Читать книгу Город на крови - Максим Городничев - Страница 4

Ночь начиналась странно. Родион проснулся, едва стукнуло два часа. Лежал, глядя, как за окном сыплет белое зерно, вдыхал струйки сквозняка, слушал приглушенные шумы города, клекот льдинок по жестяному карнизу, думал о работе. Первый день все-таки. И сразу убойный отдел, оружие, значок. А вдруг не получится?..

Родион поднялся, уборная поплыла навстречу, старая, как и весь дом. И сама ванна была как заношенный чугунный башмак. С ее поверхности давно сползла эмаль, обнажив желтые стенки, местами поеденные плесенью. Кто-то из соседей смыл воду в унитазе, слышно не было, но в раковине начало ворчать и булькать, верный признак опорожнения поблизости. Дом этот как бабка на лавочке, обо всем докладывает. Наконец с шипением вода полилась и из его крана – рыжеватая, пахнущая хлоркой. Тихо, но надсадно, заревела водопроводная труба. Отчаянно заклокотал бачок, словно жаба сосала из него Кока-Колу. Родион вздохнул, хорошо – горячую не отключили.

В зеркале отразилось лицо пацана лет двадцати пяти. Да нет, мужик уже. Русые волосы ежиком, чуть длиннее на челке, голубые глаза, скулы сильные и подбородок волевой. Родион улыбнулся, вполне ничего, пора подселить сюда даму-другую, пока не найдется та, что… Ну, в общем, найти ее непросто. Он склонился над раковиной, и от неловкого движения боль вонзилась в печень. Вчерашняя драка напоминала о себе. Отморозки приставали к девчонке в переулке, он и заступился. Одного успел обезвредить, зато остальные уже его уронили, и лежащему в луже измочалили ребра. Зато девчонка цела. Москва стоит обедни.

Лейтенант повернул кран, отсекая горячий поток, умылся. Вода обожгла холодом, смывая с лица тревогу. Вернулся в постель – в деревянном нутре жалобно и гулко скрипнуло.

Родион лежал с закрытыми глазами и пытался вспомнить сон, заставивший пробудиться. Ничего в голову не лезло, все стерлось. Классика: кошмары отпечатываются в памяти, а приятные сны улетают, не успеешь ощутить себя кем-то стоящим. Спасителем человечества, например. Дальше сам домысливай, мечтай. Минуту назад ты находился посреди цветных декораций, в центре событий, а потом раз, и все, серость одинокой однушки, доставшейся в наследство от матери.

В квартире было холодно, батареи чуть грели. Единственное, за что он любил позднюю осень: рано темнеет и лиц людей на улицах не разглядеть. А так бы махнуть куда потеплее. Вот, в Сочи, например, или в Крым… Нет, к Москве он привык, хотя и провел детство в провинции. Тут центр, все самое интересное, жизнь кипит. Но свалить хотелось… Глупые мечты. Никуда он не свалит, через несколько часов вставать и в отдел, устраиваться блюстителем закона.

Спать больше не хотелось, зато глотка зачесалась от волнения. Романтика убойного отдела бередила душу. «Пальба, трактиры, стычки, шпаги, кони, и буйный пир от схватки до погони…» Не важно, труп ты или еще живой, – когда поступает сигнал, нужно сорваться с места и выехать на задание. Д’Артаньян ждать не будет.

Лейтенант поднялся, босиком прошелся по скрипучему в черных глазках линолеуму, забрел в кухню. Свет не стал включать, в холодильнике есть лампочка, для его нужд достаточно. Открыл дверцу – лампочка сиротливо замигала среди продуктов. Кастрюля с супом на неделю, колбасы копченой палка несгибаемая, как жезл ментовский, хоть демонстрации ей разгоняй, сыр, плесенью уже покрылся. В ведро. Только лез не за этим. Водка непочатая, Бельведер, ну и название, еще и в чехле из проклепанной телячьей кожи – с Де Сада шкуру сняли. Дорогая, говорят. Друзья как лучшему выпускнику летом подарили. Ну как лучшему, средненькому по оценкам, на самом деле, но одарить решили именно его. Пора попробовать.

