Читать книгу Город на крови - Максим Городничев - Страница 5

Рябинин возвращался домой с чувством глубокого удовлетворения – в кобуре на поясе болтался новенький, еще в заводской смазке, Пистолет Макарова. Сейфа для хранения оружия у него не было, но никто и не спросил, видимо, наличие стального куба само собой подразумевалось. Зато значок теперь при нем – ключи от города, блин. Красота!

На Земляном Валу шумел митинг, народ кричал злобно, не разделяя Родионовой радости. Наверное, дела в стране совсем паршивые, и еще эта коррупция, как таблетки от запоров. Вечером деньги, утром стул. Конная милиция сопровождала шествие, жалась к обочинам, стараясь не провоцировать агрессию, а народ пер по Садовому, прохожие пугливо озирались, транспорт рвал когти куда подальше.

Толпа, подстегнутая выкриками и, судя по всему, алкоголем, шла распаренным клином, запрудив дорогу. Понтоватый Мерседес хотел проскочить, газанул навстречу и сразу увяз, как будто утонул по крышу, послышались частые удары по жестянке, звон битых стекол.

Родион свернул на тихую улочку, шум быстро отдалился и вскоре сошел на нет, будто митингуют на другой планете. Так же и в Кремле, наверное, из кабинетов своих не слышат, что в стране творится.

Впереди показался родной дом по улице Казакова – выщербленная годами типовая девятиэтажка. Дверь на кодовом стороже, но рядом в краске процарапаны четыре цифры. Родион вошел в подъезд, ноздри ожгло запахом мочи – в углу, под батареей вечно пустых почтовых ящиков, расползлась бензинного отлива лужа.

– Витторий, анархист плешивый…

Рябинин прошел мимо расписанных матерщиной и неумелыми граффити стен, ткнул пальцем в прожженный пластик, вызывая лифт. Двери саркофага поползли в стороны. Родион ткнул навскидку, на удивление в темноте попав в клавишу своего этажа – прорезиненный рот закрылся. Долго полз во мгле, взбираясь под самые небеса. Седьмой этаж, площадка, реклама валютной амазонки Рапунцель, окурки на ступенях. Лейтенант достал латунный, позеленевший от окиси ключ. Замок входной двери щелкнул громко, но еще громче звенело чувство загубленного настроения. Из распахнутой двери вырвался несвежий воздух каменного мешка.

Родион прошел в квартиру, желтый свет тусклой лампочки вырезал из темноты коридор. Единственная комната встретила хозяина занавеской, обшарпанной тахтой, телевизором и радиоприемником. И только втиснувшись в сорокаметровый куб своей квартиры, он понял, что устал за день, а голова забита свалившимися вдруг планами и показателями. Отчет нужно представить с утра в пятницу, и он хотел сделать все в лучшем виде.

Родион потянулся – занемевшие мышцы напряглись, как приводные ремни – окинул комнату взглядом: минимализм и, как всегда, идеальный порядок. Тахта заправлена, рубашки в шкафу выглаженные, обувь начищена – какая-то видимость контроля в море хаоса. Шумоизоляция, правда, страдает. Слышно, как лифт ползет и мусоропровод дышит. Вот сейчас сосед дверью грохнул, запираясь, и слышно, как сопит, ботинки расшнуровывая, слышно, как задницу чешет, вспоминая что-то. Акустика Ла Скала, едрить твою, – сказал бы полковник.

Лейтенант снял верхнюю одежду и положил кобуру на комод перед зеркалом, погладив ребристую щечку пистолета. Оружие его околдовало, вмиг сделав взрослее – такой маленький предмет, несущий смерть, дающий власть и над человеком, и над зверем. Это можно было сравнить с ощущением осязания груди любимой женщины, и в то же время с осязанием груди Фемиды, чувством дисциплинирующим, заставляющим выкинуть всю подростковую шелуху из головы.

Запахи – «горячая линия» памяти – сообщили о себе в области подмышек. Пора бы и в душ, смыть следы города и эмоциональную накипь. Вообще, вода – лучшее лекарство, от осеннего депресняка хорошо помогает. Родион быстро сбросил одежду и встал под теплую струю, смывая холод с костей. В половину правого бока красовался лиловый кровоподтек, тоска отечной кляксой растеклась по ребрам. Арматура цела, но боль ощутимая.

