Читать книгу Город на крови - Максим Городничев - Страница 3

Олег Семеныч шел по ночному Покровскому бульвару, покачиваясь от усталости, злость и пустота сцепились со сном. Старинные доходные дома проплывали справа и слева. Квартиры в центре Москвы стоили далеко за пределами разумного, и Семеныча душило чувство неполноценности. На зарплату мента только будку собачью можно купить, бляха.

Да, Москва – интересный город, великий, если смотреть на огни центральных улиц. Стоит свернуть, и за фасадами клубных домов откроются взгляду узкие улочки, ветхие и мрачные. Перенаселенные кварталы с одной на всех планировкой, где за вышколенных консьержей отдуваются бомжи. А еще немного вглубь этого слоеного пирога – дома под снос, их жильцы давно расселены, а коробки стоят. Здесь еще обретаются одиночки: бессемейные прокеросинившие жизнь мужики, проститутки, забытые детьми старики. Рай для уголовников. Когда попадаешь сюда впервые, можно обмануться и решить, что здесь царит вечная ночь. Хотя ночь такой темной не бывает. Это сажа, растворимым углем осевшая в брюхе кашалота. И в его чрево, опоясанное кольцевой автодорогой, набилась тугая сеть морщин из тупиков и переулков.

Семеныч шел вдоль руин, отгороженных благородными фасадами купеческой архитектуры. Он не видел вокруг настоящей Москвы 90-х, но знал, что она рядом. Это было мучительное сочетание: глянцевый, откормленный бомонд и нищенская реальность почившего коммунизма с разъевшим общество беспределом и талонами на питание. И все же такое сочетание казалось закономерным.

Ночной воздух напоен влагой, ребра фонарей вдоль бульвара окружал нимб. Полковник, прихрамывая, перешел дорогу и нырнул в арку одного из дворов, срезая путь. Придется пощекотать кита под брюшком. Хотя сама идея пройтись пешком уже не казалась удачной. Перед носом мелькнули обшарпанные стены с облупившимися спиралями краски, начавшая ржаветь обшивка двери. В чем-то мы с ней похожи, – подумал Семеныч.

Полкан на ходу раскуривает папиросу. То ли зажигалка плохо работает, то ли ветер мешает, но он вынужден остановиться, защищая огонек одной ладонью. Кирзовый смок вливается в легкие, стены чуть сдвигаются, смазываются под действием табака. Губы долго и зло тянут дым, тот выходит изо рта, как из свистка чайника.

Вынырнув из черноты арки, Семеныч остановился, оказавшись на политой электрическим светом улочке. Пара ночных бабочек отделилась от стен, приблизилась, покачивая бедрами. Семеныч девушек не замечал, взгляд будто сквозь туман к видимой только ему пустоте прикован. Он шестым чувством уловил гормональный зов, исходящий от проституток, на который еще недавно сбежались бы австралопитеки со всего муниципального округа. Но сейчас рынок завален товаром, долгие десятилетия томившимся в советских подвалах.

Из растворенных окон ближайшей типовухи льется струйка любовной музыки, но полковника бросила жена год тому, и теперь отовсюду он слышит плач крокодилов. В небе полная луна наслаждается дуэтом рояля и скрипки, следит за нырками клавиш и танцем смычка, но для Семеныча на лету истлевает каждая нота. Последние годы его жизни – шрам, оставленный на жопе мира.

По асфальту тихо зашелестел дождь. Семеныч поежился от ворвавшейся в тело свежести, полы твидового бушлата с шильдиком «Усть-ижма, 1988» на воротнике плотнее обняли друг друга.

Старый мент топтал Подколокольный переулок, взгляд зацепился за телефонную будку, одинокую в лунном свете. Телефонный столб склонил голову. «Спит, мля, а я вот нет, – бурчит полковник под нос. – Пусть квартиранты элиток начисто друг друга перебьют, без проблем. Жмуры закончатся, меньше работы, да и церкви не на чем спекулировать будет».

Семеныч щелчком выбрасывает окурок «Беломора», бычок искрит в темноте, очерчивает огненную дугу, прячется в канаве. Адреналин, не успев взбодрить, быстро выгорает, как будто пороха в груди не осталось, и ночной холод начинает трясти мышцы. Шальной порыв ветра отдергивает борт бушлата, полкан фиксирует его постовым в виде пуговицы, шагает дальше.