Литровая бутыль сверкала зернистыми тюленьими боками. Родион свинтил крышку и глотнул ледяной водки. В животе разлилось горячее, на языке стало горько. Полегчало вроде. Подумал, и залил в себя еще пару глотков, вперившись в окно. Ноги стали мягкие, как воздухом накачанные, в голове посвежело.

Родион небрежно роется в холодильнике, закусывает колбасой, потом снова заходит в ванную, чистит межзубное пространство нитью, удаляя кусочки мяса – человеческий рот кишит бактериями, их там больше, чем у бешеной собаки. Возвращается в комнату, думая о том, поранил десну или нет. Саднит, зараза. Сплевывает под ноги, слюна кажется красной, во рту появляется железистый привкус. Лейтенант чертыхается и повторно идет в кухню, делает еще глоток водки. Кажется, нормально. И выпивка, и дезинфекция в одном флаконе.

Валяется еще пару часов в потугах заснуть, созерцает неровно оштукатуренный потолок с паучьими трещинами, зажмуривается, застегивает себя в ночь, как в спальный мешок. Настенные часы тикают стрелкой, Родион относится к секундам потребительски, считает их, как овец. Наконец по сужающейся радужке сознания проваливается в кроличью нору.

Где-то над ухом начинает звенеть будильник. Родион шарит пятерней, прихлопывает наглеца. А потом резко открывает глаза. Стоп! 6:30. Петухи еще зевают на заборах, а утро уже наступило… Замерев, он лежит несколько минут на смятой простыне, чуть прикрытый одеялом. Лежит с взъерошенной прической и тупым выражением на лице, как будто пил водку ночь напролет. Он подозрительно смотрит в окно, ожидая чего-то. То ли прихода весны, то ли светлого будущего.

Утро – препоганейшее время суток. Еще и осенью, когда светает уже после того, как ты вышел на улицу и поперся на работу. Классики воспевали осень – само собой, если ты помещик с рулонами «Ленского» и «Чацкого» в карманах, и тебе не надо вставать спозаранку… ну, может быть. А что говорят крестьяне? Осень и зима – идите на… На работу.

– Вставай, лежебока!

Родион тянет себя из постели, не выспался. Смотрит в окно, на улице темно, понурые люди бредут к метро, садятся в заставившие весь двор автомобили. Все спешат на работу, и никто этому утру не рад.

Прямо перед его окном, как бельмо на глазу, торчит, небрежно отодвинув соседние хрущобы, тридцатиэтажный дом: с огороженной от мира территорией, секьюрити и камерами наблюдения. Дом для богатеньких, но сам урод уродом, напоминает живую пирамиду, которая из-за генетической болезни растет не переставая уже несколько веков. Вокруг пирамиды тонкий пояс домов среднего класса, а еще дальше, то есть ближе к Родиону – трущобы Рио-де-Жанейро, только не из фанеры, а из плит каменных, климат все-таки не тропический. Зато концепция выдержана строго: облезлые типовухи, где обретается масса неудачников, занятых на самых престижных, кхм, работах.

И погода всегда жуткая, хмарь лохматая. Родион скосил глаза вниз: тротуар блестит после дождя, газон с жухлой травой сосет влагу за бордюром. Собака в ошейнике отбежала на этот самый газон, присела, выгнув спину, будто в агонии, Родион почувствовал, как бедное существо мучается, тужась, потом исторгает пирамидального жанра скульптурку. И хозяин тоже на газоне топчется, какает пеплом от Мальборо: изо рта пар столбом, а из ноздрей двумя струйками тонкими.

Родион принимает прохладный душ – на ледяной не решается, бреет обнаглевшую щетину, полирует эмаль зубным пастырем, отпускает кариес. Десна еще саднит, но крови нет.

Заваривает Нескафе, поднеся спичку к грязно ухнувшей газом плите, и возвращается в комнату, включает телевизор. ОРТ вещает прогноз погоды. Ведущий бодр и свеж, он активно жестикулирует, объясняя, какой пиздец накроет Москву вместе с осадками. Телевизор демонстрирует улыбающееся лицо, берет крупно улыбку, зыбко выбивающуюся из-под усов, на этом прогноз заканчивается.