Согревшись, Родион отрегулировал душ так, что тугие ледяные струи обжигали кожу, а потом еще раз повернул краник, обливаясь кипятком. Выдавил из бутылочки, закрепленной в хромированном держателе, лужицу жидкого мыла для рук и использовал ее как шампунь. Включил напор на максимум. Капли – дробинки свинцовые, по плечам и по спине хлестали. Вытерся жестким полотенцем, точно наждачкой прошелся.

Рябинин смотрел на свое отражение в квадратном зеркале, криво повисшем напротив его носа, глаза усталые, но улыбка сама наползает на губы – опер, блин, теперь ты оперативник, мужик, в самом крутейшем отделе Москвы.

Он долго бродит по квартире, натыкаясь на дверные косяки, углы и пару раз подвернувшийся холодильник. В какой-то момент заваливается на кровать, пару минут таращится в потолок, потом подхватывает пульт и клацает кнопку включения. По ящику вовсю крутят заставку популярного шоу, быстро сменяющуюся огромным черно-белым барабаном, потом камера переползает на название программы «Поле чудес», и стекло лучевой трубки рисует набриолиненного седоватого мужика с пышными усами и резкими морщинками на лбу. Сегодня ж не пятница? Опять дыры в эфирной сетке Якубовичем латают.

Родион переключил канал, ворвавшись в трансляцию очередной ассамблеи Организации Объединенных Наркотиков, правопреемницы Лиги Наркотиков, скривился как от боли, и убил телевизор, лишив ящик питания. Пройдя в кухню, он достал из пузырька две таблетки аспирина, обезболивающее полетело в рот, с трудом пролезло в горло. Лейтенант поморщился, аспирин не сахар. Запил водкой, заодно глотку прокалил. Показалось, таблетки в его желудке зашевелились, пытаясь вернуться к семье. Трещины на обветренных губах тоже неприветливо ожгло спиртом. Рябинин облизал их, чтобы щипало подольше. Зато ребра отпустило.

Подошел к окну, попутно включив радио. Створки при его приближении услужливо распахнулись, Родион с удовольствием впустил свежесть, уставившись на циклопический город, дымящий трубами и гудящий поездами, где вот-вот собирались выработать единую схему планировки, но пока не выгорало. А Марина Цветаева еще в 1911 году оплакивала домики старой Москвы. «Из переулочков скромных все исчезаете вы… Домики с знаком породы, С видом ее сторожей, Вас заменили уроды, – Грузные, в шесть этажей». С тех пор пила застройки стала куда как зубастей, а томных прабабушек сменили гиперактивные бизнес-леди. Только нахохленные воробьи с промокшими крыльями, гнездясь на крышах без разбора, набело уравнивали в правах целый мегаполис.

Тумблер приемника долго шипел в поисках полезного сигнала. Частотная игла прыгала, зашивая раны проволочными электроимпульсами. Наконец полумрак кухни осветился слабым зеленоватым светом.

«И в город любви ты приглашай

Нежно прошу меня обнимай» – полилось из засаленного динамика. Захотелось еще выпить.

«Ты веселый парень, ты прекрасней всех,

Нас соединила ночь земных потех…».

– Ну давай, иди сюда, приглашаю тебя в город любви, – сказал Рябинин голосу, но радио в обратную сторону не передавало. Захотелось нажраться. В последние полгода ночь сближала Родиона только с подкроватным паучком, устроившим там ловчее гнездо для видимых ему одному паразитов. Рябинин знал о странном соседстве, и специально не смахивал паутину, какой-никакой, а сожитель. Только паук как был худой, так и остался, видимо, с пищей здесь не очень. Или это уже его отпрыск, а то и внук, получивший гнездо в наследство от предков, как сам Родион свою замшелую квартиру.

«Светлые кварталы и яркие огни

Все это наши танцы сказочной любви…» – надрывалось радио.

Накинув свежую футболку, Родион убавил громкость до минимума и прошел к ложу. Заглянул под кровать – паук на месте, шевелит лапками, кажется, машет в приветствии.

– Как дела, – говорит лейтенант, – а я сегодня стал настоящим опером, отметь там со своими, выпить и поесть найдете на кухонном столе. Ни в чем себе не отказывайте.