Улица пуста – ни транспорта, ни загулявшихся подростков: ведьмачий тракт, не пользующийся популярностью у торговцев. Проплывающий слева мрачный Голосовский дом в лунном свете кажется еще мрачнее, напоминая заброшенный Нотр-Дам. Неприбранный после стройки шлакоблок, как нижняя челюсть голема, выступает вперед.

Семеныч втянул лысоватую голову в плечи – впереди темно, фонари не горят. Вдалеке блеснул свет фар, быстро разросся, цинично срывая с улицы покров таинственности, гул мотора в тишине промурлыкал восьмицилиндровый ноктюрн.

Надо смотреть под ноги, а не на консервные банки, одергивает себя полковник, но непросто отвести взгляд от креста, отраженного в лобовом стекле. Посмотри секунду не отрываясь, и сетчатка глаза сфотографирует вещь, сделает из нее полароид. Недобрый автомобиль. Катафалк. Семеныч торопливо спрятал глаза, убрал их в чехлы век, но снимок уже проявился и тени ожили: полкан представил себя человеком на том самом распятии, а спустя секунду фигуркой на капоте мчащегося автомобиля – Дух Экстаза над губой Роллс-Ройса. Мент подслеповато завертел головой, избавляясь от наваждения.

Трасса – пуповина цивилизации. В Москве всегда кто-то куда-то едет, дорога собирает жизнь вокруг себя, так магнит притягивает железную стружку. А здесь сломалось что-то, морг на колесах проехал, и тишина воцарилась. Мир струсил, затих. Очередное убийство, но что для тебя одна маленькая жизнь, Москва? Чего ты испугалась? Вот обвисшие трамвайные провода, как струны расстроенной гитары. Даже ветер скуксился, разорванный плакат на сетке водостока трупом притворился. Поганый район, злобой напоенный, чувствуется ясно, когда один сквозь ночь здесь идешь.

Полковник печально вздохнул. Почему его, шефа отдела, вызывают на место, как опера? Охренели они там, мало, что денег не платят, еще бегай по полю в свои пятьдесят, точно следак. Носом хотят потыкать, показать, Солянка кровью обливается. Так Хитровка всегда в крови купалась, еще с царских времен. Убивали при царе, теперь убивают под носом у чекистов, а нам ловить. А почему нам-то? Пусть сами ловят, бляха.

Место убийства стерегли двое сержантов, перегородивших Солянку, напротив дома №7. Разбили пикет прямо на дороге перед Домом с атлантами. Красно-синий свет окрашивал выхлопные газы, бликовал на черной поверхности асфальта. Семеныч увидел лица патрульных, пацаны совсем, с совиными глазами, в унисон с асфальтом сверкающими то красным, то синим. Насмотрятся, блин, кошмары загрызут.

В десятке шагов от сержантов лежало тело, распростертое у бордюра – из-под пленки торчали только ноги, одна – согнутая, вторая – прямая, без ботинка, с задравшейся выше щиколотки брючиной.

Подойдя, Семеныч обмахнул сержантов удостоверением:

– Отдел по раскрытию убийств…

Сейчас отдел состоял из него одного, Марат должен подъехать с минуты на минуту.

Постовые козырнули, закурили, поблескивая мокрыми от дождя кокардами, с интересом смотрели на полкана. Тот, не найдя куда руки пристроить, тоже закурил. Дым повалил густо, смешиваясь с паром. Ну точно, паровоз, бля. Пропыхтел легкие, скоро спишут. Солидолом смажут, в ангар отгонят, и свинцом накроют.

Семеныч в очередной раз испытал приступ любви к родному «сапожищу». Он в два затяга сжег табак, отшвырнул бумажный мундштук. Интересно, с этим трупом какая беда случилась. Если яремную вену вскрыли и сцедили кровь, наш клиент. Но заглядывать не хотелось, Марат приедет, и пусть смотрит. Наш-не наш, лотерея.

Около трупа лежал замусоленный полиэтиленовый пакет. Полкан приподнял краешек, аккуратно заглянул: селедка, завернутая в промасленный газетный лист. Воняла.

– Тьфу, сейчас вырвет.

Сержанты посмотрели в его сторону.

– Товарищ полковник, может, прибрать труп, а то дождь уже как лед сечет.