Одежда лениво вползает на тело. Белая чуть мятая рубашка – так и не смог сберечь от заломов, черные деловые брюки и лакированные ботинки. Демисезонная куртка «Коламбия», не должно продуть. Зимнюю лень надевать, налегке привычнее.

Мебель источает запах раритетного дерева, сдобренного полиролью и клеем. Родион глубоко вдыхает квартирный пот, выходит, на этаже натыкается на помадное сообщение: «Привет я Рапунцель Класика рубли Анал за валюту!» и номер телефона этой самой Рапунцель. Почему бабка соседская не сотрет рекламу начинающей интердевочки? Ясно же, Родиону стыдно к помаде прикасаться. Как там у Кунина в оригинале: «и снова покатились мои рабочие сутки»? Хоть штабелями эти сутки укладывай – неделю назад намалевано, и не тускнеет, зараза, намекает: тебе, парень, в жизни ничего не светит, позвони и купи любовь. Ее теперь тоже можно.

Лифт кто-то вызвал, Родион дожидается, остервенело тыкая в прожженную зажигалкой кнопку. В невидимой шахте долго гремит, вертикальный катафалк прибывает не скоро, а когда распахивает дверцы, Родион шагает как в африканскую ночь. На ощупь отыскивает нужную прослезившуюся пластиком клавишу, спускается с седьмого этажа своей девятиэтажной хрущобы. Недавно он узнал, что формат девятиэтажек так популярен по очень простой причине: ГОСТ допускает один лифт на подъезд. Лимита. Сами на своем одном лифте ездите. Кстати, в пятиэтажках лифт по ГОСТу вообще не нужен. Правда, сам Хрущев тут не при делах был. Сказали, бараки расселять надо, он расселил. А дорогие фасадные сталинки строить – на всех таких домов не хватит. С потолками то под четыре метра – знайте свое место.

Родион своего места если не знал, то догадывался, когда мимо лениво проехал членовоз, из теней пассажирского окна его осмотрели как товар, разве что бирку не повесили. Но классовой ненависти это почему-то не вызывало, лейтенант вышагивал по Старой Басманной к остановке и глядел на мир свысока.

Асфальт сверкает глянцевым ледком, от него вниз тянется еще один, перевернутый город. Родион идет по грани между настоящим и бутафорским мирами. Полнеба закрыто тучами, но на востоке чисто, дрожащее с бодуна солнце тяжело ползет по синей тверди, вскарабкиваясь над панельным городом, взбираясь по домам, как по расщелинам в скалах.

Людей на улице довольно много, еще не успели попрятаться по офисам, поэтому спешат. Только бомжам все до фени. Местная достопримечательность Витторий, затянутый в горчичный с красными полосами свитер, как у Фредди Крюгера, не изменяет утренней традиции. Сидит на лавке, пыхтит папиросой, в глазах похмельная скорбь. Когда Родион идет мимо, он раздвигает губы, из пересохшего горла выползает что-то сиплое. Сказать не получается, бомж пытается прочистить гортань, словно она изнутри поросла ржавчиной. Родион улыбается, не останавливаясь. Витторий разочарованно машет рукой, достает из-под воротника поллитровую «Жигули», откупоривает запотевшую бутылку, с трудом подцепив крышку зажигалкой. От натуги бродяга напоминает фэнтезийного персонажа, разрывающего пасть чудовищу. Жестянка летит вниз и катится по асфальту. Кадык бомжа дергается, янтарная медь в запрокинутой бутылке убывает на добрую половину, когда Родион успевает отвести взгляд.

Жуть, да и вообще, все вокруг выглядит взъерошенно. Даже машины, стоящие в пробке, похожи на немытых котов, которых кто-то дразнил или пугал. Проходя кофейню, Родион разглядывает обклеенные как попало стены. Рекламные плакаты, целые и наполовину оторванные, свежие и помутневшие от времени. Запустение читается во всем этом, грязно, и воздух какой-то… Лет через двадцать может и вдарит ностальгия, а пока неуютно.

Небо быстро заволокло серой пеленой. Та сменилась тучами, а тучи превратились в огромную угольно-черную глыбу, широкую и тяжелую, как Карпаты. Взвился ветер, начал сдувать с земли одинокие снежинки. Не врал усатый, уже накрывает. Верно говорят: мы лжем тому, кого любим. Останкино живых ненавидит. Сперва ветер толкал в спину, настойчиво призывая ускориться, потом свистел то справа, то слева, а под конец злорадно набросился спереди.

