Читать книгу Осколки разума - М. Ерник - Страница 3

– Чудес, дорогой коллега, на свете не бывает. А открытия сами по себе на потолке не появляются. Так мыслит большинство учёных. Во всяком случае, ваш непосредственный шеф мыслит именно так.

Маковецкий поднял голову. Перед ним, повернувшись вполоборота, стоял среднего роста господин в сером твидовом пиджаке идеально выглаженных чёрных с синеватым отливом брюках. Нежно персиковый тон сорочки оттенял безупречного вида галстук-бабочка. Правой рукой в бежевой перчатке он сжимал чёрную и острую, как осиное жало, трость.

– Вы настолько хорошо знаете моего шефа? – оценив собеседника быстрым взглядом, спросил Маковецкий.

Ироничная улыбка собеседника тронула левый уголок его рта.

– Константина Аркадьевича? Немного. По академии. Впрочем, он типичный представитель определённого типа людей.

Собеседник покачал головой. Маковецкий отметил про себя, что острые суховатые черты его лица, отпечатанные силуэтом на фоне высокого сводчатого окна, виделись какой-то картинной нереальностью.

– Настолько типичный, – продолжил собеседник, – что, признаюсь, как человек, он мне малоинтересен.

– Вот, как, – уклончиво отреагировал Маковецкий.

– Да. И вся эта конференция, – собеседник описал лёгкую дугу тростью вокруг себя, – для меня тоже интереса не представляет.

Он покачал головой.

– Выступающие либо банальны, либо сами плохо понимают то, о чём они говорят. Только лишь ваш доклад, да это величественное сооружение…

Собеседник вздохнул, обвёл острым взглядом высокие лепные потолки старинного здания и продолжил:

– Это, пожалуй, всё, что заставило меня задержаться здесь.

– Вы приезжий? – с некоторым недоумением поднял брови Маковецкий.

Левый уголок рта собеседника вновь искривился в лёгкой улыбке.

– Я не приезжий. Я Посторонний. Признаюсь, для большинства из здесь присутствующих я бы предпочёл остаться Посторонним. Так сказать, Посторонним с большой буквы. Но вам я готов отрекомендоваться.

Собеседник повернулся к Маковецкому лицом, взял трость в левую руку, а правой сделал лёгкий жест приветствия и церемонно склонил голову. Маковецкий успел заметить, как яркой белой звездой вспыхнул и погас в чёрных перчатках собеседника большой серебряный шар, служивший набалдашником трости.

– Меня зовут Борке.

В руках Маковецкого оказалась визитная карточка удивительного чёрно-бордового цвета, на лицевой стороне которой не менее странным рубленым шрифтом рельефно выделялось короткое слово «Борке».

– Просто Борке? – прочитал Маковецкий.

– Просто Борке, – усмехнулся Посторонний. – Не доктор и не профессор, а просто господин Борке. А здесь я представляю…

Господин Борке на мгновение задумался.

– Да, пожалуй, самого себя. При желании я, конечно, мог бы прикрыться вывеской какого-нибудь известного учреждения. Но, к чему лукавить! Я здесь по собственным интересам. Ведь с этим храмом Философии, уважаемый Анатолий Николаевич, меня связывают давние воспоминания. Я зашёл сюда по старой памяти. Но, услышав ваш доклад, решил немного задержаться.

– И что же вас так заинтересовало в моём докладе?

– Присутствие мысли, – уже более явно усмехнулся Борке. – Такой ответ вас устроит?

– Не вполне.

– Что же, откровенность за откровенность, дорогой коллега. Как уверял меня однажды Альберт Эйнштейн, любой мыслящий учёный рано или поздно становится философом. Только по одному этому признаку можно отличить истинного учёного от научного деятеля. А став философом, учёный неизбежно задумывается об истинной природе мироздания. Так рождается метафизика. Думаю, в этом я не открою вам истину.

Быстрым поворотом головы Борке оценил мнение собеседника. Маковецкий лишь едва заметно покачал головой в знак согласия. С удовлетворением Борке слегка ударил тростью по каменному полу, и она издала мелодичный протяжный звон.

– Но это только начало. Лишь очень немногие, дорогой коллега, – продолжил Борке, – сегодня задумываются над природой нашего разума. Ибо, если происхождению материи во вселенной есть сколь-нибудь разумное объяснение, то происхождение разума, это чёрная дыра в человеческом познании. Именно эта чёрная дыра занимает ваши мысли последние годы. Именно эта мысль светится за каждым словом вашего доклада. Возразите, если я не прав.

Маковецкий молчал, пристально вглядываясь в точёный силуэт собеседника. На мгновение ему стало не по себе. Казалось, что этот господин Борке действительно читал его мысли.

– Но что прозвучало для меня наименее убедительно в вашем докладе, дорогой коллега, это абсолютная уверенность в силе человеческой мысли. Нужно ли понимать вас так, что вы берётесь истолковать любое научное явление, которое свалится вам с потолка?

– Берусь, – сдержано улыбнулся Маковецкий.

