Читать книгу Баритон с жемчужной серёжкой в кармане - Мадина Рахимбаева - Страница 10

***

– Камиля, доченька! Я ухожу! Закрой за мной дверь!

Талгат услышал сквозь сон незнакомый голос и перевернулся на другой бок.

– Камиля! Вставай! Всё, я ушла!

Хлопнула, видимо, дверь.

Талгат снова перевернулся, раздражаясь на странные звуки, но при этом слегка приоткрыл глаза.

В комнате было светло.

– Проспал! История музыкального и театрального искусства! – мелькнула в голове, будто облила кипятком, мысль. – Чёрт! Она же отмечает в начале всех!

Талгат сел в кровати, сдёрнув с себя одеяло, подался вперёд и стукнулся лбом.

Он сильнее зажмурился, потёр лоб и попробовал снова наклониться и спустить ноги. Но упёрся во что-то твёрдое.

Это оказалась стена. С обоями в мелкий сиренево-фиолетовый цветочек.

Обычно с этой стороны стены нет. То есть, конечно, она присутствует, но до неё ещё надо пройти по коричневому ковру с длинным ворсом и протянуть руку через стол. И то там будут полки с книгами и дисками с записями. Но даже за этими полками никаких фиолетовых цветочков нет. Стены закатаны классической белой эмульсионкой.

Талгат обернулся.

Да, ноги нужно было бы спустить с другой стороны. Но это было меньшей неожиданностью. В комнате не было его стола и полок с книгами и дисками. Был старый шкаф советских времён с покосившимися стеклянными дверцами, сквозь которые было видно корешки изданий того же периода. И рядом стоял похожий, но не по цвету, а по эпохе, видимо, для вещей. На полу лежал потёртый ковёр в красно-синих тонах с характерными цветочками, обрамляющими кругами условный центр. Единственное, что роднило обстановку с современностью – серебристый ноутбук на столе со взбухшим местами лаком.

– Так. Надо успокоиться, – он спустил ноги и поставил руки на колени, глубоко вздохнув и закрыв глаза. – Куда я вчера пошёл? К речке? А потом?

Ничего в памяти не всплывало. Но что-то было не так. Не тот запах. И колени под руками были какие-то не такие. Слишком острые что-ли…

Талгат открыл глаза и посмотрел на свои руки. Маленькие с обшарпанным розовым лаком на ногтях.

И колени в светлых штанишках из мягкой ткани в мелкий цветочек. С рюшечками по краю чуть ниже колен. И розовый лак на ногтях на ногах.

У Талгата похолодели кисти и ступни. И он почувствовал, как выступил холодный пот. Надо было проверить наличие главного инструмента. То, что бёдрами его присутствие не ощущалось, парень старался не замечать.

Это был полный бред. Так не бывает. Да, есть масса фильмов, где парень просыпается девушкой, но это ведь просто кино. Дурацкий вымысел воспалённых мозгов на потеху толпам подростков. А это жизнь.

Или не жизнь?

То есть сон?

Талгат зажмурил глаза, нащупал одеяло и залез под него, поджав ноги. Так он полежал несколько минут. Потом осторожно открыл глаза.

Советские шкафы на месте.

Он снова закрыл глаза.

Потом набрался смелости и протянул руку к междуножью.

Не может быть.

Этого просто не может быть.

Не может быть потому, что так не бывает.

Можно было бы попробовать заснуть, чтобы проснуться у себя дома, но утренний позыв скорректировал планы в пользу исследования новой территории.

Талгат снова спустил ноги на пол, встал, и тут зазвонил телефон возле подушки. Смартфон был какой-то неизвестной модели известной фирмы. Странно, что такая редкая и дорогая вещь оказалась в комнате с подобной обстановкой. На экране высветилось «Мама».

– Да, – ответил он хриплым голосом.

– Так и знала, что ты ещё спишь, – недовольно отозвался женский голос. – Закрой дверь. Если, конечно, ещё бандиты не вошли и не вынесли всю квартиру.