Паук уставился на человека многочисленными глазками, щетинистые лапки потрогали паутину, как струну контрабаса.

«Биииииииииип», – за окном пронесся звук думающего металла.

– Блин, окно забыл закрыть, я сейчас.

Родион захлопывает окно, выключает свет. Лежит, слышит, как в шкафу шуршат вешалки, бранясь на своем вешалковом языке. В кухне холодильник бурчит, машины во дворе мотором рыкают, пытаются фарами в квартиру влезть, от голых веток тени стену скребут. Лейтенант смотрит трансляцию черно-белого диафильма, прокручивает события минувшего дня. Завтра работать в поле, и самое разумное начать с места последней расправы…

В раздумьях время подбирается к полуночи, но сон приходить не спешит. Рябинин смежает веки, но Морфей все кружит над головой, и поймать себя не дает. Тихо в квартире, только дождь по карнизам стучит, и скрипят, покачиваясь на ветру, блеклые фонари. Спит Москва. Родион не спит. Снова открывает глаза и снова пялится в потолок. Там, среди сонма минут и мыслей, появляется размытая воронка, медленно разрастается, обретая контуры, засасывает в себя.

Утро приходит быстро, но пробуждение легкое. Предчувствуя тяжелую работу, организм заранее мобилизовал силы.

При первых признаках рассвета Родион потянулся к прикроватной тумбочке и раскрыл мягкую пасть блокнота с записями по делу, пахнуло свежей бумагой. Сильный ветер за окном сдувал дождь в паутины. Яркая молния полыхнула чувствами к комнате с потеками на обоях. Утро пело мелкой колючей моросью по крышам домов.

– Ну ладно, – Рябинин пожал плечами, – к обеду распогодится.

Съев тарелку убегающего паром в потолок супа, накинув куртку и кое-как натянув ботинки, Родион выбрался на улицу. Над Москвой брезжил рассвет, пробиваясь в дыры лиловой тверди. Моросило, причем гадко. И так уже второй день. Льет, метет, а то и лупит градом. Осень чувствовала свои последние деньки, и оттого бесновалась.

Рябинин шел, склонив голову, в костяном улье роились мысли, а на губах застыло безмолвие. Дом с Атлантами находился в Китай-городе, не так далеко, пеший за полчаса доберется.

Родион шагал по бугрившейся, как стиральная доска, мостовой, в лицо еще ударяли не успевшие растаять ночные запахи, и воздух, не смотря на вьюжащую рисовую муку, казался чистым, как глоток спирта. Перед глазами плыли длинные, мощенные брусчаткой бульвары, низкие ухоженные деревья вдоль тротуаров, редкие светофоры. Старая часть города, все застроено невысокими домами в дореволюционном стиле: барельефы, лепнина, причудливые эркеры – красота, история, эклектика – тройной одеколон.

Родион перешел однополоску на Старосадском переулке, окруженном купеческими малоэтажками, проводил взглядом трусящую по своим делам унылую облезлую дворнягу, миновал выложенную плиткой улицу Забелина. В темном уголке железной грибницей выстроились пресловутые ларьки. Два из них работали, а самый крайний серел обгоревшими стенами и отражал солнце зубьями выбитых стекол. Позади него, на деревянных поддонах, сидели трое бомжей. Опухшие лица, потрепанные фуфайки, чернозем, въевшийся в складки кожи. Взгляды жалостливые, но это иллюзия, исчезающая, когда столкнешься с такими братками поздним вечером на темной улице – хотя, по статистике, бомжи не склонны к насилию, разве что в своем кругу. У каждого по бутылке бормотухи и общий пакет с гнилыми овощами.

Рябинин подумал, что эти явно с местной пропиской ребята могли видеть нечто для него интересное. Но, подходя ближе, он натолкнулся на их взгляды, как будто в стену ударился. Да, опыт нужен с такой публикой за жизнь тереть, пусть Марат сам в катакомбы бродячих душ лезет.