– Уверенность достойная восхищения, – улыбнулся в ответ Посторонний. – А что вы скажете, если кто-нибудь из вашего окружения вдруг станет невольным автором одного открытия? Причём такого открытия, которое поможет приблизиться к разрешению загадки человеческого разума. И это чудо свалится вам на голову именно с потолка! Ну, или хотя бы с верхней части стены.

Маковецкий ещё раз пристально оценил фигуру собеседника.

– Кто-нибудь из моего окружения? – скептически покачал он головой. – Вы имеете в виду…

– Нет, – опередил его Борке. – Не Криводоева. Его интересы ограничиваются машинами и предметами женского туалета. Полагаю, он падёт так низко, что лишится остатков того немногого, что у него осталось. И не Купидонова-Антокольского. Он…

Борке на секунду задумался.

– Впрочем! Его судьбу решите вы сами. А чудо свалится вам на голову стараниями вашего молодого гения.

Борке бросил выжидающий взгляд на Маковецкого, но тот хранил молчание.

– Брагина, – наконец подсказал Борке. – Что вы на это скажете?

Маковецкий ответил не сразу.

– Скажу, что вы неплохо осведомлены о нашем коллективе, – наконец глухо произнёс он.

– Что же, ваше сомнения мне хорошо понятны, – покачал головой Борке. – А что вы скажете, если я предложу вам пари?

– Пари? – несколько оживился Маковецкий. – И о чём же будет это пари?

– Это будет пари на интерес! На ваш интерес! Если у вас по истечении, скажем, трёх недель появится нестерпимое желание задать мне вопрос на тему, которую мы сейчас здесь затронули, то, не сочтите за нескромность, я буду считать себя победителем.

– А что будет наградой победителю? – весело усмехнулся Маковецкий.

– Стоит ли об этом? Это такая мелочь! Ну, пусть это будет… скажем… возможность продолжить наше общение.

– А гарантией пари?

– Только ваше слово! В конце концов, я всего лишь Посторонний.

Качнулась створка высокого окна, и в глазах Маковецкого полыхнул яркий блик солнца. В то же мгновение силуэт Постороннего задрожал, как пламя затухающей свечи и исчез…

…Маковецкий невольно вздрогнул. Только сейчас он осознал, что стоит посреди тротуара, а прохожие с нескрываемым выражением недовольства обходили его, прыгая через лужу. Покачав головой, он чуть слышно заметил:

– Надо же. Как наяву.

Маковецкий вдохнул прохладный воздух и зашагал вперёд. Опять этот Посторонний! Он встретил его дня три назад на одной из конференций на тему философии познания. Но со вчерашнего вечера эта встреча буквально преследует его даже во сне. Кто этот Посторонний? Шарлатан? Шизофреник? Провокатор? Однако за долгие годы общения с людьми Маковецкий научился отличать подлинник от подделок. Ни на шарлатана, ни на шизофреника, ни на провокатора Посторонний похож не был. Но тогда… может, не стоило так легко соглашаться на его пари? Пусть даже в шутку. Эти сомнения терзали Маковецкого, не давая покоя даже ночью.

Дойдя до угла институтского двора, Маковецкий заметил, что от трамвайной остановки к нему приближается Брагин. «Сон в руку», – раздался в голове Маковецкого ироничный голос Постороннего. Он остановился и невольно потряс головой. Словно по этой команде Брагин поднял взгляд. Только сейчас он увидел Маковецкого. В его глазах читалась заметная растерянность. Было очевидно, что в эту минуту Брагин ни с кем разговаривать не хотел.

– Как спалось, Игорь Петрович? – Взял инициативу на себя Маковецкий.

Брагин замялся.

– Да, так…

Он поморщился, неопределённо махнув рукой.

– Это плохо, – вздохнув, заметил Маковецкий, словно сам себе. – Сон, Игорь Петрович, лучший лекарь. После хорошего сна половина проблем решается сама собой, а половина – перестаёт быть проблемами.

Брагин молча понурил голову. Слова Маковецкого звучали для него неубедительно.

– Слушай, Игорь, – отбросил официальность Маковецкий. – Как бы мне более обстоятельно познакомиться с твоей работой?

В глазах Брагина едва заметным огоньком мелькнула надежда.

– Да, хоть сейчас, – буркнул он глухо, словно опасаясь спугнуть этот неожиданный интерес.

– Ну, и отлично. Давай так…

– Анатолий Николаевич, – прервал его низкий голос за спиной.

Оба оглянулись. Мимо них проплывала дама – учёный секретарь института. Её сопровождал какой-то молодой человек, очевидно аспирант. Интерес к учёному секретарю у аспиранта, несомненно, был корыстным, и дама об этом догадывалась. Но ей было лестно, что, несмотря на её солидную учёную степень, дополняющую не менее солидные годы, молодые люди её ещё замечают.

– Анатолий Николаевич, – повторил низкий голос. – Директор хочет видеть вас прямо с утра. Это в связи с прибытием делегации из Евросоюза.

– Ладно, – вздохнул Маковецкий, обращаясь к Брагину. – Разберёмся с иноземцами и поговорим. Постарайся за это время не умножить число проблем.

