Читать книгу Тяжесть короны. Князья и воины - Любовь Сушко, Любовь Николаевна Сушко - Страница 4

Был день. Один из тысяч дней в году. В обычном, ничем не примечательном, году. И запомнился он всем только тем, что в тот день на рассвете в Галиче появился черный монах. Монахи не были редкостью в те времена. Но этот сразу показался особенным, ни на кого другого не походил он, словно на нем отметина, какая странная была.

Казалось, что твердил он, хотя все время молчал, что вместе с ним в этот мир придет что-то новое и неожиданное, хотя текли десятилетия, а ничего не происходило в мире, и казалось, что произойти не могло. Но не каждый день тень не тень человек ни человек в черном появляется здесь. Словно повинуясь какому – то страшному зову, стали люди сходиться вокруг него, и ждали они, когда и что он говорить станет.

Пока он молчал, то ли ожидая, когда люди соберутся, то ли наоборот не собирался ничего им говорить. И они тихонько шептались, пытаясь понять, что это такое за явление, откуда оно появилось, и что может значить.

И вдруг так же неожиданно заговорил он. Многие вздрогнули в тот миг. Потому что и голос был какой-то странный и глухой, будто из ямы или бездны он раздавался.

– Все собрались вы, люди добрые, и должно быть известно вам, что ни с добрыми вестями прихожу я, а в такую годину особенно, ничего хорошего ждать не приходится. Видел я, как бились в бешенстве кони вороные, и весь мир прахом пошел. Недобрые, окаянные времена наступают для вас, голод, пожары и мор впереди. И скоро ждем мы конца света, как в писании сказано. Будет все гореть в адском пламени, которое татарва поганая разожжет. Вы забудете, а внуки ваши никогда не узнают о свободе и вольности славянской. Былины героические несбыточными сказками покажутся.

Все меняется, и жизнь ваша переменится до неузнаваемости, да только в худшую сторону, на столетия никакого просвета не будет, и живые будут завидовать мертвым. Долгим и тяжким будет ваше рабство непосильное, – еще раз повторил он, словно убедить их хотел в том, что правду он говорит.

– А свободу да жизнь хорошую увидит ли кто-нибудь? – спросила какая-то баба, готовая разрыдаться.

И странно прозвучал тот одинокий голос в толпе людской.

– Вам этого знать и видеть не придется, – печально говорил старик, – постоял еще немного и исчез. Они не знали, ушел ли он куда-то, пока они были в замешательстве, или прямо в воздухе растворился. Точно потом никто этого сказать не мог.

– Не может такого быть, – говорил весь белый, немощный дед, дни которого давно сочтены были, но ему так не хотелось уходить в страну предков своих, зная, что с потомками такой случится. Хотя самое лучшее было скорее уйти и не видеть всего этого, в муках диких не маяться.

– Не может быть такого, чтобы какие-то дикие поганые татары наших сильных и могучих князей покорили, не бывать этому, – яростно твердил он. Но никто ничего ему на это не ответил. И долго еще кричал он с горечью да обидой, и никак не мог успокоиться и замолчать. Хотя печально на душе у него было, но может он доживет до того момента, когда смерть окажется незаслуженным благом, когда будут молить о ней, как о несбыточном чуде. Но глухой бог не услышит их, и чуда такого не совершится уже никогда.

Вот такие странные происшествия запомнили все в тот обычный день. И долго еще разговаривали они, судили о том, что недавно слышали.

И хотя потом многие утверждали о том, что никакого монаха не было вовсе, так им приятнее было думать, но самые пытливые и дотошные знали, что был он, и все, что говорил, вероятно, так и случится.

Но они думали о том, что свершится чудо, и ни бог их, ни сами люди не допустят подобного. Это предупреждение, и можно что-то сделать, для того, чтобы все по-другому повернулось. Что-то помешает осуществиться страшному пророчеству. В людских душах во все времена надежда на чудо оставалась.

Они не хотели верить, но уже были руины Киева древнего и уничтоженная Рязань. Но многие из них далее Галича не путешествовали, сами, своими глазами ничего этого не видели, и считали только страшными выдумками, в которых не понять, не разобрать, что, правда, что ложь.

Но разоренные города, поля сражений, где лежали бездыханные горы русских и татарских тел, монах все это видел, и никогда такого не забудет. Он мог бы и им такую картину показать, но не стал этого делать. Ему стало жаль их, захотелось, чтобы еще хоть какое-то время они в тишине и покое пожили. Кто-то и не доживет до рабства, так зачем ему знать то, что с ним и не случится даже?

Он часто рассуждал о том, почему так получилось. Как люди могли допустить такое. Он не мог этого понять. Слишком все странным и диким ему показалось, словно какое-то страшное проклятие на них наложено было, отвернулся от них Всевышний и все на откуп бесу отдал. А тот показал (и еще покажет) на что способен был.

Он путешествовал по землям русским и ни одно поле битвы видел. Зрел он, как воинственные девы валькирии выбирают лучших воинов и забирают их тела на небеса. Но разве такое им расскажешь? И казалось иногда, что и детей-то рожать не следует в такие времена, коли, только унижения и муки их ждут. Но рождались сыновья, рождались чаще, чем в добрые времена.

Жизнь текла своим чередом, ничто ее остановить не могло.