Читать книгу Сонница. Том первый - Макс Бодягин, Максим Бодягин - Страница 10

День шестой.

Воскресенье, 20-е мая

09:21

Огромный полузаброшенный пионерский лагерь, по сути дела состоявший из нескольких отдельных жилых массивов, слитых в один комплекс общей инфраструктурой, не очень походил на место отдыха. Мало того, что его разъедала ржа давней запущенности, огромные многолетние лопухи и спутанные заросли малины почти скрывали первые этажи бараков. Вокруг покосившегося и местами полностью развалившегося забора несколькими рядами тянулась колючее заграждение с циничным названием егоза, брошенное прямо на землю, наспех сколоченные вышки, угрожающе торчали по периметру. Вдобавок, знакомой с детства архитектуре детского лагеря, с его покосившимися беседками и выцветшими плакатами, совершенно несоответствовала мёртвая тишины, царящая вокруг.

Солдатики-вэвэшники, охранявшие периметр, не сговариваясь, вели себя очень тихо, говорили полушёпотом, а молодой капитан Вострецов, командовавший ротой охраны, даже приказы отдавал вполголоса. Тишина, вынужденное безделье, отсутствие событий, всё это, по мнению капитана, могло развратить личный состав, поэтому периодически он представлял, как будет устраивать марш-броски, учения по отражению внезапной атаки террористов или по блокированию группы гражданских лиц, вознамерившейся штурмовать периметр снаружи.

О прорыве периметра изнутри капитан не задумывался. Уснувшие вызывали у него неуместное для служивого чувство жалости. Поэтому предварительную рекогносцировку капитан проводил либо за соседним леском, либо за болотцем, обрамлённым по периметру густыми зарослями ольхи и вербы, что располагалось ещё дальше. В самом лагере любой громкий звук, даже щёлканье автоматного затвора, казался кощунством.

Именно эту тишину и проклял ефрейтор Азат Адельшин, совершавший обход периметра в полдень, согласно штатному расписанию мероприятий по охране спецобъекта «Детсад». Так в оперативных сводках обозначался лагерь и пристроенный к нему палаточный госпиталь, закрывавший половину поля с люцерной, заботливо укрытый от посторонних глаз камуфляжной сеткой. Ефрейтор Адельшин шёл, хмуро потупив глаза, лишь иногда зыркая на облупленные корпуса, прячущиеся в сиреневых кустах и низкорослых кривых яблонях, объятых лихорадочным цветением, от которого у Азата кружилась голова. Ему отчаянно хотелось вернуться в родную деревню, а до дембеля оставался почти бесконечный месяц. Дни тянулись еле-еле, Азат проклинал свой дурацкий язык за болтливость, а свой нрав за вспыльчивость. Нахамив ещё в марте прапорщику Габидуллину, он обрёк себя на невыносимую муку. День за днём его однопризывники отправлялись домой, а ефрейтор ненавидящим взглядом провожал их, уходящих через КПП в счастливую гражданскую жизнь. Азату предстояло покинуть часть последним благодаря прапорщику, который клятвенно заявил, что будь у него малейшая возможность, Азат бы до глубокой старости чистил зубной щёткой армейские сортиры. Но раз такая месть невозможна, сказал Габидулин, то он привлечёт все свои немалые связи в части, чтобы Азат попал домой самым последним. Так и вышло.

Ефрейтор потянул носом дурманящий аромат цветущих яблонь, вспомнил маму, брата Ильшата, сестрёнок, а в особенности вспомнил одноклассницу Альфию, которая, вопреки распространённому обычаю, никуда из деревни не уехала, а осталась преподавать литературу в школе, где всего-то сейчас училось сорок смешных стриженых ребятят. Сам он тоже уезжать не хотел, наплевать, что ребята звали в город на заработки, а кто-то и на севера уехал. Азат любил тарахтеть вдоль горизонта на отцовском комбайне, мурлыча под нос длинные тягучие песни, которым его учила ещё бабушка.