Еще преследуемый шлейфом зловоний, Рябинин не заметил, как оказался на Солянке, прямо перед Церковью Рождества Богородицы. Вот оно, место. Лейтенант остановился, прикидывая, как бы действовал на месте преступника… Или преступников? Было звено, выпадавшее из общей картины. Наверное, абсурдность самих убийств. Сцеженная кровь, вещи не тронуты, и ни следа тех, кто пошел на преступление. Ясно же, чего-то в логической цепочке не хватает, но чего именно – сформулировать не мог.

В отдалении бельмом на глазу маячила уже упомянутая стройплощадка, вклинившаяся между жилыми домами, на ней кратер огромного котлована. Местами обрушенный шлакоблочный забор, обветшалое здание, возведенное в среднем на полтора этажа. Оно казалось попорченным зубом в ряду более стройных собратьев. Правда, и те в разные эпохи косили: стояли за ручку царица Екатерина, Петр Великий, Николай II и, упс, батюшка Ленин. Родиона перекосило от терпкого сочетания фасадов уничтоженной монархии и лопнувшего совка, улица походила на карандашный набросок: «Шабаш хозяев земли русской».

Опер шел, отыскивая нужный дом. Блокнот лениво выполз из нагрудного кармана. Молескин – еще с тех времен, когда Рябинин следил за стилем. Единственная исписанная страница в блокноте пестрела злополучным адресом: Солянка 7 строение 1. Что он рассчитывал там узнать, лейтенант и сам толком не понимал. Просто горящий куст подсознания уловил сигнал: треск сучьев, сцепившихся в слово.

Дом с атлантами располагался в сотне шагов от «кровавого котлована». Студеная морось барабанила по крыше этого дремлющего бегемота, гоняла по водостокам вьюжащую в вальсе со снегом пыль.

Родион застыл на брусчатке напротив холеного колосса. Да, не для слабых мира сего такие дома строили. Обычные люди и в штабелях панельных душой за притолоку подъездную не цеплялись. А тут… капище языческое с воротами в чрево мужика древнего. Четверо каменных культуристов с оштукатуренными профилями подпирали небосвод балкона на уровне второго этажа. Само здание четырехэтажное, двери выполнены из дорогого дерева, на фасаде красивая лепнина, Рябинин даже засмотрелся. Но вместе с тем было в доме что-то тяжелое, заставившее лейтенанта поежиться и пощупать кобуру пистолета под боком. Человеческое око не в состоянии воспринять грандиозную мысль, формирующую облик шедевра, и все же сами атланты, слияние неба и конька крыши превращало особняк во что-то живое, наверное, того самого бегемота, затаившегося в болоте перед броском. Темные и неподвижные глаза окон смотрели из-под злобно выгнутых карнизов. Любое купеческое здание смотрит радушно, а этот дом явно настороже.

Непросто было коснуться тяжелой чугунной ручки входной двери. Странное нежелание заходить внутрь шло от безотчетного чувства, что колосс ждет Рябинина, голодный, но терпеливый. Вибрация ползла от дома, отдавалась в груди, и, казалось, стены чуть вздрагивают от колебания пульса каменного чудовища. Родион замер, в собственном сердцебиении слыша поступь усталых ног – шаги человека, несущего на плечах нечто тяжелое: один шаг уверенный, второй – шаркающий, неверный. Как будто призрачный атлант устало плелся в его груди, а он считывал эту поступь, как строчки в книге.

– Да что такое, блин, – подумал лейтенант зло, встряхнув головой, но аура дома никуда не делась.

Родион дернул дверь и вошел в теплый штиль. Особняк сомкнулся вокруг него тенью, но морок вроде бы отступил, затаился, как скелет в шкафу. Холл на первом этаже оказался большим, отделанным дорогими материалами, впереди – широкая мраморная лестница на второй этаж, покрытая идеально чистой красной дорожкой. Да и сам холл больше походил на просторный зал для ассамблей и прочих попоек.

Родион отметил, что внутреннее убранство так же старомодно, как и фасад: золотая середина между дворцом и монастырем. Монументальные стены, толстенные колонны, украшенная сверкающими камушками огромная люстра, как в Версале. В резиденции французских королей он, конечно, не был, зато картинки впечатлили.

Отыскав взглядом стойку для регистрации посетителей, Рябинин увидел бородатого, неуловимо смахивающего на Санта-Клауса, консьержа. Только гитлеровская прядка, пересекавшая лоб, чуть портила дело. Наверное, это был Дед Мороз для отдельно взятых жильцов.