Резко похолодало, ветер больно злой, щеки ожгло. При каждом вдохе в ноздри забивалась ледяная махорка. Бывает и январь теплый, а ноябрь он такой ноябрь.

К остановке подкатил неспешный автобус, в этот момент за тучей вспыхнуло солнце. Столб дыма за автобусом в лучах восхода окрасился бензиновой радугой, как павлиний хвост, над асфальтом разлился удушливый запах отработанного топлива.

Родион сложил свое туловище в железный кэб, потер озябшие руки. Внутри полно людей, едущих молча. Лица постные, да, все любят утро. Снег начал искрить под яркими лучами, аж глаза режет, будто каждая снежинка – солнце в миниатюре. Родион морщился, смежал веки.

Автобус простоял в пробке минут двадцать, и вчерашний студент попал в отдел с опозданием. Он вбежал на КПП, оказавшись перед скособоченной П-образной стойкой. За ней, стиснув в ладони телефонную трубку, сидела женщина бальзаковских лет. Вторая, стройная и молодая, в юбке выше колена, стояла перед регистратурой и демонстрировала свои затянутые в черный капрон ноги.

– Да, Андрей Михайлович, вы как всегда правы, – томно произнесла женщина, касаясь губами микрофона. Все ее естество излучало искренний интерес. Еще секунда – и лицо тетки скукожилось, как елдак на морозе.

– Здрасьте, – Родион откашлялся смущенно. Телефонистка его не интересовала, а вот ее собеседница… Красотуля, еще и в погонах… бередит воображение! Его жена может будущая.

Девушка воззрилась на гостя через плечо и улыбнулась, невинное кукольное личико без единой мысли любого приведет в восторг.

– Думаю, пора вешать трубку, – сказала она регистраторше, разглядывая лейтенанта.

Женщина в кресле, еще сильнее стиснув трубку телефона, будто ждала, что аппарат сейчас украдут, спросила у Родиона:

– Что вам угодно?

– К Олегу Семенычу Озерову. Меня ждут, – добавил зачем-то.

– Паспорт давайте.

Родион протянул документ, тетка срисовала данные. Девушка вернула взгляд на место, но лейтенант почуял аромат ее духов, и сердце забилось чаще. Он представил, как в одиночку борется со всей городской шушерой, и милаха в восторге падает в его объятия.

– Третий этаж, налево. Там подписано.

А потом они женятся, заводят пару карапузов. Она конечно же берет воспитание на себя, а он продолжает ловить преступников, и город склоняется к его ногам.

– Молодой человек! – тетка строго лупит зенки на него из-под набрякших бровей, продолжая нянчить телефонную трубку. – Не спим!

Ага, Готем, блин. И помечтать не дадут.

– Спасибо, – буркнул он под нос, забирая документ.

Холл на первом этаже оказался небольшим и прохладным. Справа и слева тянулись двери с разнообразными табличками, впереди – широкая лестница на второй этаж, покрытая вытертой красной дорожкой. Отыскав на стене доску объявлений, Родион почитал вывешенные на ней бумаги: розыск, реклама, номера горячей линии. Помявшись для порядка, он пошел в указанном направлении, не зная, огорчаться ему или радоваться. Ладно, знакомство можно отложить. Сейчас в программе другая встреча.

Третий этаж пересекал коридор, в одном его конце располагалось запертое служебное помещение, в другом, по левую руку, – несколько кабинетов. На первом же медная табличка гласила «Озеров С. С.».

Родион постучал три раза по тяжелой двери, в костяшках неприятно заныло. Ответа не последовало, он потянул за ручку и открыл дверь.

– Разрешите? – Рябинин вошел.

Дверь причмокнула у него за спиной, Родиону показалось, что его заперло в кабинете, будто путь назад отрезало. Внутри полумрак. Уютный уголок, даже кожаный диван есть.

За большим дубовым столом сидел немолодой, слегка обрюзгший и какой-то помятый мужик с лычками полковника. Напротив стола жестикулировал капитан с кожаной папкой под мышкой. Когда Родион вошел, оба застыли, уставившись на незнакомца.

