже – будучи директором Поволжской зональной станции лекарственных и ароматических растений, профессором кафедры ботаники Саратовского пединститута и заместителем директора Всесоюзного института зернового хозяйства.

К счастью, распри и травля ученых не столь активно проявлялись в провинции. В 1936 году, когда в столице лысенковские претензии достигли апогея, саратовскому ученому Л. И. Казакевичу, вопреки общепринятой традиции, без защиты диссертации по совокупности работ была присуждена ученая степень доктора биологических наук. Одна из его последних работ носила программный характер и получила высокую оценку именно в Поволжье. Работа была издана отдельной книгой Нижне-Волжским книжным издательством и называлась «Основы районирования засоренности зерновой зоны и главнейшие мероприятия по борьбе с сорняками». Утверждения ученого основывались на глубочайших многолетних исследованиях почвы и корневой системы сорняков, а потому остаются актуальными и сегодня.

Между тем за год до этих событий в Москве начал выходить журнал «Яровизация». В одном из первых номеров выступил Лысенко с так называемой «совершенно новой постановкой вопросов семеноводства». В публикации он заявлял, что самоопыление вредно для растений, ведет к вырождению сортов, и предлагал основываться на внут-рисортовом скрещивании. Специалисты обеспокоились за чистоту сортов, многие из которых выводились десятилетиями. Но Лысенко настаивал на том, что чистоты сорта и не следует добиваться, что теория «чистых линий» порочна в своей основе и вообще законы генетики вредны и бесплодны.

Накалившиеся страсти выплеснулись на IV сессии ВАСХНИЛ. Лысенковцы, в сущности, вообще отрицали достижения генетики как основы сельскохозяйственной науки. Все трудности, считали они, просто выдуманы «формальными» генетиками, которые на практике ничего не дали сельскому хозяйству. Однако по официальным данным к 1936 году пятнадцать процентов посевных площадей уже было занято лучшими, перспективными сортами из мировой коллекции ВИРа.

Прошли годы, прежде чем жизнь доказала несостоятельность учения Лысенко. Но сколько светлых голов, преданных служителей истинной науки «полетело» только потому, что они не разделяли концепции «обновления совземли» академика Лысенко. Это были годы всеобщего страха, когда отсутствие вины не давало гарантии не быть арестованным. И потому к внезапному появлению людей в штатском практически был готов каждый, даже если он просто играл на скрипке, рисовал картинки для детских книжек или занимался ботаникой.

В 1937 году Леонид Игнатьевич, к тому времени закоренелый холостяк, вдруг неожиданно женился. Еще год назад он бы и подумать не мог о том, что его холостяцкую жизнь способна потревожить какая-то хрупкая девочка, практикантка, для которой он был Богом, но с которой его поразительно роднила влюбленность в землю, в природу, в науку. В коллективе опытной станции Казакевич имел репутацию абсолютно доброжелательного ко всем человека. У него все люди были хорошие, он имел удивительный талант находить в людях только самое лучшее. Вот и жену этот умудренный опытом человек воспринял как подарок судьбы. Свадьбы не было, но в день регистрации, на которую жених и невеста выкроили час между научными совещаниями, юная Женя Казакевич обнаружила у себя в комнате огромный куст роз, пересаженный в ведро с землей. Спустя многие десятилетия, Евгения Антоновна скажет: «У всех людей жизнь обычно полосатая – бывают полосы светлые, серые, мутные, бывают совсем уж черные. Моя жизнь с ним, невзирая на трудности, была сплошной светлой полосой. Она была наполнена радостью, я каждый день ждала его с нетерпением». Хотя в том же году была в их жизни одна жуткая ночь. Придя домой, Евгения увидела записку: «За мной вины нет, не беспокойся». Соседи утешили: его увезли не в «черном вороне», а в легковом автомобиле. И действительно, проведя ночь в управлении НКВД, он вернулся домой на рассвете. Оказывается, нужны были показания Казакевича по поводу нескольких ученых, сосланных в Саратов из столицы по политическим соображениям и живших на территории опытной станции.

Предвоенные годы были наполнены встречами с Вавиловым. От него уже многие отвернулись тогда, тучи сгущались, и Вавилов это понимал. Но ни ему, ни его близким друзьям, соратникам до конца не верилось, что здравый смысл не победит. Вавилов был одержим наукой, полон идей, замыслов. Ему не хватало времени на работу, на жизнь, ему досадно было отвлекаться на выяснение отношений с псевдоучеными, далекими от истинной науки. С Казакевичем они ездили на Украину, там под Херсоном была колония новых культур. Пробовали, например, выращивать арахис… Вавилов исчез в 40-м году. Просто исчез. Никто не мог ответить, где он. И в то же время все понимали, что именно произошло. Только много позже стало известно, что он умер в тюрьме.