И вдруг, когда мечтательный ефрейтор вместе с красавицей Альфиёй практически уже доехал на новеньком джон-дире до той точки горизонта, за которой кудрявые зелёные пролески меж оранжевых от заката полей переходят в райские кущи, неподалёку раздался странный шорох. В самом шорохе ничего удивительного не было бы, если б дело происходило где-то в нормальном месте. Но здесь, на объекте «Детсад», осточертевшем Азату за три дня дежурства, в этой стерильной тишине, какая могла бы царить лишь в космическом вакууме, шорох равнялся грому небесному. Ефрейтор Адельшин остановился, с удивлением глядя на центральный корпус, где раньше располагалась администрация лагеря, ленинская комната и большая столовая. Из корпуса донёсся ещё один шорок. Словно шелестели десятки платьев. Воздух вдруг взорвался тонким-тонким, на грани ультразвука, девичьим визгом. Азат Адельшин оторопел. Он хотел рвануть навскидку автомат, но никак не мог сложить в голове, что может служить источником угрозы, поэтому так и застыл с наполовину поднятым оружием. То, что он увидел в следующую минуту, навсегда осталось в его жизни самым ярким армейским воспоминанием…

Как и большинство его сослуживцев, Азат предполагал, что за пациентами на объекте ухаживают молодые медсёстры. Кто на самом деле скрывался под глухими небесными одеяниями можно было лишь догадываться, персонал «Детсада» напоминал космонавтов, неслышно и плавно скользящих по растрескавшимся асфальтированным дорожкам объекта в своих бесформенных комбинезонах. Серёга Слезко из второго отделения на днях подбивал ефрейтора пробраться за периметр и разузнать, есть ли там хорошенькие медсестрички, но Азат опасался. Не, Серёга, не пойду, мотал он головой. Думаю, по своей воле в такую жару ни один человек на себя скафандр не напялит, говорил Азат. Значит, там нечисто что-то, зараза какая-то на объекте, или радиация. Ну да, нахально улыбался рябой Серёга, а чего тогда нас в скафандры не наряжают. Да дорого, наверное, эти костюмы стоят, отвечал Азат. А солдатская-то жизнь дешёвая, чего им на нас-то тратиться.

Эти воспоминания промелькнули в ефрейторской голове со скоростью пули. В следующую секунду он увидел, как совсем молоденькая медсестра в разорванном скафандре спускается с крыльца, вроде бы и вприпрыжку, но медленно-медленно, так медленно, что Азату становится заметно, как остро торчит из прорехи острое девичье плечо, она бежит, делает несколько шагов, и из темноты уходящего вглубь коридора доносится этот невозможный шелест и в следующую секунду оттуда слишком быстро, неестественно быстро выбегают уснувшие. Они бегут прямо по дорожке, к голубеньким воротам с облупившимися жестяными звёздами, кое-где подновлёнными алой краской. Они бегут с закрытыми глазами, нелепо, не по-людски, догоняют девушку и бегут прямо по ней, кто-то из них поскальзывается, но почти сразу вскакивает и продолжает неистово рваться вперед, прямо к нему, к Азату, их ноги хрустят по чему-то мягкому, по плоти, юной, девичьей, беспомощной плоти, и вдруг хруст сменяется омерзительным чавканьем, и Азат вдруг понимает, что это чавкает мясо, еще секунду назад бывшее живым человеком, который ходил, дышал, мечтал. Точнее, ходила, дышала, мечтала. Она. Она наверняка хотела любить. Хотела, чтобы её тоже любил кто-нибудь. И теперь она стала месивом, обрывками тряпок, вперемешку с дроблёными костями и рваными жилами.

Азат попятился, поднимая автомат и глядя на безмолвно бегущую прямо на него толпу. Стоя-а-ать, заорал он что было мочи, и ещё что-то, чего разобрать и сам уже не мог, скорее всего просто кричал аааа, что угодно, лишь бы эти закрытые глаза распахнулись, чтобы поднялись эти веки, тяжёлые как танковый люк. Но спящие продолжали бежать. Завыла сирена на вышке. Фонарь рубанул по траве толстым световым мечом, таким бледным в дневном свете. Стоя-а-ать, кричал кто-то в мегафон. Но они продолжали бежать.