Маковецкий лёгкой походкой зашагал вперёд, а Брагин тяжело вздохнул и понуро побрёл по аллее институтского двора. Плохой сон и груз нерешённых проблем по-прежнему давил ему на плечи. Войдя в комнату, Брагин увидел худшее, что мог сейчас ожидать. Криводоев сидел один. Попытка сразу проскользнуть в «Сектор нанотехнологии» не удалась. Криводоев его тотчас окликнул.

– Игорь Петрович! Куда вы так торопитесь?

Его елейно вежливое обращение на «вы» ничего хорошего не предвещало. «Послать его сразу», – подумал Брагин, но не решился. Не спеша снял куртку, всем видом изображая равнодушие.

– Не торопитесь, – повторил Криводоев, мелко улыбаясь. – Жизнь прекрасна. Нужно наслаждаться каждым её мгновением. Вы не находите?

Валерий Иванович мельком взглянул на Брагина, но, встретив его тяжёлый пристальный взгляд, сразу же отвёл глаза, уставившись в бумаги перед собой. Сделав паузу и не получив ответ на свой вопрос, он, тем не менее, задал новый.

– Как самочувствие? Надеюсь, вы не слишком огорчены нашим вчерашним заседанием?

Не дожидаясь ответа, он продолжил.

– Вы не должны обижаться. Всё что говорилось, это для вашей же пользы. Вы не можете отрицать, что мы относимся к вам благосклонно. И всегда относились более чем благосклонно.

Криводоев вновь входил в раж. Он оторвался от бумаг и перевёл взгляд на стену перед собой чуть пониже потолка. Он говорил речь. Собственно, Брагин ему был не нужен. Точнее ему нужен был не Брагин, а «благодарный слушатель». Брагин или кто-то другой, всё равно.

– Человеческое общество, Игорь Петрович, сильно коллективизмом. Общественное начало человеческой личности ставили и ставят во главу угла многие мыслители. Отдельно взятый индивидуум зависит от общества. Он не может жить вне общества. Если конечно он не этот… не Пятница… то есть не Робинзон.

Брагин посмотрел на Криводоева взглядом убийцы. А Криводоев, казалось, провоцировал его на грубость.

– Индивидуум, Игорь Петрович, питается от общества, беря от него хорошее или плохое в зависимости от того, каково само общество. Если общество, его окружающее, несёт в себе негатив, то этот негатив впитывает и отдельный член этого общества. Но если общество несёт позитив! Это не может не возвышать члена этого общества. А наше общество, и я надеюсь, что вы не станете этого отрицать, несёт позитив!

Слова о возвышении члена общества внезапно сняли напряжение Брагина, и он криво усмехнулся. Эта усмешка не могла ускользнуть от глаз Криводоева. Муза риторики в одно мгновение покинула его, и Криводоев сник.

– Так, ну это, как говорится, бочка мёда. Теперь – ложка дёгтя. – Сказал он совершенно другим – металлическим голосом. – Сейчас вам предстоит написать отчёт о проделанной работе. Постарайтесь без излишеств. Отчёт должен быть конкретным, чётким, деловым. Можете взять в качестве образца наш промежуточный отчёт по кремнию.

Криводоев очень гордился этим отчётом, и предлагал его всем в качестве образца.

– Подчёркиваю, что это отчёт именно о работе, а не по диссертации. Нам интересно знать, чем вы занимались всё это время помимо диссертации. Вы, как теперь выясняется, у нас подпольщик. И всё это время вели подпольную жизнь. Пришло время…

Возможно, Криводоев говорил бы ещё достаточно долго, но в этот момент распахнулась дверь, и на пороге появилась запыхавшаяся Лариса. Тотчас Криводоев потерял к Брагину всякий интерес. Ещё бы! Сегодня Елагина была особенно хороша. Стильная кожаная куртка вызывающе красного цвета едва доставала ей до пупка. Соблазнительно обтягивающие джинсы, высокие каблуки и новая причёска заставили Криводоева потерять дар речи. Что же, надо признать, что у Ларисы Сергеевны были не только внешние данные, но и умение их преподнести.

Брагин воспользовался этим замешательством Криводоева и поспешил нырнуть к себе за дверь. Он и раньше замечал, насколько Криводоев падок на женские прелести. Замечал и относился к этому презрительно. Но сейчас Игорь просто ненавидел Криводоева и меньше всего хотел быть свидетелем пошлого флирта. Ещё меньше он хотел выяснять отношения в присутствии Елагиной. Занятый этими мыслями, Брагин не сразу увидел, что его компьютер уже включён. Светящийся в полутьме индикатор питания и мигающий индикатор диска заставили его замереть как вкопанного. Было от чего! И раньше Игорь опасался, что в качестве меры наказания у него отберут его, до настоящего времени действительно персональный, компьютер и повредят, а, может быть, и уничтожат с таким трудом добытую информацию. В голове со скоростью мысли возник вопрос. Кто? Разобраться в многообразии его шифрованных и нешифрованных данных мог только Геклер. Но он ещё не появлялся. Накануне Игорь уходил последним. Он сам закрывал комнату. В прежние времена иногда приходилось оставлять компьютер включённым на ночь. Чаще всего это было нужно для обработки большого объёма информации от его излучателя. Но вчера вечером, и это он помнил отлично, он оформлял доклад и после этого компьютер выключил. Хотя правильнее было бы сказать – не выключил, а выгрузил, поскольку он оставался подключённым к сети.

