Читать книгу Баритон с жемчужной серёжкой в кармане - Мадина Рахимбаева - Страница 9

***

– Никаких прогнозов не могу дать. Может, вообще не будет говорить.

Красивая доктор с уставшими глазами сказала это просто, обыденно. В её мире голос был нужен для того, чтобы попросить соль. А это ведь можно было сделать и жестом.

– И никакой надежды?

Это уже мама. Она будто просила кусок хлеба своему умирающему малышу у этой безразличной женщины с тележкой батонов.

– Ну, конечно же надежда есть всегда. Время – вот главный целитель. Анатомически всё на месте. Связки были немного повреждены, но уже в норме. Так что время и надежда.

Она своей щедрой рукой отломила поджаристую, ещё пахнущую печью горбушечку.

– Но и вы поймите меня. Я не могу категорически заявить, что голос вернётся. Тем более ещё и срок назначить. Вы же первые потом придёте и будете с меня требовать. Ещё и петь захотите. А я не всесильна. Лучше поискать занятие… ну, знаете… для рук что-нибудь.

Горбушечка надежды только успела раздразнить ноздри и вызвать отделение желудочного сока. Теперь, когда она её сунула обратно в свою тележку, стало гораздо хуже.

Талгата будто в кабинете и не было. Да, он сидел на стуле возле стола врача, но выполнял лишь роль вазы. Треснутой, но только вазы. О нём говорили, как о вещи. Поломанной. Которую, похоже, проще выкинуть, чем починить.

А что дальше? Снова пюре с ложечки, ночью плакать, а утром, после мучительной каши, снова косые взгляды сокурсников?

После ужина Талгат размашисто написал в ставшем дежурным для передачи сообщений родным блокноте с отрывными листами на пружинке, что пойдёт прогуляться перед сном.

Из этого замкнутого круга отчаянья без всякой надежды на спасение надо как-то выбираться.

Хотелось уйти в горы и пробежаться там, раскинув руки в стороны. Но ночью, тем более весной, когда земля ещё набухшая от талых вод, а редкие травинки слишком хилые, чтобы под крепким сапогом удержаться корнями на месте, не стоило куда-то идти.

Компромиссом показалось подняться на плотину через речку Есентай чуть выше проспекта Аль-Фараби. Если отвернуться от города, то можно даже забыть о том, что он за спиной. О том, что рядом довольно плотно живут люди, напоминала едва видная с этого уровня подсветка на крыше самого высокого в округе здания ректората университета на улице Тимирязева. Единственное, слева был пятиэтажный дом, но там, видимо, уже готовились ко сну, а справа где-то за яблоневыми садами на холме что-то строили. Однако это было далеко.

В рощице возле самой речки выше плотины буквально накрыло ощущение, будто находишься в уединении среди дикой природы. Самое прекрасное состояние, чтобы понять, как быть дальше немому баритону, у которого не осталось ни надежды, ни сил просыпаться каждое утро для ещё одного дня мучений себя и близких.

– Ничего уже быть не может. Петь я не могу. Да что там петь? Я не в состоянии даже воды попросить! Даже если голос вернётся, мне останется только ходить с ним по дворам и кричать: Морковка! Картошка! Яблоки! – картина живо нарисовалась в воображении Талгата, и его передёрнуло. А если не петь, то зачем мне жить дальше?

Вода под ногами так заманчиво бурлила. Казалось, она готова принять к себе и прекратить навеки все пустые мучения.

– А если это не так? – раздался громогласный голос, похожий на Монтероне, укоряющего развратный двор герцога6.

Талгат вздрогнул. Ночь продолжалась со всем своим затаённым, крадущимся ожиданием жертвы. Только вода журчанием продолжала напоминать о себе.

– Если я скажу тебе, что всё будет хорошо? Будут главные роли и полные залы?

– Кто ты? – хотел спросить парень, но из горла вышло только бульканье и стало нестерпимо больно. Он непроизвольно сжал руками, будто хотел раздавить то, что словно резало его связки. Будто останавливал кровь, которая не текла.

Но это невидимое Нечто услышало вопрос, продублированный в мыслях.

– Я – дух Оперы.

– Всё. Это всё, – пронеслось в голове Талгата. – Попытка суицида и голоса. Это всё. Так, глядишь, на людей скоро кидаться начну. Надо заканчивать с этим.