И правда подморозило. Неощутимо сначала, но все сильнее – с каждой минутой. Кусало щеки и подбородок, трещало жестенеющим воротником.

Зябкая ночь. А бывают теплые в ноябре? Вряд ли. Семеныч уже забыл, как это – изнывать от жары. Сейчас он знал одну элементарную вещь: тепло надо беречь. И плевать, что оно пахнет бушлатным потом. Заболеть недолго.

Полкан, выдыхая клубы пара, посмотрел на труп. Лежит, а Марат идет, только далеко где-то, не видно его.

– Ладно, грузите, и на вскрытие, в центральную. Я позже подъеду.

Семеныч хотел было откинуть пленку и посмотреть на шею человека, но не решился. Патрульные приступили к исполнению, вопросов не задавали, понимая, что для откровения им звезд не хватит.

– Вообще-то постойте… – полкан наклонился и для очистки совести осмотрел карманы трупа. Ни документов, ни ценностей, только грязный носовой платок и замызганная десятирублевка. Еще жетончик на метро. А потом внутри у Семеныча шевельнулось что-то, и мозолистая пятерня откинула полиэтилен.

Фонари светили грязными кляксами, всего пара и горела, ни зги не видно, или глаза подводят? Полковник склонился чуть ниже, разглядывая глубокую рану на горле человека. Рваные лоскуты кожи с синими прожилками, и ни капли крови. Наш клиент, приехали. Искусственный тусклый свет пульсировал, озаряя пустые глазницы существа, недавно бывшего человеком.

– Третий жмур за месяц, и тоже без крови. Сухой, как пергамент. Оформили его?

– Так точно!

– Везите.

Марат появился, когда патрульный «глазастый» трогался с места, увозя тело. В отдалении зазвонил колокол. Капитан вылез из скрипнувшего тормозами старенького БМВ, проводил патруль взглядом.

– Почему так долго? – Семеныч вырвал Марата из секундного анабиоза, – я за тебя углы тут обивать буду?

– Виноват, Олег Семеныч, – сказал Марат, козырнув. – Машину завести не мог, хотя вчера из сервиса забрал.

Полкан окидывает капитана взглядом, у того из-под кожанки выбивается помятый край белой рубашки. И лицо такое же помятое. Щетина, Бог с ней, а вот фонарь под глазом, это как понять, и нос вроде бы чуть в сторону смотрит. Кадры, бляха.

– Отремонтировал бэху свою? – спросил полкан сквозь внезапный зевок, – в морг щас поедем, жмура смотреть.

– Наш клиент? – Марат сразу подобрался.

– Похоже, наш, – дозевнул полковник, – не уверен еще, но в шее у него второй рот, это факт.

Солянка пустовала: ни прохожего, ни автомобиля. Семеныч достал «Беломор», пачку которого не мог прикончить уже несколько дней, а этой ночью курить тянуло. Как воздухом подышать. Зажег, сделал глубокий вдох, и кинул папиросу под ноги – в груди сильно кольнуло. От неожиданности Семеныч даже всхлипнул. Сердце остановилось, и на миг показалось, что оно уже не забьется, что он сейчас умрет, падая на мокрый асфальт. Потом, слава Богу, сердце застучало опять. И он стукнул кулаком в грудь, показывая находящемуся там насосу, кто в доме хозяин.

Залезли в бэху, пружины скрипнули от натуги под центнером полканова огузка, но внештатного сала в Семеныче не так много было, самбист в прошлом, потом железо тягал, нарастил дурного мяса.

В салоне сразу стало теплее, пахло еловым освежителем, и кожей. Марат повернул ключ, торпеда загорелась зеленым апельсином. Защелкал поворотник. Капитан вырулил на проезжую часть, набирая скорость. Справа проплыл Дом с атлантами постройки конца XIX века.

На дороге просторно, хотя Кремль всего в паре километров. Москва, конечно, ночью не так забита автомобилями, как днем. Да и вообще, у народа денег нет особо разъезжать. Перестройка всех опустила. Бензин подорожал, и не важно, что людей внутри МКАДа вдруг под пятнадцать миллионов стало, когда из регионов ломанулись за лучшей жизнью. 1995 год на дворе, а как будто вчера танки по Белому дому лупили.