– Угу, – промычал Талгат, с ужасом ожидая боли.

– Давай, вставай! Я подожду, пока ты закроешь.

Такое барское отношение к расходованию денег на мобильную связь никак не вязалось с обстановкой, поэтому он рванул в прихожую. Замок провернулся достаточно громко.

– Ну-ка дёрни, – требовательно произнесли в трубке.

Талгат опустил ручку, сделав движение наружу. Дверь не поддалась, но громыхнула внутренностями.

– Хорошо, – успокоились в трубке. – Давай, вставай, умывайся. Поешь чего-нибудь, яичницу себе хотя бы пожарь.

После этого раздались гудки.

Да, яичница – это здорово… Такого царского завтрака у Талгата не было все два последних месяца. Это было бы просто роскошно – ощутить во рту твёрдую пищу, пережевать её и проглотить, да так, чтобы она просто скользнула вниз. Он непроизвольно сглотнул внезапно накопившуюся во рту слюну и тут же замер, ожидая боли. Но её не было.

Он сглотнул ещё раз.

А потом ещё раз.

Ничего.

Он прокашлялся.

– А. Аа. Ааааа! – его голос звучал тонко и звонко, но это его не беспокоило. Он так отвык от того, что может издавать горлом звуки, что это казалось просто невероятным.

– Ооо! Ууу! Иииии! Бро-ду-да! И-ля-лю!

Голос звучал.

Незнакомо, непонятно где, но был звук без боли.

Он уже и забыл, как это здорово, когда через горло проходит волна энергии, преобразующейся в то, что слышно.

– Фиииигаро! Фигаро-Фигаро-Фигаро-Фииииигаро! – звук выходил безобразный.

Просто ужасный.

Но он был.

А боли не было.

И это было великолепно. Талгат ходил по квартире, разводя руками, на разные лады выводя имя несчастного цирюльника.

И почему, если надо что-то спеть, в половине случаев вспоминают именно этого персонажа Россиниевской оперы? Причём даже те, кто от классической музыки очень далёк.

Но все эти вопросы мелькали в сознании Талгата где-то на самом краю. Равно как и то, что он отмечал в этой квартире, а именно две скромные комнаты, очевидно, двух обитательниц. О том, что на дворе стоит не двадцатый век, а что-то попозже, свидетельствовали, кроме ноутбука и смартфона в девичьей, плоский телевизор в другой комнате, микроволновая печь и холодильник с морозильной камерой снизу на кухне.

В туалете он вспомнил о насущных потребностях и, не прекращая петь, встал лицом к унитазу и спустил весёленькие штанишки. Но даже отсутствие дружка не испортило настроения, а только повлекло маленькую паузу в исполнении каватины Фигаро. Всего то и надо было стянуть штаны ниже, повернуться и сесть на стульчак. И это никак не мешало издавать своим горлом звуки.

В ванной он не увидел своей зубной щётки. Пользоваться чужой не хотелось. Он поднял глаза на своё изображение в зеркале, и до него дошло, что для этого тела в плане гигиены всё было нормально. Осталось только выбрать ту, что была сухой.

Не прекращая мычать каватину, он почистил зубы, одновременно рассматривая себя.

Непонятная лохматая девушка с заспанным видом. Он бы такую никогда даже не заметил в толпе. Да и если бы стояла одна.

Ну и ладно.

Зато голос есть.

На кухне слегка задумался, но потом вспомнил, что нужно и пожарил себе три яйца под собственное музыкальное сопровождение. Фигаро разделил аудиоэфир с Доном Жуаном и «Синей вечностью» из репертуара Муслима Магомаева. А потом Талгат от души насладился каждым куском яичницы с кетчупом, куском хлеба с маслом и кружкой горячего чая.

Это было такое наслаждение…

Время будто остановилось и превратилось в эту пищу богов. Нектар и амброзию. Хотя, о чём это? Райское наслаждение от откусывания, пережёвывания, а главное глотания еды было бесконечностью по сравнению с нулём от поглощения жижки под красивыми мифическими названиями.