Человек заметил Родиона, поощрительно улыбнулся, и Рябинин медленно двинулся к стойке. Он буквально утонул в чарах этого места. Холл был перегружен дорогой древесиной, лейтенант еще раз бросил взгляд на уходящую вверх массивную лестницу, различив в тени ряд закрытых дверей.

– Чем могу служить, – еще шире улыбнулся консьерж, когда Родион доплелся-таки до стойки. Чуть зауженные глаза бородача намекали на азиатские гены три-четыре поколения назад. – Желаете поселиться в апартаментах?

– Да, то есть, нет, – смущенно замялся Рябинин, – я по несколько щекотливому вопросу. – Он достал из кармана свеженькое хрустящее удостоверение. – Так понимаю, у вас отель? Мне нужно поговорить с управляющим.

– Молодой человек, – толстяк не переставал давить из себя улыбку, – если у представителей порядка есть вопросы к хозяину сего доходного дома, он всегда к вашим услугам. Ожидайте, пожалуйста. – Рука в белой перчатке указала на гигантский кожаный диван под приглушенным светом настенной лампы.

– Благодарю, – Рябинин заметил в уголке кожаного корабля девушку, та поблескивала огромными стеклами солнечных очков и разглядывала его. Точно Родион не мог сказать, но почему-то чувствовал на себе ее любопытный взгляд.

Он приблизился, сел в другой угол дивана, девушка чуть сдвинула голову, продолжая наблюдать за ним.

– Привет, – сказал лейтенант. Мажорка сраная, подумал.

Она улыбнулась одними уголками губ. Несмотря на заправленное в огромные очки лицо, девушка была красивой, где-то на грани двадцати лет. Она не пользовалась косметикой, губы казались бледноватыми, так что это была ее внешность. Природная. Рябинин ощутил удушливое давление в груди. Древняя монументальность была повсюду. Он уловил ее дуновение, всматриваясь в лицо молодой девушки, сидевшей напротив, и его нутро еще сильнее стянуло. Захотелось бежать, вырваться наружу, вдохнуть морозного воздуха.

– Доброе утро, – девушка улыбнулась шире, зубки у нее оказались белые и ровные, на щеках образовались милые ямочки. Родион невольно скользнул взглядом по ее наряду. Черный брючный костюм, красные туфли и белая блузка, прекрасно гармонирующая с ее матовой кожей. – Простите, я подслушала, у вас дело к хозяину дома?

– Да.

Последовала короткая пауза, наполненная бликами зеркальных очков.

– Позвольте узнать, по какому вопросу? – Ее голос нейтрален, а глаза по-прежнему скрыты за каплями стекол. Свет бра падает неровно, и когда она чуть сдвигается, лампа опускает на лоб шелк тени. Лейтенанту становятся видны только губы. Они плывут по волнам ее лица.

Родион неуклюже извлекает удостоверение, девушка снимает очки, наклоняется, читает имя.

– Рябинин Родион Максимович, вот и познакомились, – теперь и глаза девушки улыбаются, большие фиалковые глаза, кажущиеся наивными и искушенными одновременно. – А меня Аня зовут.

– Очень приятно, – мямлит лейтенант.

– Слушай, Родион, – не церемонится, – Всеволод тебя тут два часа продержит, пойдем, я проведу к отцу.

– Буду признателен, – Рябинин незаметно выдыхает. Ему хочется думать, что произошедший разговор сделал их приятелями. И еще ему кажется, что он лобстер, и уже приготовленный, осталось подать красиво на княжеский стол. Да еще Всеволод, в какой век его занесло?!

Аня встает, потягивается, как кошка, идет впереди, опер гребет в обозначенном фарватере. При каждом шаге тугие бедра девушки чуть заметно покачиваются, Рябинин с мрачной сосредоточенностью разглядывает интерьер доходного дома. Путь кажется ему бесконечно долгим. Звуки шагов отдаются гулким эхом в его черепе. Делая шаг за шагом, лейтенант затылком чувствует пристальный взгляд древних глаз.