Ефрейтор Азат Адельшин, перехватил левой рукой ремень, плотнее обматывая им запястье, и опустился на правое колено. Голова казалась ему холодной и ясной. Он упёр локоть в левое колено, чувствуя, как правый ботинок упёрся в мягкую жирную землю. Палец опустил прохладный воронёный предохранитель. Ду-дут. Пламегаситель плюнул коротким оранжевым язычком, пуля снесла полчерепа одному бежавшему, второму содрала крупный лоскут кожи с щеки и снесла больше половины уха. Стоя-а-ать, неслось с вышки. Но они не останавливались. Поэтому Азат стрелял короткими очередями, стараясь бить прицельно, насколько это вообще было возможно.

Они остановились.

За метр до колючей проволоки.

За эти мгновения Азат успел уронить больше двух десятков жутких беглецов.

Он всё ещё сосредоточенно щёлкал спусковым крючком, целясь то в одного из остановившихся уснувших, то в другого, пока ошалевший от ярости капитан Вострецов не хватил его прикладом по голове, наотмашь, да так, что помял каску. Свет погас. Палец разжался. Азат ехал к горизонту на новеньком джон-дире, прямо в полыхающий оранжевый диск, что, танцуя, опускался за кромку земли.

День шестой.

Воскресенье, 20-е мая

14:40

Губернатор тяжело вылез из длинного низкобрюхого автобуса gmc, сверкающего ослепительно белым глянцем, от него изрядно несло виски. Набрякшие под глазами мешки сразу состарили его лет на десять, он осунулся, опух от недосыпания и переизбытка алкоголя, и даже всегда идеально сидевший на нём пиджак вдруг обзавёлся тёмными кругами под мышками, и обвис, обнаружив складки в самых неожиданных местах. Губернатор быстрыми шагами пошёл к границе периметра, не обращая внимания ни на двух вице, бежавших за ним по пятам, ни на пресс-секретаря Свету, умудрявшуюся делать на бегу какие-то пометки в блокноте. Он стремительно подошёл к воротам, толкнул их рукой и попытался войти, но путь ему загородил молоденький безусый сержантик. Так, кто тут командует, спросил губернатор в воздух. Откуда-то сбоку появился багроволицый полковник в тёмной вэвэшной парадке и зычно доложил, ухитряясь соединить командный голос с очевидным извинением за то, что натворили его подчинённые: полковник внутренней службы Свиридов, товарищ губернатор. Губернатор смерил его тяжёлым взглядом и сказал: нет, я хочу знать, кто из офицеров является непосредственным свидетелем происшествия. Капитан внутренней службы Вострецов, устало и совершенно немолодцевато проговорил подошедший капитан, прикладывая руку к мокрой от пота пятнистой кепке. Сколько жертв, спросил губернатор. Двадцать восемь погибших, ответил капитан. Раненые есть, спросил губернатор. Капитан помотал головой: нет, слишком короткая дистанция, он стрелял практически в упор, поражения в большинстве случаев оказались несовместимы с жизнью. И где он сейчас, спросил губернатор. Капитан повернулся и показал рукой на небольшую сторожку: мы временно оборудовали гауптвахту для содержания задержанного в подсобном помещении сторожа. Мы, начал было говорить слегка оправившийся полковник, но губернатор грубо оборвал его: я не с вами разговариваю, полковник. Я не знаю и знать не хочу, как вы поступите с этим полоумным долбоёбом, который расстрелял живых людей. А слов, которые мне придётся сказать родным погибших, вы мне явно не подскажете. Вы же не Пушкин, насколько я понимаю. Света, губернатор повернулся к пресс-секретарю, сложив из бровей некий знак вопроса, есть идеи? Света посмотрела в искаляканный блокнот и задумчиво ответила: закрытый охраняемый объект в лесу. Никто ж не знает. Нам не обязательно афишировать этот кошмар.