После сытного завтрака Талгат пошёл ещё прогуляться по квартире.

Жизнь была прекрасна.

Даже здесь.

Даже в этом теле.

Да. В этом теле со здоровым горлом жизнь была просто великолепна!

Он подошёл к ноутбуку и включил его.

Похоже, что его выключили до этого не полностью, а только закрыли крышку. Все приложения были открыты, в браузере открыты закладки: почта, соц сети, youtube…

Талгат ввёл в поисковике своё имя.

И сразу же открылось несколько страниц с результатами.

Оказалось, что он стал более солидным. Даже намечалось пузико под хорошими смокингами. В месте работы значился театр оперы и балета, также фирма, в которой директором был Димаш. Ещё были фотографии с красивой девушкой. И масса восторженных отзывов в статьях на разных ресурсах.

И было большое интервью. Странно, но о том, как потерял голос и восстанавливал его, было всего два предложения. Причём, второе только с благодарностями в адрес концертмейстера. Как можно было эти два месяца уложить в несколько слов? Неужели время лечит даже такое? Для Талгата это было немыслимо. Два месяца без возможности кричать от боли уместить в сухие слова, превратив их в посторонний факт… Хотя, может действительно через десять лет это будет не так существенно.

Ещё было выложено несколько аудиозаписей. Надо сказать, что звучание стало глубже. Более проникновенным и сильным. Было приятно слушать в наушниках. Он будто бы пытался запомнить, прокручивая снова и снова те две композиции – на казахском и итальянском.

Среди массы упоминаний Оспанова в составах спектаклей и концертов было одно, при виде которого у Талгата перехватило дыхание. Это было посвящение годовщине со дня смерти Жанибека Саматовича Исимбаева. А он указывался как его последний ученик.

В памяти возникли все их занятия в классе, долгие беседы после отведённых программой академических часов, когда великий артист закрывал кабинет, а они всё продолжали говорить об образе того же Фигаро или Жермона. Вспомнил те дни, когда Жанибек-ага подбадривал и убеждал, что голос вернётся, а он со слезами отворачивался и спешил уйти, чтобы снова и снова жалеть себя…

Талгат не заметил, как начало темнеть. И только, когда на плечо кто-то положил руку, он так дёрнулся, снимая наушники, что чуть не свалился со стула.

– Камиля, ты что, даже пижаму с утра не снимала? Как так можно? И даже постель не заправляла? Или спала весь день?

Женщина от которой веяло уличным холодом и свежестью, снимала с шеи шарф.

– Камиля, ну как так можно? Ну что ты как маленький ребёнок…

Женщина вышла из комнаты. И тут же её голос раздался из кухни.

– Даже посуду за собой не помыла! Да что это такое! Весь день на работе, а тут надо ещё и за здоровенной девицей мыть и убирать! Камиля, иди сюда сейчас же!

Талгат, понимая, что где-то не прав, пришёл на кухню.

Ближайшие три часа показали ему, что женская доля и ужасна, и трудна. Под непрекращающиеся упрёки матери Камили ему пришлось перемыть всю посуду, пожарить яичницу и снова помыть посуду. А потом ещё и газовую плиту, кафель вокруг неё, протереть холодильник. Выслушать обвинения в том, что теперь это всё в разводах и царапинах, помыть снова, а потом начать отдраивать пол.

За это время он узнал, как тяжело было растить Камилю, что отец её – невероятный негодяй, передавший свои недостойные гены лодыря и неряхи.

Это было бы кошмаром, если бы только он не напевал себе потихоньку под нос партию Риголетто в части упрашивания сеньоров-придворных отдать ему дочь.

Уже далеко за полночь, когда он свалился в постель от усталости, подступила мысль о том, до чего же вся эта ситуация нелепа и нереальна. Талгат успел лишь пожелать, чтобы утром проснуться в своей комнате.

Единственное, что было здесь прекрасным, так это то, что здесь он мог петь…