Когда же Брагин подошёл ближе, испуг его сменился на удивление. Он увидел, что работает только системный блок. Монитор был выключен. Включив монитор, он удивился ещё больше. Операционная система была загружена в режиме командной строки. Пожалуй, такого не смог бы сделать даже Геклер. На чёрном экране монитора, помимо обычных системных сообщений, светилось одно краткое слово «nanolize.com». Запущена была та самая программа, которая управляла излучателем и анализировала полученную с него информацию. Возможность «вирусов», «троянов» и «сетевых червей» он исключал. Брагин тщательно следил за этим. Но что тогда?

Брагин остановил процесс и проверил хронологию. Никаких следов! Перегрузив систему, он ещё раз всё тщательно проверил. Никаких признаков взлома не было. Игорь огляделся вокруг. Всё лежало на своих местах. Его «творческий» беспорядок никем не нарушен. Внимание привлекло розоватое светящееся пятнышко на стене чуть выше человеческого роста возле лампы дневного света. Пятнышко весело подмигивало в такт индикатору диска. Его вполне можно было принять за солнечный блик, если бы не одно обстоятельство. Единственное окно в комнате было наглухо задвинуто шкафом, и солнечных лучей здесь не видели много лет.

За дверью послышался шум. Этот шум отвлёк Брагина от раздумий. Надо было работать. Тревога улеглась. Его главные ценности, результаты исследований, были не тронуты. Остальное в этот момент его не очень беспокоило. Для себя он решил, что пятно – солнечное, а странности с компьютером отнёс на счёт непредсказуемости всем известной операционной среды. Как и многие, Игорь иронично относился к этому «изобретению». Он любил шутить, что в «его секторе одно окно, и то кривое». Так что все эти явления были, хотя и непонятны, но, как будто бы, не опасны. А сейчас предстояла большая и неблагодарная работа, написать отчёт о собственных достижениях, которые никто не хотел признавать.

Между тем шум за дверью означал, что в комнату ввалились Чуклин с Геклером. Их приход прервал флирт Валерия Ивановича, насколько приятно возбуждающий для него, настолько же утомительный и скучный для Ларисы. Прибытие Чуклина сразу оживило обстановку.

– Где наногений? – влепил он с порога.

– В секторе, – коротко ответила Лариса.

– В секторе наногения, – съязвил Криводоев.

Он был недоволен той бесцеремонностью, с которой Чуклин прервал его беседу с Ларисой. Но, тем не менее, не мог не заметить, как Чуклин удачно ввернул придуманное им словечко. Не мог не заметить и не подчеркнуть. Однако Чуклин недолго задерживался на Брагине, и сразу же переключился на Елагину:

– Ларчик, ты сегодня просто обалдеть!

Криводоев был неприятно удивлён реакцией Ларисы на этот с его точки зрения примитивный пассаж. Она сразу же оживилась и расцвела в улыбке. Комплименты Валерия Ивановича – изысканные, где-то даже аристократические, до сих пор успеха не имели. Не без ехидства он заметил:

– Надеюсь, Лариса Сергеевна нам объяснит причину её столь впечатляющего расцвета. Уж не возникло ли какое-нибудь внешнее обстоятельство этому способствующее?

Таким сложным оборотом Криводоев хотел выяснить, не завела ли Елагина какой-либо роман. Лариса этого не поняла и, вздохнув, ответила просто:

– Да какие там внешние обстоятельства, Валерий Иванович, просто дочке сегодня десять лет.

Криводоев открыл, было, рот, чтобы произнести что-нибудь торжественное, но Чуклин не дал ему это сделать.

– Здорово! Это дело нужно отметить, – заявил он.

– Что отмечать-то? – грустно выдохнула Лариса. Любое напоминание о возрасте её расстраивало.

– Как что! У человека первый в жизни юбилей! Слава Богу, живенькая, здоровенькая. Что ещё надо! Нет, это дело тебе «проехать» мы не позволим. Как вы, Валерий Иванович?

Криводоев с удовольствием посидел бы с Ларисой за бокалом вина, но компания с Чуклиным его не устраивала.

– У меня после обеда встреча в издательстве, – гордо ответил он.

На самом деле вопросы с издательством он уже решил. А после обеда собирался смотреть очередную «иномарку». Валерий Иванович давно намеревался сменить свой отечественный «автопром» на что-либо более престижное.

– Ну, я думаю, вы не будете против? – не унимался Чуклин.

– Даже если и буду, разве вас это остановит? – ответил он недовольно, всем видом показывая, мол, что хотите, то и делайте.

– Может, надо остальных позвать, – робко вставил Геклер.

– Кого это остальных? – не понял Дмитрий.

– Брагина, Маковецкого, – прояснил ситуацию Илья.