Поднимаются на второй этаж, почти сразу натыкаются на странного, как и все здесь, человека. Высокий, лицо худое и хитрое, морщинистое, а в глазах чернота. На нем сюртук, или как там эти древние пальто называются, в руке трость. Гоголь, е-мое, думает опер. «Мертвые души» снимают. Родион стоит, пытаясь понять, что же не так. Глаза. У старика глаза разного диаметра, один – щелка, точно у безжизненного насекомого, а другой с круглым зрачком, как у обычного человека. КАК У ОБЫЧНОГО. Хотя оба глаза горят одинаково гипнотически. Рябинину почему-то кажется, что этот старик если не сам убивал, то имеет к случившемуся непосредственное и весьма деятельное отношение. Хотя зачем ему, если подумать, гадить под своими окнами? У него же доходный бизнес. Скорее конкуренты пакостят, да, такому не грех в щи нассать. Чувство тревоги, зародившееся в душе еще на улице, и не думало отступать, с каждой минутой усиливаясь.

– Кнопф Бергович, к вашим услугам, – сухая ветвь чуть склонилась, изображая поклон. Вокруг рта управляющего играла неуловимая мрачная улыбка, не затрагивающая сами губы.

– Рябинин, уголовный розыск.

– Пройдемте ко мне в апартаменты, зададите ваши вопросы в спокойной обстановке.

Кнопф посмотрел на Аню как-то странно, Рябинина аж озноб прошил.

– Спасибо, милая, иди отдыхать. – Кнопф улыбнулся чуть шире, и морщинки вокруг его глаз шевельнулись, как паучьи лапки.

– Да, папа, – девушка склонилась в реверансе, напоследок кинув взгляд на Родиона, и ему показалось, он мог поклясться, что так и было, в глазах этих мелькнуло предостережение.

– Прошу, господин Рябинин, – Кнопф указал ладонью вглубь коридора, – следуйте за мной.

Второй этаж представлял собой витиеватый лабиринт, откуда изредка выглядывали двери апартаментов, перемежаемые огромными картинами; аскетичность коридора гармонировала с его утонченностью.

Кнопф пересек коридор и по боковой лестнице поднялся на четвертый этаж, оказавшись перед единственной дверью.

– Прошу, мое жилище, – старик пропустил гостя вперед.

Под ногами Рябинина оказался небольшой тамбур, а впереди еще одна дверь, с виду тяжелая и наверняка стальная под деревянной обшивкой. Но она была распахнута.

Лейтенант осторожно шагнул в просторный холл. Высоченный потолок под пять метров венчался стеклянной крышей. Посмотрев наверх, он увидел маленькие полупрозрачные взрывы, по стеклу бесшумно барабанил колючий снег. Наверху терраса, – с завистью догадался Рябинин.

Квартира и впрямь была двухуровневая, на второй этаж вела спиральная лесенка. И во всем этом огромном пространстве ни души. Пусто, как в склепе. Только черепки посуды и остовы мебели.

Первая же комната была неуютная: с черными стенами и низким камином, откуда несло холодом, несмотря на потрескивавшие в топке березовые поленья, а свет от ламп под хрустальными абажурами не мог осветить углы. Комната казалась королевской усыпальницей, под ногами тускло отсвечивал замысловатый узор дорогущего ковра, с каминной полки хитро ухмылялась мраморная морда неприятного существа, похожего на вампира из фильма ужасов. Когда Кнопф на несколько секунд пропал из поля зрения, давящая аура дома только усилилась.

– Вы здесь живете? – спросил лейтенант, когда Кнопф вновь появился на горизонте.

– Да, молодой человек, я здесь живу. Гостиничный бизнес – вполне прибыльное дело, если работаешь не прачкой, а, скажем, владельцем. Доходные дома дают хороший доход. – Кнопф уперся узловатыми ладонями в острые бедра, проступающие сквозь ткань сюртука, застегнутого на миниатюрные осиновые колышки – нечто среднее между Дракулой и Распутиным.

– Ясно, – Родион кисло улыбнулся. Странный дед: располагающий к себе тембр диктора на радио, старомодный стиль, в котором спрессованы века творческих потуг целой армии кутюрье. Но через глянец проглядывает что-то отталкивающее, как будто рептилию побрызгали духами, чтобы от нее не так разило застрявшим в зубах разлагающимся мясом.