Это горе поглотило другое, всеобщее – война. Погиб в гестаповской тюрьме брат Леонида Игнатьевича. Казакевичи по-прежнему оставались в Саратове, жили за городом, на улице с теплым названием Вторая Дачная. У них уже была дочка, которую Леонид Игнатьевич не просто любил, а болезненно обожал. Он водил маленькую Татьяну с собой в питомник, который они создавали еще с Николаем Ивановичем Вавиловым. Каких только немыслимых растений там не было! Крошечная девчушка, едва научившаяся говорить, знала название многих из них по-латыни. Это звучало комично, но Леонид Игнатьевич был счастлив и мечтал видеть дочь продолжательницей своего дела.

В 1948 году на опытную станцию приехал известный биолог Е. А. Дояренко. Это был необыкновенный человек: внешне красив, с лицом старого интеллигента, белой бородой. Он писал музыку, играл на рояле и был увлечен ботаникой. Жили все в специально построенных еще до революции для ученых домах – двухэтажных старинной архитектуры, с высокими потолками. В домах были огромные, четырех-пятикомнатные квартиры с комнатами для прислуги. Дома имели парадный вход с мраморной лестницей и «черную» лестницу с выходом в сад. Можно представить, как действительно жили ученые в досоветские времена, каково было отношение к ним. Но в то время, когда там жили Казакевичи, в каждой такой квартире помещались две-три семьи. Это была нормальная советская коммуналка. Парадная лестница, конечно, была заколочена, и все ходили с черного хода. Жили, однако, дружно, всех объединяло общее дело, все были преданы науке.

В том же году на одном из заседаний ученого совета Казакевичу вместе с Дояренко, Шахурдиным, Чижовым пришлось держать ответ о своих научных принципах, об отношении к новым течениям в биологической науке. Леонид Игнатьевич был, как всегда, немногословен, но высказался определенно: «Я ученик Келлера и своих позиций в науке никогда не менял. Принципов Лысенко, разумеется, не приемлю и научными их не считаю». Примерно так же ответили и остальные, называя себя учениками великих биологов – Менделя, Дарвина, Моргана… Нет, Казакевич не был откровенным борцом. Но он был личностью. Он имел серьезный научный багаж и к заявлениям типа «скрестить грушу с сосной» относился со всем юмором, на который был способен. Не более того.

Позади была половина пути. Послевоенные годы открывали новые надежды на будущее. Леонид Игнатьевич не собирался покидать Саратов, где было столько сделано, открыто, написано. Это были трудные, но счастливые годы активнейшего труда большого ученого, влюбленного в свое дело. Он выделил типы травянистых многолетников по способам вегетативного размножения. Он участвовал в нескольких ботанических экспедициях по юго-востоку европейской части СССР. Позже в словаре «Русские ботаники» появилась запись: «Valeriana wolgensis» – валериана волжская, открытая им. Впервые в биологической науке появился так называемый траншейный метод исследования корневых систем травянистых растений, вошедший в мировую научную литературу как метод Уинвера-Казакевича – его стали применять одновременно Казакевич и американский ученый Уинвер.

Много лет занимался Леонид Игнатьевич вопросами интродукции полезных растений, организовал обмен семенами с ботаническими садами всего мира. В Саратове получила промышленное значение новая эфирно-масличная культура – кориандр посевной, в предвоенные годы площадь посева ее достигла восьми тысяч гектаров. Казакевич вывел новые сорта клещевины, кормового арбуза, африканского проса и сахарного сорго. В 1947 году была опубликована его работа «Сахарное сорго на юго-востоке». Разносторонность научных интересов Казакевича удивляла многих. Он настойчиво изучал проблемы засоренности полей и к концу сороковых годов считался общепризнанным авторитетом в этой области. С 1948 года начались системные испытания химических способов борьбы с сорняками. Позднее под руководством Казакевича изучалась действенность более двадцати типов гербицидов, к которым, кстати, он относился очень осторожно и всегда повторял: не погубите землю. Но это было уже в Сталинграде.

Заключительным аккордом саратовского периода жизни Леонида Игнатьевича стало представление его кандидатуры к званию члена-корреспондента АН СССР. Необходимые документы были уже подготовлены, но требовалось прохождение многих инстанций. Что-то не получалось, ответа все не было. «Неизлечимо» беспартийный и далекий от конъюнктурных соображений, Казакевич не понимал, что только авторитетных научных достижений, оказывается, было недостаточно для присвоения такого почетного звания. Может быть, сыграло роль и его прежнее близкое знакомство с опальным Вавиловым. Как знать. Только членом-корреспондентом академии наук Л. И. Казакевич так и не стал… Приближался 1950 год.