– Брагина пока не трогайте, – вставил своё веское слово Криводоев, – он строчит отчёт о своём открытии. А Маковецкий занят, он у директора.

– А Константин Аркадьевич? – спросил Чуклин, уличённый в отсутствии внимания к коллегам.

– Его сегодня не будет.

Этого лаконичного ответа было более чем достаточно. Место пребывания КАКА, а равно и время посещения им института, никогда не обсуждалось.

– Ну что же, – подвёл итог Чуклин, – значит трое. Ах да, ещё этот – наногений. Если, конечно, не откажется.

– Но учтите, следом за Брагиным ответ будете держать вы с Геклером!

Тон Криводоева демонстрировал решительность к самым суровым расправам, если того потребует необходимость. Эта решительность была его ответом на наглость Чуклина в отношении Ларисы. Но Дмитрий этого не понимал.

– Всё будет отлично, Валерий Иванович. Мы же не гении, а простые труженики науки. Как говорится, добываем знания мозолистыми руками.

Криводоев не стал вдаваться в дискуссии о том, кто и чем добывает знания в этом отделе. Сохраняя недовольство Чуклиным, он встал и без суеты вышел в коридор. Чук не стал вдаваться в тонкости настроения Криводоева, а его уход расценил, как нежелание мешать молодым.

– Ну вот, – выражение лица Чуклина не вызывало сомнения, что последнее препятствие устранено и упираться далее смысла нет. – Значит договорились? После обеда?

Вопрос был обращён к Ларисе, в Илье Дима не сомневался.

– Но только в пять я должна быть дома, – нерешительно согласилась Лариса.

– Не вопрос! – с готовностью согласился Чуклин. – Такси за нами! Илья, готовься! Через полчасика в магазин. Ларчик, ты можешь отдыхать. Всё организуем как в прошлый раз.

– Нет, – не согласилась Лариса, предвидя необходимость вновь остаться один на один с Криводоевым. – Нет, лучше я с вами.

– Тогда лучше не задерживаться, – грустно произнёс Геклер. – Пока не пришёл этот…

Не дожидаясь «этого» вся компания быстро поднялась и, захватив всё необходимое, покинула помещение. В затихшей и обезлюдевшей комнате за дверью с надписью «Сектор нанотехнологии» оставался только Брагин. Он испытывал муки творчества, задумчиво глядя в стену, которая была для него одновременно и предметом его вдохновения и источником неприятностей. А за стеной томно маялось бабье лето. Можно было подумать, что стена ревниво прятала Игоря от соблазнов осени, не желая делить его внимание ни с кем другим. Наверно, это у неё получилось, потому что яркие утренние впечатления Игоря от встречи с Маковецким потухли, и он, наконец, уловил ту еле заметную путеводную нить, которую так трудно найти, но так легко потерять.

Муки творчества продолжались несколько часов. К обеду из принтера выползли девять выстраданных листков с кратким, но исчерпывающим изложением достижений Брагина. Перечитав ещё раз отчёт, Игорь остался доволен. Получилась чёткая логическая линия, которую можно было назвать даже теорией. Только сейчас Игорь осознал, что за всё это время он не выпил и чашки кофе. Это случалось редко. Только в те моменты, когда он действительно увлечённо работал. С чувством исполненного долга Брагин решил пообедать. Но прежде нужно было вручить отчёт Криводоеву. Предстоял, безусловно, неприятный момент, но его нужно было преодолеть.

Криводоев сидел один в задумчивости. Протянутые Брагиным листочки бумаги взял не сразу. Несколько секунд разглядывал их, делая многозначительную паузу.

– Это всё? Да, не густо…

Криводоев брезгливо взял отчёт за уголок как грязную тряпку.

– Я же предлагал вам в качестве образца наш отчёт по кремнию. Или вы хотите доказать, что краткость сестра таланта? Но кто бы в этом сомневался! Но и вы со своей стороны могли бы быть более снисходительны к серому окружению, – по обыкновению своему язвил Криводоев, пряча отчёт в стол.

– Чем намерены заняться? – продолжил он уже более серьёзным тоном.

– У меня в пятницу библиотечный день.

– Хорошо. Но в понедельник будете лично беседовать с Константином Аркадьевичем. И я бы вам очень советовал хотя бы на время забыть о своей гениальности и послушать внимательно, что вам скажет научный руководитель!

Выйдя в коридор, Брагин зло плюнул. Всё! Больше никаких планов на сегодня! Игорь решил отложить все решения до личного разговора с КАКА. Всё-таки он не оставлял надежды убедить его в своей правоте. «Убедить или убить!» – всплыла в голове острота кого-то из его знакомых. «Убить, пожалуй, легче» – пронеслась его уже собственная, не менее крамольная мысль.