Серый асфальт плыл под колесами. Шуршал тихо. Черные, чужие окна с враждебностью глядели на дорогу. Пунктир разметки бежал навстречу и пропадал под машиной. По обе стороны тянулся кремлевский полк столбов со склоненными над асфальтовой полосой фонарями. Половина не горела, но столбы мелькали часто, и казалось, будто железка на резиновых подковах несется в трубе вроде бесконечного парника, а по обе стороны шоссе – дикий и враждебный мир, полный рептилий.

На Старой площади неожиданно оказался затор, ставили какие-то ларьки, или убирали, не понятно. Пока объезжали среднеазиатскую речь и железный скулеж подъемных кранов, Семеныч задремал, разомлел в теплом салоне. Марат что-то говорит, байку травит, наверное, а полкан о жене думает, о детях. Но почему-то больше о жене. Вспоминает тот вечер, когда почти решился позвонить ей. Сидит на кухне перед телефоном, опрокидывает в себя стопку, пьет водку как воду. Хочет все исправить, набрать номер, но рука не поднимается. Сейчас не поднимается, а тогда поднялась. Он все прокручивает в голове, как это было. И было ли? Год прошел, а как в другой жизни. Суббота на дворе стояла. Полкан явился далеко за полночь, работа такая, но Таня, она, блин, устала, ей надо высказаться, нет, чтобы понять, простить и помолчать. Ну гости приходили, важные, начальник с супругой, и что, не понимают что ли? Ментовская работа, бляха, она… в общем, не сахар. А Таня сразу накинулась, с порога. А он труп перед этим полчаса разглядывал.

– Олег, ты хочешь, чтобы наша семейная жизнь взяла и закончилась? Чтобы я сидела по ночам и ждала, когда тебя бандиты в подворотне зарежут? – Ее голос надломился на слове «зарежут», и в сердце у него екнуло.

Таня не могла смириться, что мент в Озерове всегда побеждал мужа. Она ждала, что Олег снимет погоны, искренне в это верила. Но как он мог перестать быть сыскарем? Как бы он ни любил ее и детей, как бы ни желал им счастья, он не мог просто взять и стать другим человеком.

– Тань, я не уйду в отставку, я нужен Москве. В городе война…

– Ах, в городе? Он для тебя важнее? Идиот! – выкрикнула жена, смотря на мужа чужими от злобы глазами. – Безответственный идиот. И служба твоя ничего не стоит!

Семеныч тоже ответил ей чужим жестоким взглядом, вырвал у нее из рук завязанную на бантик картонку, не посмотрел даже, а стоило бы посмотреть, подарок все-таки, билеты в кругосветное, мать его, путешествие, все Танины деньги там были, а он подскочил к балкону, дернул ручку двери, и злобно выкинул коробку с шестого этажа в снег.

– Не смей, – крикнула Таня уже от балконного порога.

– Уйди, истеричка, – сказал ей Семеныч, с маниакальной злобой ожидая реакции жены. Реакция последовала звонкой пощечиной прямо через порог. Ну и он тоже ударил с оттягом, да так, что нос ее набок стал смотреть, как у Шапокляк. А она ведь не со зла его ударила, впервые, кстати, просто обида накопилась, все люди как люди, а тут жена начальника убойного отдела. И он знал, что ей не легко, но той ночью забылся, крыша на работе поехала. Нет, звонить не стоит. Он выпил еще стопку, потом голова ударилась о боковое стекло бэхи.

– Олег Семеныч, не спите, на месте почти.

– Морг? – полкан долго пытается проморгаться, но картинка все равно плывет.

– Он самый, родной, как за хлебом сюда ездим.

– Шутник ты, Марик, – Семеныч сплевывает невидимую пылинку, – паркуйся поближе, неохота стынуть опять.

Марат притормозил у арки одного из подъездов, прямо под знаком «остановка запрещена».

Полковник постарался приободриться. Тело его изрядно износилось, и после короткой дремы стало еще хуже. Он попробовал хапнуть кислорода ртом, но губы слиплись, как будто их намазали клеем. Тогда он начал дышать носом, экономно, втягивая воздух как жидкость. Свежие ручейки медленно потекли в носоглотку. В этот момент Семеныч действительно воспринимал его как жидкость. Воду, а еще лучше – водку.

Подошвы застучали по лестнице, Марат на ходу запихнул вылезшую рубашку в черные деловые брюки, сильно мятые, попытался взбодрить эбеновую шевелюру на голове, а полковник только харкнул на конструктивистскую пастораль под ногами.