– Я здесь из-за трех убийств, произошедших близ вашего дома за последний месяц.

– Догадываюсь. Но что именно вас интересует?

– Если честно, меня интересует все. В деле есть некоторые пробелы, хочу их закрыть.

– Ах, некоторые?

– Именно. Сейчас не совсем понятно…

Кнопф усмехнулся.

– Простите, что вас забавит? – Родион начал терять терпение. Эти потомки дворян, их манеры и излучаемое во всем превосходство изрядно действовали на нервы. Ну да, будь у него, лапотника Рябинина, столько денег, он был бы не менее утонченный, чем ты, старый тупой ублюдок. Деньги не делают тебя интеллигентом, это просто универсальный ключ, открывающий любые двери.

– Ровным счетом ничего, – Кнопф теперь был чрезвычайно серьезен. – Я лишь подумал, уже месяц прошел, а вы только сейчас сюда явились. Должно быть, проблем больше, чем кажется.

У Родиона возникло неприятное чувство, что старик умеет читать мысли.

– Верно, мы незначительно продвинулись, но это пока, уверяю, – лейтенант невольно окинул комнату взглядом.

– Что-то ищете?

– Я бы посетил уборную, – Родион виновато вздохнул.

– О, конечно, – Кнопф указал направление, – как справите биологические нужды, поднимайтесь на террасу. Там обсудим ваше дело.

Широким коридором опер побрел искать санузел. Попирая дорогущий паркет, форсировал кухню, слава Богу, самую обычную с виду, только очень большую, нашпигованную всевозможной бытовой техникой. Родион наклонился над духовым шкафом, прочитал – Miele. И на всем такая бирка – дорогая техника, наверное. Оставшееся пространство заполнено мебелью из лакированного дерева.

Дверь в санузел тоже была из мореного дуба. Родион вошел и оторопел от сортирного интерьера. На полу и потолке вместо кафеля белый мрамор, а стены из черного с зазубринами камня, как со дна угольной выработки. Шахматная комната.

Унитаз, рядом биде. Чуть дальше, под окном, огромная чаша джакузи. И чисто очень, прямо стерильно, любая отечественная больница позавидует. Родион опорожнил мочевой пузырь, постоял еще минуту, разглядывая ванную как музей с экспонатами, и пошел обратно в поисках Кнопфа, не заблудиться бы в каменных джунглях.

Кухня, гостиная, потом винтовая лестница – и потолок исчезает, над Рябининым оказывается одно лишь небо. Он замирает на пороге террасы, в самом сердце зимнего сада, занимающего почти всю крышу Дома с атлантами. В разные стороны от двери тянутся ковровые дорожки. Странные деревца, бонсай, фикусы и пальмы, отчего-то не увядающие в холод – удивительно, растительность тут, несмотря на всю свою декоративную красоту, была живой.

– Не правда ли, прекрасный вид? – Кнопф обнаружился у балюстрады, наблюдающий вялое движение по тихой Солянке.

– Чудесный, – кивнул Родион.

– Ох, молодой человек, – Кнопф проникновенно посмотрел на Рябинина, – вы уж найдите виновников преступлений… И ведь прямо под окнами пакостят! Если пресса узнает, многие уважаемые постояльцы откажутся от забронированных квартир.

Промозглый осенний ветер трепал лацканы дорогого сюртука, обнажая белую рубашку без галстука, но Кнопф не обращал на мороз внимания.

– Я постараюсь найти виновных до шумихи, – Родион запустил ладони в карманы куртки, пряча пальцы от холода. – У вас есть подозрения?

– Ни малейших, – старик улыбнулся, – подумал бы на конкурентов, да гостиничных предприятий в Москве как грязи, территория поделена, и никто в бутылку не лезет. Чую, беда с нашим вечным городом. Неуютно здесь стало. А ведь я помню старую Москву, настоящую, одноэтажную, с тихими уютными двориками на Молчановке, Ржевке. Шатаешься по улочкам, а город с тобой бабой румяной за компанию идет, показывает, где что у нее, как она устроена, гордится собой. А нынче я Москвы не чувствую, как будто стыдится она себя, как будто в луже ее выполоскали, румяна стерли.

– Ясно, – Родиона старческая ностальгия не удивила, а ответ не устроил, – может быть постояльцы странные заезжали в последнее время?