Буфет института был островком относительной демократии. В обед здесь собирались все, и молодёжь, и заслуженные. Может быть – кроме главных лиц, директора и его замов. Буфетная демократия была, всё же, относительной, поскольку столики в зале были негласно поделены. Особо заслуженные занимали места ближе к буфетной стойке, а далее – по мере убывания заслуг. Буфетчиц тётю Машу и Зину знали все. Они, в свою очередь, тоже знали поимённо многих заслуженных и кое-кого из молодёжи. И если Брагин в буфете был не частый гость, то Чуклин был известен более чем многие заслуженные. Как вихрь он ворвался в двери и, полностью игнорируя без того, в общем-то, условную очередь, кинулся к стойке буфета. Пока тётя Маша собирала ему поднос, Дима, перегнувшись через стойку, о чём-то шептался с Зиной. «Только бы не сюда!» – думал Брагин, наблюдая за траекторией Чуклина. Но, к изумлению Игоря, Чуклин, подхватив поднос, словно слаломист обошёл столики по пути следования и сходу приземлился у него перед носом.

Такой наглости Брагин не ожидал. После того, что Дима наговорил вчера, он не собирался с ним общаться, по меньшей мере, до защиты своей диссертации. Игорь перестал жевать и пристально смотрел на Чуклина, ожидая, что он скажет.

– Солить надо? – совершенно неожиданно для Игоря спросил Дима, глядя ему в салат. Не получив ответа, он подскочил и схватил солонку на соседнем столике.

– Слушай, Брагин, – сказал он, чавкая салатными листьями. – Ларчик сегодня даёт банкет по поводу рождения дочки. Ты участвуешь?

От Димы уже отдавало спиртным. Брагин растерялся. Он ожидал серьёзного разговора и совершенно не был готов к такой простецкой застольной беседе.

– Если участвуешь, гони наличку. А после обеда у нас.

Чуклин, казалось, совсем не замечал выражения лица Брагина. А тот, поняв, наконец, что выразительный взгляд до Димы не доходит, сказал напрямую:

– Я думал ты мне что-нибудь про вчерашнее скажешь.

– А что про вчерашнее? – не понял Чуклин.

– Ты, кажется, вчера предлагал разобрать моё поведение в рабочем порядке?

– А… ты об этом. Не валяй дурака. Была общая порка. Участвовали все.

Брагин был потрясён. Говорить о своём предательстве так просто и буднично! Или Чуклин был гениальным актёром, или он не осознавал тяжести своего поступка. Ошарашенный Брагин замолчал и стал машинально жевать.

– А потом, кто тебе виноват, – так же спокойно продолжал Дима. – Тебе хотят помочь, протягивают руку помощи. А ты, типа, долбишь своё. Что ты всё умничаешь? Удивить кого-то хочешь? Не получится! Ты, конечно, малый не дурак, но я защищусь раньше тебя.

– Кто протягивает руку помощи? Криводоев, что ли?

Брагин, казалось, осознанно не заметил вызывающего заявления о том, кто первый защитит диссертацию.

– А кто же? Он, конечно, тип ещё тот. Но он же дело говорит. Взял чью-нибудь работёнку, чего-то там подправил, чего-то заменил и готово! Защищай!

– Плагиат, что ли? – иронично спросил Брагин.

– Зачем плагиат? – не понял иронии Чуклин. – Это называется аналог! У того прибор стоял как? Вдоль окна! А я поставлю поперёк. А что результат будет тот же, так это и требуется доказать! Окно не влияет на ход эксперимента!

– И как же это защитить?

– Да просто. КАКА даст отмашку, и проблем не будет. Если, конечно, с ним не загрызаться.

Потрясённый таким простым подходом к делу, Брагин перестал жевать. Сколько раз он издевался над чужими диссертациями именно по той же причине, о чём сейчас ему поведал Чуклин. Неужели это неизбежно? Неужели вся наука, это кристально честная ложь? Чуклин воспринял молчание как безоговорочную капитуляцию Брагина в этом философском диспуте и поэтому решил вернуться к исходной теме разговора:

– Ну, что ты на счёт банкета?

– Нет, без меня. Голова болит, – буркнул Брагин.

– Вот и полечишься.

– Я лучше прогуляюсь.

– Дурак ты, Брагин. Ну чего ты выпендриваешься? Живи как все. Смотри на жизнь проще. Защитись, уважай начальство, люби баб! Вон Ларчик без мужика тоскует. Ты не смотри, что она вся из себя… Ларчик-то просто открывается. Нужно только ключик подобрать. Тут тебе не «эвристический анализатор».

– А ты зачем сюда пришёл? Баб любить! – мрачнел Брагин.

– Баб нужно любить везде. Не получается здесь – ищи другое место. А то так на всю жизнь и останешься наногением. Ну что, идёшь?

– Нет.

– Ну, как знаешь.

Стуча вилкой, Чуклин выгреб из тарелки остатки еды и, дожёвывая на ходу, помчался к выходу. Брагин, избавившись от соседа, неторопливо закончил обед и вышел на улицу.