Институт выглядел не унылой кафедрой по изучению анатомии при морге, а очень не бедным центром, хоть и со странной планировкой. Холл походил на приемную какого-нибудь нефтяника – повсюду банкетки для в ногах неверных, только освещение скудное: несколько неярких диодов на весь этот аквариум.

Семеныч хмуро огляделся, ничего не изменилось, да и что могло поменяться за неделю? Кругом уютные уголки: кофейные автоматы, свежевыкрашенные в спокойные тона стены, кружевные шторки на окнах. Странно как-то, в Москве обычно не считают денег на техническую начинку, но в остальном это почти всегда серый гигант с задранным линолеумом на полу. А моргу, похоже, старались придать впечатление домашнего очага, чтобы сотрудники не спешили бежать с работы. Марат с завистью подумал, что выбрал не ту профессию.

На стене висела огромная доска объявлений, а за стеной этой прятался спуск на цокольный этаж, откуда можно было попасть в подвал с телами, привезенными на экспертизу.

Опера спустились по каменным ступеням крутой лестницы навстречу валящему из коридора холоду, вони формалина и разлагающейся плоти.

– Швецов предупрежден о нашем визите? – спросил Марат. – В прошлый раз он был недоволен, что без приглашения заявились.

– Пусть привыкает по состоянию трупов определять, когда приедем, – Семеныч цыкнул зубами, ставя точку в обсуждении.

Лаборант выдал белые халаты, оба накинули ритуальное тряпье поверх курток. Швецов заведовал моргом, или его частью, предназначенной для исследования тел. С ним никто не любил работать, все знали, что он со странностями, и дело свое любит. Мертвых любит больше, чем живых, есть над чем задуматься.

Милиционеры прошли в металлическую двустворчатую дверь и оказались в прохладном коридоре с грязными стенами и низким потолком. Все сразу встало на свои места. В конце коридора еще одна дверь – с иллюминатором, как в батискафе. Марат толкнул шмат железа, перегородивший дорогу, входя в обширное помещение. Справа стена, сегментированная ящиками с табличками, как в библиотеке. Слева рабочая часть: потянулся ряд железных шкафчиков, обшарпанных и помятых. Наверное, с инструментами. Там же, в самом уголке, сиротливо приютился стол, явно списанный и побывавший в более веселом месте. К столешнице приткнулось облезлое кожаное кресло, сейчас оно пустовало.

Семеныч глянул в зеркальце, криво висевшее на голой стене. Из-под русых волос давно прошедшей молодости пробился безжизненный белый мох. Не только на висках и баках, как год тому, теперь еще и челку снегом замело. И череп голый на затылке, будто гнездо. Для кукушки, наверное. Кожа там посерела, а щеки сплошь пегой щетиной проткнуты. Не там растут волосы, сползли с головы на лицо. Мда, старик почти, а чего добился? Ловил урок всю жизнь, а меньше их почему-то не стало. Вытащил шпану из подворотни, но подворотню из шпаны не сумел.

Полковник яростно заелозил рукавом по зеркалу, пытаясь стереть с амальгамы отражение незнакомого мужика.

– Доброй ночи, – громко сказал Марат.

Семеныч проследил за его взглядом, и увидел, как в углу между двух деревянных шкафов что-то закопошилось.

– Здравствуйте, господин Озеров, – патологоанатом приветствовал полковника, появляясь из-за лотков. Он шел с нечитаемым окаменевшим лицом, это передавало его неприязнь к жизни похлеще, чем крик. – И Марат Анатольевич здесь? Чем могу служить?

Опять за свое, не видел труп что ли, зачем глупые вопросы задавать? Швецов был мелким, неопрятным и рыхлым. Лицо бледное, волосы сальные, растрепанные, видно, давно не чесанные.

– Сегодняшнего видели уже? Характеристику бы получить, – сказал полковник.

Швецов расплылся в жутковатой улыбке.

– Ах, это! – воскликнул он с преувеличенным энтузиазмом. – Что тут скажешь… человеческое тело полно проводов, нервов всяких и кровеносные сосудов. Если эти провода обрезать, человек умирает.

– Давайте без философии, – буркнул полкан.

– Тогда приступим к делу! Напомните, вас интересует?..

– Недавно привезли, на срочную экспертизу, – сказал теряющий терпение Семеныч. – Горло у него вскрыто.