Блуждающий взор управляющего вновь стал колючим.

– У нас частые гости члены королевских семей, высокопоставленные дипломаты, все они люди уважаемые, и тени подозрения на них кинуть немыслимо.

– Я хочу увидеть список постояльцев.

– Исключено, только не поймите превратно. Определенным местам свойственна невидимость, хотя правильные люди знают, как туда вписаться. У некоторых доходных домов неприметность для широких масс и неприкасаемость для органов – часть имиджа, как у элитных клубов без вывески. – Взгляд Кнопфа скакал по белой, словно обглоданные кости, кладке Дома с атлантами.

– Простите, это важно, – Родион подумал, и решил поделиться информацией, – одной из жертв был английский дипломат…

– Позвольте заверить, – перебил Кнопф, – все английские подданные, заезжавшие сюда, чувствуют себя прекрасно. А средний класс к нам не заходит, не по карману. – Управляющий давит брезгливую улыбку. – И вообще, люди, которые слоняются по незнакомым адресам, иногда умирают. Такова жизнь.

«Старик не рассуждает, – подумал Родион, – он знает, о ком говорит. И его знание не выносит дневного света».

– Продолжайте, – подначивает Рябинин, – выскажитесь!

Улыбка отклеивается от сморщенных губ, и на долгую секунду Кнопф забывает напялить на свое аристократическое лицо другое выражение. Мгновение Рябинин видит его истинным – пустым и бездонным, как колодец.

– Даже исповедникам и патологоанатомам позволено иметь мнение, – хозяин дома меняет регистр и снова искрится радушием, – это не противозаконно.

– Хорошо, – Родион нехотя отступает, – а ваши сотрудники не видели ничего необычного?

– Необычного? – В голове лейтенанта расцветают красные неоновые слова Кнопфа. – Снег-сыплет-рановато, впрочем, я осведомлюсь у служащих. Отобедать не желаете?

– Нет, благодарю, – Родион мысленно скривился от менторского тона старика, но жажда взяла за горло. – От воды не откажусь.

Спустились в квартиру. Глазунья весело потрескивала на тарелке, остывая, выстреливая мелкими гейзерами масла, вот только со сковородки, справа от тарелки нож, слева – вилка. Но в квартире по-прежнему ни души. Зато на столе сок апельсиновый, два стакана.

– Прошу, господин Рябинин.

Родион взял стакан, пригубил. Сок свежевыжатый, в меру холодный. Кнопф тоже взял стакан, глотнул, наблюдая за лейтенантом. Смотрел в другую сторону, но как-то наблюдал.

– А вы ничего этого еще и не нюхали, небось? Тьму человеческую, мрак подворотен, сырость подвалов, – сказал Кнопф вкрадчиво.

– Нет, – поддавшись на провокацию, брякнул Рябинин.

– А я видел, – сказал старик, – и знаю. Это знание к моим потрохам пришито. А ваша душа – девственно-чистая. Смотрю, налюбоваться не могу.

Возможность говорить покинула лейтенанта на долгую секунду. Когда в душу вторгаются так бесцеремонно, любые ответные слова превращаются в окаменелость, и срываясь с языка, тонут в пищеводе. Рябинину показалось, что его сейчас разделали, как зомби из полнометражного сплаттерпанка.

– Благодарю за уделенное время, – Родион быстро нацарапал в блокноте отдельский номер телефона и, вырвав листок, протянул его Кнопфу. – Если будут новости, дайте знать.

– Конечно, молодой человек, если узнаю что-то стоящее, я обязательно вас найду.

Родион вышел на улицу, но искаженное морщинами лицо еще долгую минуту висело в воздухе, то ли в самом деле, то ли отпечаталось в его глазах. Но еще дольше оно осталось в памяти, злое и насмешливое.

Холода Рябинин не чувствовал, тело одеревенело. Десяти минут разговора с владельцем доходного дома оказалось достаточно, чтобы убить в нем даже память о потребностях в еде и какой-либо гигиене. Хотя этот визит оставил неприятное ощущение немытого тела. Жухлый лист сорвался с одинокого дерева, закружился над головой лейтенанта, на мгновение приковав к себе взгляд его голубых глаз.