Тотчас осень и бабье лето приняли его в свои тёплые объятия. Грудь наполнилась свежим осенним воздухом с ароматами прелости и тления листвы, мокрого асфальта, коры деревьев, женских духов, сырой почвы, жареных пирожков и много чего ещё, чего-то плохо осознаваемого. Казалось, этот аромат проникает не только через ноздри, но и через лёгкие и даже впитывается через кожу. Ветер безмолвствовал. Должно быть, он накапливал силы для последующих бесчинств. В институтском парке царила тишина, изредка нарушаемая воронами, исполнявшими свою нехитрую песню, и далеким смутным гулом оживлённой улицы. Осень провоцировала людей. Солнце припекало настолько, что хотелось сбросить с себя верхнюю одежду, как обузу, как утомительную дань осени. Но прозрачность почти голых деревьев кричала: «Не верьте осени! Она пригреет и обманет!» Однако люди не хотели слышать этот крик. Их не пугала ни фальшь неестественно синего неба, ни подозрительная красота опавшей листвы, ни сомнительное тепло бабьего лета. Люди, как язычники, выходили на поклон к солнцу. И даже те, кто спешил по делам, выйдя на улицу, и обратив свой взгляд к солнцу, замедляли шаг.

Брагин брёл по дорожке, глядя под ноги и разбрасывая носками кроссовок залежи листвы на асфальте. Неужели Чуклин прав? Неужели нужно как все? Хитрить, приспосабливаться, маскироваться, прятать до поры до времени свои таланты? Но ведь голова не бездонная бочка! Уже сегодня ему думается, что каждая новая идея, возможно, последняя. А ему предлагают забыть! Но расставание с каждой идеей, это всё равно, что расставание с близким человеком. Услышав перед собой голоса, Игорь поднял голову. На встречу брела пара ветеранов науки. Учёные о чём-то оживлённо спорили:

– Ну, это ещё нужно доказать!

– А я тебе говорю! Бесспорный факт!

Брагину стало интересно, и он напряг слух.

– Я тебе говорю, он красится!

– Да ну, сплетни.

– Точно говорю! Он красится с сорока лет. Уже челюсть вставная, а всё равно красится.

– Зачем ему это?

– Да ясно зачем, он уже третью жену меняет…

Звуки разговора растворились в шорохе листьев. От услышанного веселей не стало. Чтобы как-то сменить впечатления Игорь решил охладить себя мороженым и направился вниз к перекрёстку.

Пара часов прогулки по улицам города не развеяла его мысли. Сомнение Брагина не оставляло. Хуже того, от многократных повторений оно превратилось в навязчивое состояние, и дятлом стучало по голове. Спасение было одно, уйти домой и лечь спать. Но путь к дому лежал через отдел, где пировал Чуклин с компанией.

У входа в институт стоял Геклер. Вид его производил впечатление, что им только что вытирали общественный туалет. Кое-как надетая куртка была застёгнута наполовину из-за застрявшей в замке рубашки. Воротник той же рубашки торчал из-под куртки, как айсберг, некогда сокрушивший Титаник. Мокрое пятно на колене, скорее всего, было результатом неудачного разлива водки. Но наибольшее впечатление производило лицо. Это было одновременное выражение злости, отчаяния и брезгливости.

– Закончили уже? – мрачно спросил Брагин.

– Нет.

– А ты чего здесь?

– Попросили, – почти шёпотом прохрипел Илья и отвернулся в сторону.

Брагин уже почти прошёл мимо, но этот ответ заставил его вернуться.

– Как попросили?

– Он с Ларисой пошёл смотреть твой прибор, а меня попросили подождать в коридоре.

Геклер едва не плакал, а Брагина словно окатили ведром холодной воды. Не спросив, кто такой «он», сейчас это было неважно, Игорь бросился по ступенькам к себе. Входная дверь была закрыта. Брагина это не остановило. Он всегда носил ключ с собой. Но дверь в сектор то же была закрыта, на этот раз не на ключ, а задвинута чем-то изнутри. За дверью происходило небольшое землетрясение. Качалась и двигалась мебель, звенели стёкла шкафов, дребезжали канцелярские принадлежности в пластмассовом стаканчике. Подозрения Брагина подтверждались хриплыми стонами Ларисы. Кровь ударила ему в голову. Он со всей силы начал стучать кулаком в дверь.

– Отойдите от машины! Выходите оттуда, подонки!!!

Обитая железом деревянная дверь звучала глухо. Игорь стал колотить по ней ногой, потом подвернувшимся под руку скоросшивателем. Дверь не открывалась, но землетрясение прекратилось.

– Выходите! Убью обоих! – рявкнул Игорь так, что казалось крик его был слышен на улице.

После того, как Брагин пару раз протаранил дверь плечом, она наконец-то распахнулась. Из-за неё, как птица из клетки, вырвалась Лариса, на ходу заправляя блузу в джинсы. Чуклин оставался внутри, поправлял стол, и, недоумевая, смотрел на Игоря. Тот метнулся к своему компьютеру, бегло оценил масштабы разрушений и тотчас вернулся назад. Обращаясь к Ларисе, он заорал:

– Если ещё раз…

Закончить он не успел. Широко из-за спины размахнувшись, Лариса нанесла Брагину удар дамской сумочкой по уху и плечу.

– Скотина безрогая! Сволочь! Кретин! – то ли прошептала, то ли прохрипела Лариса.