Доктор щелкнул пальцами:

– Проверим записи! – он дергано сместился к железным шкафам, открыл дверцу крайнего слева и стал рыться в штабелях регистрационных гроссбухов. Капитану послышалось, как в устах подвального гнолла закурилась богохульная считалка. Милиционеры переглянулись, молчаливо соглашаясь, что Швецов окончательно свихнулся.

– Ах, вспомнил, и без журнала найдем, куда я его запихнул. – Врач захлопнул ящик, вместо него открывая железную дверь во второй зал, и опера вошли вслед за Хароном в новое помещение морга, еще более холодное.

– Чертов лабиринт, – буркнул под нос Марат, патологоанатом услышал.

– Целые анфилады холодильников, мой друг, без провожатого можно и потеряться… навсегда.

– Смешно, – сцепил зубы Семеныч. Ему было не по себе в железном некрополе.

Второй зал оказался посолиднее, и, так сказать, пострашнее: с прозекторскими столами и бесконечной мозаикой морозильных камер вдоль правой стены, их прямоугольные крышки походили на дверцы микроволновок. Швецов, уверенно шедший впереди, наконец обнаружил искомую камеру. Семеныч с Маратом встали за его спиной, и палач, щелкнув замком, дернул за ручку. Дверца распахнулась, выкатились носилки, Швецов жестом фокусника сдернул уже расцветший кровавыми маками полиэтилен.

– Ух, магия! Как кино из кассетника доставать.

На провонявших нафталином носилках лежало тело мужчины средних лет. Черты лица исказил ужас, пережитый за секунду до смерти, на горле зияла огромная рана, прихваченная ледком. В цвете кожи, пронизанной переплетением сосудов, читалась зарождающаяся синева.

В голове у Марата стрельнуло, как в пасти, полной больных зубов, и взгляд его выкинуло на шею трупа, точно мусор на берег.

– Оптать, – выдавил Семеныч, прикрывая нос ладонью. – Очередной статист в папку, едрить твою мать.

Перед глазами полкана непрошено возникла Таня. Рассеянная, сосредоточенная, испытывающая оргазм, собирающая чемоданы.

Швецов странно улыбнулся. Свет, падавший на лицо патологоанатома, казалось, смыл с него все эмоции, оставив один лишь восторг.

– Я тут набросал, сейчас, – криминалист достал лист стандартного формата и протянул полкану. Тот посмотрел на каракули. Жутким канцелярским языком, что надежнее любых печатей, в бумаге сообщалось следующее: мужчина, предположительно сорока-сорока двух лет, убит вскрытием яремной вены с последующим сцеживанием всего объема крови. На основе сравнительного анализа выявлено, что тело схоже с тремя подобными телами, поступившими за последний месяц. Учитывая характер повреждений и места обнаружения жертв, можно сделать вывод, что в районе Китай-города орудует патологический убийца или группа сектантов, проводящая черную мессу или другой ритуал.

Полкан дочитал сочинение Швецова. Печать на документе тоже была, в самом низу листа. И подписан документ был минут десять назад.

– Спасибо за аналитику, – кисло улыбнулся Семеныч. – Не будем задерживать тогда, пойдем.

– Так скоро? – врач сделал обиженное лицо. – Может чайку?

– Нет, по ночам не пьем. – Марат виновато улыбнулся. – Да и работать надо.

– Работать так работать, – не стал настаивать врач. – Вы, главное, заходите.

– Как только… – буркнул полкан, подталкивая капитана к выходу.

Время приближалось к семи, светало. По улице громыхали первые трамваи, появлялись собачники, выгуливающие своих питомцев, тянулись к остановкам одинокие прохожие.

В участок ехали молча, даже Марат стушевался, выглядывал из своей куртки как промокший попугай. Машин прибавилось – Москва проснулась, готовая отпахать дневную норму.

Полкан все прокручивал в мозгу их последнюю ночь с женой, такую нелепую ночь, после двадцати то лет совместных тягот и радостей. Нет, он позвонит ей, сегодня же.

