Читать книгу Империя господина Коровкина - Макс Гришин - Страница 2

Прошло много лет и детство его осталось далеко позади. Прожил ли он счастливую жизнь и был ли счастлив спустя все эти годы? Пожалуй, что прожил, и, пожалуй, что был. Даже в свои шестьдесят с лишним он чувствовал себя так, как будто ему было каких-то тридцать. Его мужественное, всегда чуть загорелое лицо, с отбеленными как январский снег зубами, его всегда идеально обточенные и обработанные ногти, копна густых темных волос, которые он начал подкрашиваться лишь несколько лет назад, его подтянутый плоский живот, который он, подходя иногда к зеркалу, не без усилий, конечно, и не без задержки дыхания, подработав контрастностью до того состояния, когда появлялись кубики, в очередной раз отправлял с комментарием в виде гантели и руки с напряженным бицепсом в Инстаграмм. Конечно, он не выглядел на тридцать. Да и на сорок, признаться, тоже не выглядел. Его взгляд, его поза, выражение лица выдавали в нем господина все-таки не самых юных лет. Но что поделать, он не мог обратить время вспять, да и мальчиком, при всем его статусе, смотреться ему тоже не очень-то и хотелось.

Несмотря на его возраст, его здоровью и форме могли позавидовать многие. На это он тратил немалую часть своего времени. Раз в неделю он совершал поездку на велосипеде, которую иногда заменял на пробежку по улицам и паркам утренней Барселоны, раз в два дня посещал зал, где жал на грудь шестьдесят килограммов (немного, конечно, но у него и не было планов на губернаторство в Калифорнии) и не переставал удивлять этих «мажоров» своей способностью подтягиваться. Сходу он мог сделать пятнадцать раз. За один заход! В теории, он мог бы и больше. Но как оказалось – только в теории. Однажды (к счастью, в зале в это время почти никого не было) он попытался проверить предел своего организма и шел уже на восемнадцатое подтягивание, не совсем, конечно, уже чистое, дрыгая при этом ногами, как пойманная за шею курица, кряхтя, морщась, силясь изо всей силы дотянуть свой подправленный пластическим хирургом подбородок к планке. Она была уже вот-вот совсем рядом, совсем чуть-чуть, последний рывок, последнее усилие и опять он, Санек, Саня, Санчоус (как называл он иногда самого себя) сломает все стереотипы, лишится оков, вырвется за пределы условностей этого мира, прорвет границы чего-то там, как говорилось в брошюре одного из элитных залов, которая попалась ему на глаза совсем недавно, но… увы… прорыв хоть и произошел, но совершенно не в том месте, где он его ожидал. «Э-э, полегче, батя», – проговорил ему вдруг организм диким гудением в животе на восемнадцатом разу, и как бы в подтверждение своих слов, он вдруг выкинул перед ним такую штуку, после которого он в спешном порядке, бочком, слегка нагнувшись и придерживая свои уже испорченные тренировочные штаны Bosco, был вынужден ретироваться в уборную, озираясь по сторонам и радуясь только одному – в столь ранний час в зале был лишь он и пара каких-то незнакомых ему залетных дрищей.

После того дня он не пытался уже ничего порвать и снова продолжил удивлять местных как дед, который делает пятнадцать, при этом он уже внимательнее прислушивался к своему организму, который иногда уже с тринадцатого раза начинал слегка стравливать газ в системе.

– Ну что ж, Саня, – философски говорил он себе, направляясь в тот день на своем Porsche Panamera в сторону дома, – возраст уже не тот, вот раньше бы…

Но это его «раньше бы» было не более чем оборотом речи в разговоре с самим собой. Раньше он, хоть и занимался боксом и борьбой, никогда не уделял здоровью столько внимания, сколько сейчас. Времена были такие, что здоровый образ жизни далеко на гарантировал тебе долголетие. Раньше он редко ходил в зал, курил как кочегар (курить он стал уже в конце восьмидесятых, ибо по-другому было уже нельзя), пил как черт, и в диете его не было соевого молока и капусты брокколи (он даже не знал, что это такое) до тех пор, пока ему не перевалило за сорок пять лет и перед ним не открылся совершенно иной мир.

«Ты становишься фитоняшкой» – смеясь, сказала ему как-то Кати, когда он, вернувшись с зала или пробежки, скромно положил себе в тарелку куриную грудку. В это время оба его пацана уминали за щеки жирные, обжаренные на открытом огне их служанкой, мексиканкой Эстелой, креветки. Что ж, обмен веществ молодых организмов это позволял, он же должен был уже о себе думать. «Ты же не хочешь быть замужем за старым уродом, – парировал он ей, отправляя себе в рот очередной кусочек какой-то невкусной, но полезной дряни, запивая это глотком дорогого сухого вина, – ради тебя я готов жертвовать собой».

Впрочем, никакой жертвы с его стороны здесь не было. Временами, уже без Кати, в компании своей большой семьи, особенно в России, он мог позволить себе и что-то посерьезней сухого вина и грудки с брокколи, но он никогда не позволял празднику затянуться долго, оканчивая все свои забавы в безопасное для здоровья и физической формы время. Однако считать его аскетом было бы неправильно. Себя он любил и любил сильно, но в нем это был гедонизм уже куда более высокого порядка.