Он подался вперёд.

– Стой! – голос оказался ещё и на редкость властным. Что может заставить тебя передумать?

– Есть ли смысл, в том, чтобы оставаться? Я ведь на самом деле только причиняю боль своим родным. Я – бесполезный оболтус. Без меня всем будет лучше. А мне самому лучше умереть, чем так жить. Зачем это всё было, если я никогда не смогу петь? – снова в знакомом речитативе понеслись уже привычные мысли. Странно, но где-то далеко в сознании мелькнуло, что эти слова легко пропеваются под мелодию дуэта Церлины и Дон Жуана.

– Это потому, что ты на самом деле знаешь, что будешь это петь. Поэтому и примеряешь на себя эту роль, – неожиданно подтвердил голос.

– Немой баритон и Дон Жуан? Не верю, – от этого привычно подкатился ком в горле.

– А зря. В себя надо верить. Вопреки всему, – убеждённо произнёс этот Некто.

– Не верю! – Талгат вскинул глаза, но не встретил в темноте взгляда собеседника. – Даже если голос и появится, с ним снова придётся работать. А сколько мне тогда будет? Лет тридцать? И кому я в этом возрасте буду нужен?

– Хочешь сам убедиться? – голос никак не мог угомониться.

– Это как? – любопытная часть парня включилась в занимательную игру разума.

– Посмотреть, что будет с тобой… ну, скажем… через десять лет?

– Блюдечко с наливным яблочком предлагаешь? усмехнулся Талгат.

– Сам увидишь.

Неожиданно он оказался лежащим в тёплом и мягком, в полной темноте без поблёскивающих звёзд, отдалённых фонарей и фар. Воздух резко сменился со свежего и прохладного, немного с нотками тины, на застоявшийся и даже душный. Ему захотелось ощупать себя. Убедиться, что тело в этом безумии не отстало от сознания. Неожиданно он обнаружил, что свитер, брюки и ботинки исчезли. Вместо них оказалась тонкая ткань. Ноги же были просто босыми. Кожа под тканью была чересчур гладкая.

– Никогда не замечал, что такой нежный. Прямо как девушка, – промелькнула мысль. – Приснится же такое… Интересно, я был на речке на самом деле?

– Ах да, небольшое пояснение, – словно опомнился голос.

– Сумасшествие продолжается, – угрюмо подумал Талгат. – Ладно. Это же сон…

– Это не сон, – незамедлительно отозвался голос.

– Хорошо-хорошо, – поспешил согласиться молодой человек. Не хватало ещё ругаться с голосами в своей голове.

– Перемещения во времени не совсем разрешены.

– Ну, надо же…

– Минута там – это сутки здесь. Имей в виду. Чем быстрее вернёшься, тем лучше.

– Я не понял. Там, здесь… Это о чём вообще?

– Там – это где ты был. А здесь – это на десять лет вперёд, где ты успешный солист.

– А, ну тогда всё понятно. Делов то… Сейчас встану, посмотрю на свою красавицу жену, гляну, который час на моих Ролексах, с утра съезжу на репетицию в Венскую оперу и тут же обратно на речку. Там и минута не пройдёт.

– Эээ… тут, как бы не совсем так…

– То есть? Жена не очень красавица?

– Про бритву Оккама7 слышал?

– Про лишние сущности, которые не надо создавать?

– Именно!

– И?

– Количество душ и тел строго подсчитано, и я не могу добавить в это время или в то ещё одного Талгата.

– Тааак… Продолжай, – это становилось забавным. Галлюцинация предлагала игру со своими правилами.

– И не могу просто поменять местами двух Талгатов, потому что вы уже совершенно разные. Изменения от перемещения должны быть в идеале нулевыми.

– Не томи… Дух Оперы, да? Давай ближе к сути. Пожалуйста, – многим сложно контролировать то, что они говорят. В мыслях же избавиться от пренебрежительного тона к своей галлюцинации практически невозможно. Поэтому последнее слово Талгат добавил усилием воли, чтобы как-то быть похожим на хорошо воспитанного человека.

– Ты тут вместо похожего человека. По возрасту и по, так сказать, настрою. А она пока постоит вместо тебя на берегу.

– Она?

– Она, – тут Дух Оперы словно смутился и дальше зачастил. – Ну, в общем, не задерживайся. Как соберёшься, только сильно захоти этого.