Старенький седан Марата свернул в переулок, проехал мимо обшарпанных заколоченных ларьков и выцветших плакатов. Одна из афиш изображала рок-музыканта, с лицом, подернутым экстазом от музыки, исторгаемой гитарой, которую он держал, как левша. На изжеванной временем бумаге еще различимы слова. «СПИД», прочитал капитан на одном обрывке и «МЕН» на другом. Он усмехнулся в короткие усы, на фоне беспорядочных половых связей что только не привидится. А написано то «СПИДМЕН». Не лихач, мужик, задумайся о семье. Он сбросил скорость, поняв, что слишком уж топит и может оказаться в отделе чересчур рано. Губы полкана изогнулись в чем-то приближенном к улыбке.

Об капот ощутимо терлось. Похолодало, вот и вместо дождя теперь скрип снежинок, шорох кружащего в небе рисового зерна. Гул натянутых электропроводов. Вой никак не желающего угомониться ветра, беснующегося над крышами домов.

Милицейский участок располагался в Хитровском переулке, на перепутье с Малым Трехсвятительским. Был он небольшой, потому что находился в центре. Конечно, тут тоже живут люди, да и офисов-магазинов вокруг полно. Но все-таки с окраинными спальными районами не сравнить. Работы меньше, персонала, соответственно, тоже. Да и те, кто есть, занимаются большей частью ворами и мошенниками. Зато в убойном отделе два сотрудника: Марат и его шеф Семеныч. Еще вот третьего прикомандировали, желторотого совсем, после академии. Сегодня должен объявиться.

Марат заглушил движок у одинокого четырехэтажного здания с вывеской «Милиция». Выглядело оно скромно и неприметно, словно сотрудники рассчитывали затеряться в его коридорах, прячась от гремящей по всей стране борьбы с оргпреступностью. А на самом деле архитектурный росчерк каждого отделения, весь ансамбль ментовской грибницы сконструирован так, чтобы не раздражать граждан, не разрушать их психологический комфорт.

Семеныч выполз в промозглую хмарь, потоптался, разминаясь, подышал «Беломором». Почти рассвело, и сонливость начала уходить. Только мысли нехорошие никуда не спешили, сверлили мозг.

Марат дернул добротную чугунную дверь, единственная благородная деталь на облезлом фасаде, – заперта, звонок тоже как бы и не работал. То есть звонить он звонил, но реакции никакой. Капитану пришлось с минуту барабанить в косяк носком ботинка, прежде чем его опознали через затянутое проволокой окошко и решились впустить.

Открыл лейтенант в рубашке с косо сидящим галстуком, болтающимся на ветру, и отпечатками ладони на левой щеке. Видимо, сморенный непогодой, он прикорнул за пультом.

– Спим, бляха… – вместо приветствия буркнул Семеныч.

– Никак нет, – попытался оправдаться литеха. Он смотрел на полкана испуганными глазами и видел перед собой метна, большую часть жизни отдавшего беготне за маньяками по подворотням. Крепкого телосложения, не старый еще, а взгляд потухший, неживой почти. Лейтенант смотрел на него и не понимал, чего больше боится, начальственной зуботычины или закончить карьеру вот таким же стариком, о котором забудут сразу по выходе на пенсию.

– Ладно, вольно, – Семеныч шагнул в теплый, и оттого казавшийся не таким мрачным коридор. – Я и сам на зимовку ушел бы, в берлогу, от этой безнадеги подальше. – Заканчивает он уже про себя.

В кабинете начальника на третьем этаже мрачно и пусто. Семеныч включает кондиционер, выставляет на обогрев, топит зад в тяжелом кожаном кресле, когда внезапная боль неловкой иглой прошивает мозг. Он корчится долгое мгновение, затем мигрень отступает, оставляя после себя выжженное поле. «Кто же эту работу работать будет, только ты, Олег, соберись. И тяни лямку, пока можешь, или страну эту из болота уже не достать. Борись с искушением». Но рука уже тянется к бутылке с бородатым виски. Жахнуть для куража.

Глоток, большой, бензиновый, на пару граненых лафитничков. Полкан ощущает сжимание горловых связок, когда топливо вихрится в гортани. Но потом клубок в груди распутывается, и жгучая, воняющая солодом и хлоркой медуза проваливается в желудок. Полкан выдыхает, страдающий одышкой кондиционер дребезжит солидольным нутром, астмически подвывает.