Игорь осёкся на полуслове не столько от удара, и даже не от вида её красного, перекошенного от злости лица. Он никак не ожидал увидеть слёзы на её глазах. Лариса не могла остановиться и ещё дважды ударила Брагина в той же манере.

– Дерьмо! Кастрат! Импотент несчастный! Наногений хренов! Чтоб ты исчез! Навсегда!

Последние ругательства доносились уже с порога, куда она бросилась, схватив в охапку свои вещи. Чуклин не побежал следом. Виновато пятясь, он выскользнул наружу и растворился где-то в пучине институтских коридоров. Брагин тоже не стал задерживаться. Вслепую нажимая кнопки выключения, он даже не стал дожидаться завершения разгрузки. Кровь стучала в висках. Громко хлопая дверями, закрыл их на ключ и решительно направился к выходу.

– Животные! – говорил он чуть слышно про себя. – Кролики. Инстинкты кроликов и мозги кроликов.

Он зло пнул входную дверь института и услышал за собой голос женщины-вахтёра:

– Вы что там, ополоумели!

Не обращая внимания, Брагин стремительно рванулся в сгущающиеся сумерки.

Солнце покинуло этот город. Вместе с ним испарилось и бабье лето. Осень вновь, как капризная женщина, занялась переменой внешности. Она расшевелила, наконец-то, ветер и тот повеял ледяным холодом. Закачались деревья, зашумели остатками листвы. Загалдели галки и вороны, сменив восторженный гимн теплу, на крики отчаяния по ушедшему солнцу. Горожане, осознав, что фестиваль солнца завершился, съёжились, сгорбились и уже не прогуливались, а торопливо спешили спрятаться от пронизывающего холода. Ветер основательно зарядился холодом осени и пробовал прохожих на крепость, как боксёр соперника в начале поединка.

Брагин, получив от ветра удар в лицо, поостыл и умерил шаг. Холодный ветер и широкий мерный шаг остудили гнев, превратив его в решительность, а решительность – в хладнокровие. Это было хладнокровие отчаяния. Дятел сомнения больше не стучал ему в голову. Всё вдруг улеглось по своим местам. «Это война?» – Услышал он собственный голос.

– Да война! – отвечал сам себе Брагин с циничным хладнокровием. – Воевать, так воевать. А убивать, так убивать! А если и это не поможет, тогда нужно уходить. Уходить красиво и с достоинством. И пусть каждый живёт своим умом!

От этой мысли Брагин поёжился. Очередной порыв холодного ветра ударил в ухо так, что Брагин повел головой и пригнулся. Ветер занялся своим любимым занятием. Он трепал прохожих, рвал рекламные полотнища, гнал по улице листву и накопившийся за день мусор. Сейчас, после заката солнца, именно он был полномочным представителем осени. Окрылённый собственным могуществом и всесилием, ветер окончательно разогнал птиц, заставив их замолчать, по меньшей мере, до утра. С озорным грохотом ветер пробовал на прочность шифер на крышах домов, выл и гудел в вытяжных трубах. Деревья, под аккомпанемент ветра исполняли чудовищное смешение вальса с рок-н-роллом.

Лишь только каменные утёсы стен были ему неподвластны. В очередной раз, собираясь в кулак, ветер устремлялся на штурм. Но серая громада института, способная выдержать даже безумие атомного удара, оставалась неприступна. Стены не обращали внимания на агрессию ветра и были заняты своей жизнью. Бесстрастно взирая на безобразия, чинимые ветром на улице, стены столь же бесстрастно принимали открытой грудью и отражали любой его порыв, разбивая на отдельные потоки, дуновения и сквозняки. Сквозняки хлопали форточками, шевелили выцветшими от времени занавесками, скрипели незакрытыми дверями и неслись по институтским коридорам, пока не оседали где-то, заблудившись в грудах старого научного оборудования или в клубах архивной пыли.

Эти стены, возведенные некогда людьми, одержимыми дерзким замыслом покорения природы, давно пережили своё предназначение. И теперь те же люди, некогда считавшие себя творцами собственного могущества, погрязли в человеческих страстях и не помышляли больше о господстве над стихией. За окнами этих стен они прятались от природы, которую некогда мечтали покорить. Но и бури эмоций внутри стен разбивались о них столь же неизбежно, как и ветер снаружи. Разбивались и выплёскивались наружу небольшими потоками или сквозняками человеческих отношений.

И в этот раз люди расходились, оставляя стены один на один с ночью. Стены опустели, но жизнь их не покинула. Силуэтами в проёме окон, как в театре теней, исполняли восточный танец занавески. Хрипло подпевали им дверцы шкафов, разбуженные сквозняками. Мелодично выводили своё нехитрое соло телефоны поздними звонками. Тьма раскрыла яркие глаза многочисленных приборов, как будто зажгла путеводные звёзды заблудившемуся в ночи. Но заблудиться было некому. У ночной жизни стен не было свидетелей. И никто не мог видеть, как в неприметной комнатке со странным названием «Сектор нанотехнологии» сам по себе замигал индикатор компьютера, и в такт ему замерцало розовое пятнышко на стене возле лампы дневного света.