А где, вообще, сейчас все эти ваши проснувшиеся уснувшие, спросил губернатор, поворачиваясь к капитану Вострецову. Виноват, они не проснувшиеся уснувшие, ответил Вострецов. Они просто уснувшие. Капитан Вострецов на секунду задумался, собрался и отрапортовал: данные уснувшие, числом до восьмисот человек, самовольно покинули отведённые им лежачие места и методом интенсивного бега достигли границы периметра, в нарушение правил внутреннего распорядка. Данный бег совершался ими с закрытыми глазами, посредством бессознательного состояния. В силу вышеуказанного, колонной данных заклю…, извините, больных была сбита сотрудница объекта, выполнявшая дежурный обход согласно правила. Сбита и затоптана, в следствие чего у данной сотрудницы наступил смертельный исход. Ефрейтор Адельшин методом визуального наблюдения установил факт затаптывания медсестры и самовольно открыл огонь, уничтожив до двадцати восьми больных. Добежав до границы периметра, указанные больные внезапно остановились, не реагируя на устные указания начальника караула. Через четверть часа они приняли горизонтальное положение и больше не двигались. Силами личного состава вверенного подразделения указанные больные возвращены на места постоянного наблюдения, ефрейтор Адельшин подвергнут аресту, тела погибших складированы в холодильной комнате столовой.

Отрапортовавшись, капитан Вострецов вдруг обмяк, вытер рукавом взмокшее лицо и расстегнул верхнюю пуговицу и потянул ворот тельника, словно говоря, мол, мы свой долг исполнили, ждём дальнейших указаний, готовы хоть на плаху. Извините, подала голос Света. Капитан Вострецов, полковник Свиридов и губернатор с изумлением воззрились на неё, будто бы с ними заговорил сиреневый куст. Вы говорите, передвигались они методом интенсивного бега, констатировала Света, с трудом сдерживая усмешку, которая всегда невольно возникала у неё при столкновении с картонным канцеляритом военных, я хочу спросить, насколько интенсивным был их бег. Капитан Вострецов секунду подумал, и ответил: они бежали примерно в три-четыре раза быстрее, чем обычные люди. С закрытыми глазами, уточнила Света. Так точно, ответил капитан. Господи, пробормотал губернатор, я только сейчас представил, как вся эта орава бежит по городу. Они же всё на своём пути сметут. Так точно, сметут, кивнул капитан. Как вы думаете, капитан, ими кто-то управлял, спросила Света. Света, ты соображаешь, что говоришь, медленно сказал губернатор оледеневшим голосом. Увы, ответила Света: так что, капитан, скажете? Так точно, в их действиях усматривались признаки выполнения чьего-то приказа, ответил капитан.

Вострецо-о-ов, сказал полковник ноющим голосом, будто бы он был ребёнком, а капитан только что его ударил. Говори-говори, сынок, приободрил губернатор. Товарищ губернатор, разрешите доложить, ответил Вострецов. Личный состав полностью деморализован сложившейся ситуацией. Ефрейтор Адельшин – один из лучших бойцов подразделения, неоднократно представлялся к поощрению руководства, неоднократно побеждал в окружных соревнованиях по стрельбе из автомата Калашникова, он хороший солдат и мне трудно винить его за совершённый проступок. Разумеется, с точки зрения устава, он совершил преступление. Но по-человечески, если позволите, его поймёт любой из моих ребят. Но они же не смогли бы пробежать через эту вашу егозу, сказал губернатор. Капитан откашлялся, потупился и очень тихо сказал: виноват, товарищ губернатор, эти уснувшие девушку затоптали, насмерть. Они же страшные, как зомби в кино, они не люди даже. Её как будто гранатой взорвали. На наших глазах. И это видели все ребята. Мне очень сложно будет, и тут он замолк. Губернатор с удивлением увидел, как глаза капитана Вострецова увлажнились. Личность девушки установлена, спросил он. Никак нет, ответил капитан, личные данные сотрудников объекта нам не расшифровывали, нам запрещено с ним общаться в целях санитарной безопасности.