По соседству, в Сталинграде, зарождалась новая жизнь. Город трудно, но радостно поднимался из военной разрухи. Ему нужны были свои специалисты, и прежде всего – по сельскому хозяйству. Одним из первых открылся в послевоенном Сталинграде сельхозинститут. В числе других ученых сюда был направлен и Л. И. Казакевич. Он, конечно, никак не хотел оставлять начатые в Саратове дела. Но обстановка была такова, что личное желание просто не учитывалось.

Первый раз Казакевичи всей семьей приехали в Сталинград весной 1950 года. Леониду Игнатьевичу нужно было посетить областное сельхозуправление. Город представлял собой сплошную стройплощадку. Жену и дочку он оставил ждать его недалеко от здания управления, приказал никуда не уходить. По странному совпадению через несколько лет они получили квартиру в доме, построенном именно в этом месте. И первое, что было сделано в очень скромной квартирке, это деревянные стеллажи для книг, покрывшие буквально все стены. Но и на них, разумеется, никак не размещалась огромная библиотека Леонида Игнатьевича – шесть тысяч томов научной литературы. Эту знаменитую, ценнейшую библиотеку он начал собирать, будучи еще гимназистом; картотеку составлял лично. После смерти ученого его супруга передала эти книги в Волгоградскую областную библиотеку имени Горького.

Почти четверть века, до 1974 года, работал Л. И. Казакевич в нашем городе. В институте заведовал кафедрой ботаники, читал лекции, готовил аспирантов. Как ученый занимался вопросами использования естественных растительных ресурсов, биологией сорняков, кормовыми и лекарственными культурами. В пятидесятые годы одна за другой были опубликованы его работы по этим проблемам. Евгения Антоновна была научным сотрудником Краснослободской опытной станции ВИР. Здесь, на полях Заволжья, рядом с супругой часто можно было видеть и профессора Казакевича. Сюда он приводил своих студентов.

Один из бывших студентов, потом аспирантов Леонида Игнатьевича Ю. Я. Аникин вспоминает:

«Был конец пятьдесят третьего года. Я учился на последнем курсе сельхозинститута. Однажды мне передали, что Леонид Игнатьевич хочет со мной поговорить. До этого мы не были знакомы. Я удивился и растерялся: неужели он заинтересовался мною, ученый с европейским именем, ему не было равных в нашем городе! Я дождался его после лекции, подошел. Среднего роста, полноватый, в круглых очках, с открытой, несколько застенчивой улыбкой, он располагал к себе мгновенно, с первых слов. Мне было предложено поработать с Леонидом Игнатьевичем в должности лекционного ассистента на кафедре ботаники. Вообще-то, как я тогда считал, меня больше привлекали вопросы плодоводства. Но очень скоро понял, что возможность работать рядом с таким ученым – большая удача в жизни. Он обладал потрясающей многогранной эрудицией и тем не менее никогда ни на один вопрос не отвечал сплеча. У него была любимая белорусская поговорка: «треба пожуваты», то есть обдумать, осмыслить, прикинуть. И еще у него был жизненный принцип: главное – успеть отдать то, чем сам владеешь».

Главное успеть… Это он особенно часто повторял на склоне лет. 125 работ Казакевича опубликованы отдельными книгами, брошюрами, статьями в научных журналах. Несколько кандидатских и докторских диссертаций подготовлены под его руководством.

И все-таки… все-таки вряд ли он успел отдать все, чем владел. Слишком уж велик был багаж. Леонид Игнатьевич любил упоминать тот факт, что на титульном листе «Международного журнала генетики» из номера в номер воспроизводятся имена крупнейших биологов мира: Mendel, Darvin, Morgan и другие. И среди них Vavilov – единственное русское имя. Все эти гиганты науки были его учителями, а последний – единомышленником и личным другом. Может быть, потому он и видел дальше других, что, говоря словами Ньютона, «стоял на плечах гигантов»?

Леонида Игнатьевича давно нет с нами, но в доме все напоминает о нем – книги, фотографии, любимая чайная чашка.

«Он умер в январе, на второй день Крещения, – рассказывала Евгения Антоновна. – Говорят, в эти дни умирают праведники. Похоронен на центральном кладбище. На его могиле растут березы, сосны редких пород. Весной и летом я хожу на могилку к мужу, поливаю деревья. Однажды был такой случай. Несу я два ведра с водой, а у соседней могилы стоит мужчина и спрашивает:

– К кому идешь?

– К мужу, – отвечаю.

– Что ж, хороший человек был, коли ты два ведра тащишь?

– Очень хороший. Если есть рай, то он теперь там.

– Ну тогда давай ведра, я тебе помогу…»