Барселона. Ему нравилось жить именно здесь. Из всех городов, в которых он когда-либо был, а был он много где, он любил этот город больше всего. В ней не было столичной толкотни Мадрида, с его толпами туристов на узеньких улочках, миллиардами негров, снующих вокруг и пытающихся толкнуть тебе кучу какого-то не нужного тебе дешевого дерьма, не было здесь и шума Нью-Йорка с его сиренами полицейских машин и бесконечным количеством уличных попрошаек, не было здесь питерского холода, и жары Майами, не было московских пробок и вымерших вечерних улиц всегда дождливой Скандинавии. Здесь было тепло, но не жарко; тихо, но не безлюдно; красиво, но не помпезно. Он любил этот город в любое время года. Любил ходить по его улицам, любил ездить на велосипеде по его пригородам, любил носиться на водном мотоцикле вдоль прибрежной линии. Ему нравилось жить именно так. Он любил звук вылетающей пробки дорогого шампанского на фоне балеарского заката и его журчание в бокалах, смешанное с шумом волн и криком морских птиц. Любил видеть, как отражалось голубое небо в ее глазах, как аромат духов, всегда изящно подобранный ей самой (естественно, на его средства), смешиваясь с морским запахом, касался его ноздрей и пьянил его сильнее любого самого крепкого напитка. Он любил вести Инстаграмм, отправляя туда фотографии своего обнаженного по пояс торса, еды, своего дома, города и, конечно, ее; он любил провоцировать зависть к себе, и то что многие считали его русским олигархом, способным купить чуть ли не половину Испании (хотя это было очень большее преувеличение) доставляло ему какое-то особое удовольствие, которому он не прочь был иной раз и подыграть. В конце концов, что тут такого? Пускай смотрят, пускай завидуют.

Конечно, бывали в его жизни и неприятные моменты, и даже комические. Несколько месяцев назад он взял за правило перед публикацией комментариев к фотографиям на иностранных языках показывать их Кати для проверки. Причиной тому был один неприятный инцидент, который произошел когда он, описывая свои необычайные вкусовые ощущения, вызванные таявшим во рту нежнейшим запеченным кроликом, которого попробовали они в одном из австрийских ресторанов, ошибочно написал на испанском вместо conejo en la boca (кролик во рту) carajo en la boca (половой член во рту), чем вызвал всплеск комментариев даже у самых молчаливых своих подписчиков. И это нововведение, вопреки его изначальным опасениям, в конечном итоге пошло ему только на пользу. С того момента как Кати стала вести Инстаграмм за них двоих, «его» комментарии стали длиннее, поэтичнее, и даже слегка, как он однажды сказал ей, впрочем, сказал в шутку, «пидерастичнее». Но это его не смущало. Особенно после кролика. Ведь это было модно. Ведь времена менялись, менялись и нравы, а он был человеком прогрессивных мыслей, и через пару месяцев такого аутсорсинга, количество подписчиков на его страницу почти удвоилось.

Их жизнь казалась идеальной многим, даже тем, кто знал их лично. Материальное благополучие, яркое солнце и воплощенная в жизнь мечта. Конечно попадались и те, кто говорил, что это всё ширма, за которого прячется грязь, дерьмо и ложь. Но это было не так. Да, были и темные полосы, но смотря в общем и целом, реальность их очень сильно была похожа на то, что хотели они показать всему миру. Они не относились к большой когорте тех морально-ущербных созданий, ненавидящих друг друга и весь остальной мир, но расплывающихся в широкой улыбке лишь только на них нацеливался объектив фотокамеры или очередного купленного в кредит Айфона. Они были натуральными. Такими, как есть на самом деле, такими, какими и должны были быть все те, кто никогда не должен был уже беспокоиться о чем-то таком, что никогда не хотел делать. По крайней мере, так считал он. Впрочем, наверное, и она.

Ее звали Кати, и он любил ее страстно. Любил за красоту, за обаяние, за ум. За то, что она, войдя в его жизнь так поздно, сумела так быстро поменять ее к лучшему. Но любила ли она его? По крайней мере ему она говорила «да!» Испытывала ли в действительности те чувства, которые шептала ему нежно на ухо, лежа обнаженной рядом и опираясь на его волосатую грудь своей тоненькой ручкой? Та тень, которая иногда проносилась в его сознании, когда он украдкой смотрел на ее личико, такое молодое, такое гладкое и нежное, личико, будто созданное для наслаждения куда более высшего, чем он мог ей дать. Да. Наверное… Но при всей той разнице в годах, а эта разница была больше чем в тридцать лет, не возникали ли у нее чувства по отношению к тем загорелым накачанным парням, альфонсам с бронзовой мускулатурой, которые прогуливались по пляжу, мило улыбаясь и слабо повиливая своими накачанными в зале или медицинском кабинете ягодицами. Парням, которые готовы были предложить свои услуги любовника любой или любому, кто открыл бы для них свой кошелек. Она говорила что нет, что всё это ее не интересовало, что в жизни она встречала и таких, но что мужчина для нее это нечто большее, чем красивая оболочка, за которой прячется слабое создание, и что он, Александр, ее муж, ее единственный любимый человек во всем этом мире, как раз и есть воплощение того, каким настоящий мужчина должен быть: сильный, умный, опытный и, конечно же, успешный.

Он хотел верить ее словам, он им даже верил, и снова на несколько дней в жизни его наступала светлая полоса, не затмеваемая больше мрачными сомнениями. Но вот они снова гуляли по пляжу или сидели в ресторане, и снова он ловил на ней взгляд кого-то из этих «мажористых гомосеков», и легкий румянец на ее лице, как ответная реакция, которую он так до конца и не мог разгадать, погружал его опять в то задумчивое состояние, которое оканчивало очередной безоблачный цикл его ранимого в этом вопросе сознания.