Так, слушай мою команду, капитан, зычно сказал полковник Свиридов, роту расформировать, взять с личного состава подписку о неразглашении. Уже исполнил, ответил капитан. Что, расформировал уже, своей властью, ядовито спросил полковник. Никак нет, подписка уже дана при заступлении на боевое дежурство, совсем сдулся капитан. Он заметно скис, даже казался меньше ростом. Вы мне тут, полковник, прекратите шашкой махать, а то к ёбаной матери пойдёте командовать конвойным взводом куда-нибудь поближе к Северному Ледовитому океану, взорвался губернатор. Сначала вы, блять, не можете нихуя, а теперь на этого мальчика решили всё списать, не выйдет. Я лично прослежу, чтобы ни с ним, ни с его ребятами ничего плохого не произошло. Этому Адельшину долго до дембеля ещё тянуть, спросил губернатор Вострецова. Да он, по сути, уже отправки домой ждал, товарищ губернатор, ответил капитан. Так отправьте его по-тихому. Только предупредите, если он вдруг по какой-то сраной причине с похмелья какому-нибудь своему другу расскажет об инциденте, мы его в дурдом засунем лет на двадцать. И умрёт он полным овощем, ясно, спросил губернатор.

Он крепко взял полковника за рукав, отвёл в сторону, не взирая на протестующие жесты, и тихо сказал: полковник, вы человеческий язык понимаете. Вы понимаете политические последствия этого инцидента в предвыборный год. Я – военный человек, вскинулся полковник. Дубак ты конвойный, полковник, а не военный человек, грубо ответил губернатор. Если мы не договоримся, я дам команду особистам начать копать. И, уверен, что по моей команде они что-нибудь да накопают. Дачку твою с огородиком в десяток гектар, парочку квартирок. Дочка твоя, я слышал, довольно крепко на ногах стоит в нашем городе. Так мы её уроним, понял, грозно спросил губернатор, в одночасье превращаясь из должностного лица в того, кем на самом деле был, в хищного пацана родом из девяностых. Полковник стоял, нервно дёргая свекольным лицом. Завтра доложите о результатах руководителю комитета по взаимодействию с правоохранительными органами, слегка успокаиваясь, завершил свою речь губернатор и пошёл по направлению к лагерным корпусам. Света засеменила за ним, оба вице курили возле автобуса, с нехорошим прищуром глядя вслед руководителю.

Отравить бы их всех к хуям, этих уснувших, деланно пошутил первый вице. В каждой шутке есть доля шутки, Гена, ответил второй. Я вообще не представляю, как мы объясним родственникам, почему они все погибли от огнестрельных ранений, сказал первый вице. С этим-то проще пареной репы разобраться, ответил второй. Запаяем их в цинк, так и закопаем. Просто объявим, что они заразны, или что-нибудь типа того. Света напишет красивую надгробную речь, шеф её красиво прочтёт, матери всплакнут. Главное, чтобы наружу ничего не выплыло. Я тебя умоляю, договоримся с чекистами, так гайки завинтим, ни одна вошь не выползет, ответил первый вице. А мы договоримся? спросил второй. И какой ценой мы с ними договоримся? Ну слушай, мы же второго зама местного губчека плющим по бизнесу уже полгода – так давай прекратим, ответил первый вице. Ну это шефу решать, ответил второй. А у него есть выбор, спросил первый. Можно, конечно, дать ход по тому делу о шлакотвалах, правда, чекисты на этом поднимутся, но козырей-то у нас не так уж и много, или я не прав. Гена, это похоже на нелояльность, не то с ехидцей, не то серьёзно ответил второй вице. Послушай меня, салабон, я на административных должностях был, когда ты ещё старшеклассникам дрочил в мужском туалете, злобно прошипел первый вице, ты понимаешь, что эта история нас всех потопит, ты себе в этом отчёт отдаёшь. А ты не заводись, крокодил, игриво ответил второй, я всё понимаю, но не тебя ли шеф из грязи вынул. Чтобы сейчас вместе с собственным политическим трупом закопать, спросил первый вице. И пиздец тогда и моей недвижке, и твоему рекламному бизнесу. Я тебя понял, миролюбиво положил второй вице руку на плечо старшего товарища, при этом лицо первого исказилось в приступе лёгкой брезгливости. Будем решать, как отбиться, не впервой.