Полковник смотрит на стол, заваленный бумагами, целый архив накопился по новому делу, и ни одной стоящей зацепки. Так, водичка, отписки и описи, канцелярская стружка и ни шагу в сторону убийцы, или это ОПГ, бляха. Скорее ОПГ. Опыт подсказывал, в одиночку такое провернуть невозможно, да еще и в центре, где нет-нет, да камера снимет пару дублей. И в одном, сука, районе, в его районе. «До пенсии моей не могли подождать?» Но жизнь не ждет, и бьет больно, как он, Семеныч.

«Знаешь, почему все здесь бухают? – бурчит он себе под нос, – кто малость, а кто и по-черному? Одна причина – люди боятся взглянуть на действительность. Или не хотят просто. Иногда лучше не знать».

Помимо документов по «делу» тоскливо лежали успевшие запылиться папки с оперативно-розыскными делами, которые в конце недели надо презентовать на совещании у прокурора. На таких «сходняках» документы в последние пару-тройку лет оценивались исключительно на вес, и похвала или выговор зависел от умения докладчика вещать убедительно. Запаянный в желтый картон архив содержал в себе пару десятков дел, и их надо было разгрести.

Но мелко все это выглядело на фоне зверства сегодняшней ночи – бытовуха и хулиганство против работы маньяка. Он взял архив и убрал в стол, предварительно собрав пачку неотработанных протоколов, разбодяжил их стопкой отчетов по успешно раскрытым убийствам, и все это втиснул в папку мышиного цвета.

Пусть прокурор ими подотрется потом, а у него тут дел вагон, серийка, да еще и новичок придет сегодня, принимать надо, инструктаж проводить, обучать нелегкой работе полевого следака, где тебя ни в грош не ставят, ни бандюки, ни чинуши, как ни хорохорься и ксивой не свети.

В дверь стучат, полкан хмурится для вида, потом понимает, что кроме Марата сюда вряд ли кто сунется, и расслабляется, оседает в кресле. Заходит и впрямь Марат, успевший привести себя в порядок. Умылся и рубашку в портки как следует заправил.

– Олег Семеныч, – сказал капитан с порога, – нам мокруху эту вдвоем не потянуть, нужно привлекать следаков из центрального и оперов со всех окрестных участков.

Полкан жует верхнюю губу, смотрит на Марата и понимает, что нихрена им никто помогать не будет, страна разваливается, отопление веерно отключают в регионах, и мокрухи в спальниках столько, что реально можно грохнуть кого на улице, а потом домой пойти, а до тебя ментам еще долго дела не будет, если сразу не найдут, по горячим следам.

Семеныч вздыхает.

– Марик, ты понимаешь, что ты у нас единственный дознаватель по району? А?

Капитан посмотрел на начальника и кивнул:

– Да, Олег Семеныч.

– И ты понимаешь, что за прошедший год в твоих облавах кроме ОМОНа никто участия не принимал?

– Так точно.

– Ну а какого хрена у тебя, капитан, остались иллюзии по поводу этого дела? То, что оно резонансное, вопросов нет, даже в новостях сюжет пройдет, если репортеры разнюхают о наличии такого сюжета. Но сути это не меняет, лычки и звездочки на погонах уже нахуй никому не нужны, время мрачное слишком, для жизни чреватое. В милицию сейчас только дурака и патриота служить загонишь, ну или оборотня, но таких, слава Богу, еще прикрывают.

– Да понимаю я, – Марат почесал затылок. Он унюхал запах виски чуть раньше, чем по маслянистому блеску глаз полкана понял, что тот поддал. Ну так, чуток, это понятно. Он бы тоже поддал, если б начальником был. – Но дело большое слишком, я его долго тянуть буду, а тут бытовухи еще хватает.

– Бытовуху я припрятал пока, – полкан стукнул ладонью по ящику стола, – пару дней поработай по вчерашнему трупу, может накопаешь что. И еще, пополнение у нас, щегол сегодня придет, лейтенант необстрелянный, после академии. Я нагружу его сегодняшним делом, пусть со свежими силами попробует поработать, заодно себя покажет.

– Это опасная работа, Олег Семеныч, – сказал Марат. – С ходу в такой омут…

– Ах, опасная? – с подозрительным сочувствием воскликнул Озеров. – Да что ты говоришь? Очень страшная еще, наверное? У нас убойный отдел, бляха, забудь слово «опасная». Походит, показания возьмет, посмотрит, для начала ему хватит. А там, глядишь, и в продажи уйдет. Как половина оперов московских.