– Разрешите войти, – на всякий случай повторил вчерашний студент. – Рябинин, новый сотрудник в убойный отдел. К вам прислали.

Полковник кивнул. Тяжелые губы сомкнулись в ровную линию, изображая улыбку.

– Ну входи, присаживайся, – Семеныч указал на диван. – Как раз о тебе с Маратом говорили. Скверные дела у нас творятся, помощь лишней не будет. Ты тоже присаживайся, Марик, в ногах правды нет.

Родион пожал Марату руку. У капитана странная ладонь – крепкая и сухая, но вместе с тем теплая, какая-то домашняя что ли. Рябинин сразу к нему доверием проникся, и ничего, что фонарь под глазом, работа опасная, да и время темное. Порой посветить нужно. Точно, Готем.

Семеныч выбил из картонки папиросу, чиркнул спичкой и глубоко, так что щеки запали, затянулся, выдул струю дыма, тут же повисшую облаком, разогнал ее рукой. В образовавшийся просвет ощупал Рябинина взглядом. Глаза у него были усталые, засевшие глубоко, отчего надбровные дуги напоминали амбразуры в дзоте. Огонек «Беломора» ярко светился перед носом Родиона. На долгую секунду ему показалось, что он проваливается в этот огонь. Красная точка расплылась, превратившись в отсвет далекого костра, хлещущего по шершавым стенам первобытной общины.

Выпустив очередную иглу едкого дыма, полковник спросил:

– Как спалось? – он тягуче сплюнул в пепельницу.

– Тревожно, – пожаловался лейтенант, – с двух ночи как заведенный.

– Чуйка у тебя, это хорошо.

Родион и Марат сидели на узком диване почти впритирку, доверительно, можно сказать.

– Мы вот с Маратом тоже ночь не спали, – продолжил Семеныч, кивнув на капитана, – трупешник на Солянке забирали, очередной. Просоленный, блин, там ведь соляной двор раньше был. Знакомьтесь, кстати. Марат Сулейманов, твой непосредственный начальник и наставник на первом этапе службы. Надеюсь, она у тебя пойдет как надо.

– Приятно, – Марат еще раз кивнул.

– Дело на Солянке – первая вещь, которую вам предстоит разработать в ближайшую неделю. Когда меня к прокурору вызовут, внятный отчет по этой серии должен быть. Показания очевидцев, отпечатки, орудие преступления, рабочие версии, и так далее. Не профукайте деньги налогоплательщиков. – Семеныч воткнул мундштук в харчок и зевнул. – Спать охота…

– На том свете выспитесь, Олег Семеныч, – Марат улыбнулся.

– Пошутил, бляха! – полкан и не думал сердиться. – Мы живем в стране, где еще правит дух опошленного коммунизма, где вчерашние номенклатурщики в олигархов превращаются, а народ поет гимн и размахивает флагами. И все они спят по ночам. Но нам это не светит, конкретно прижала работа. Короче, пока общество не связало петельки крючочками, кровь из носу нужно обезвредить виновников нашей валидольной бессонницы. Иначе прокурор потом весь отдел без вазелина отвжикает. А брюхо у него слоновье, задохнешься!

Родион приподнял брови, Семеныч это заметил.

– Через месяц и ты запоешь, любые уши отвалятся.

– Да я ничего, в академии наслушался.

– Академик, еб твою… как учился то, красный диплом?

– Нет, синий.

– Главное, чтобы ты сам синим не был, – прервал полковник, – а корочки можешь в шредер пустить. У меня вот тоже синий диплом, это как рок-н-ролл, понимаешь? Не какой-то утонченный Бах или Шуберт, народу нужно металл слушать. Орки созданы для рева геликонов, баррикад, и глумления над краснодипломниками. Странное они в мир вносят, непонятное. Политики вон все с красными дипломами, так они столько напялили масок одна поверх другой, что уже и сами не поймут, кем являются. А люди без масок – это мы с тобой, Рябинин, синедипломники.

– Вообще-то, у меня красный диплом, – скромно вставил Марат. На протяжении многих лет службы он наблюдал у Семеныча два основных агрегатных состояния: иронию и непробиваемую серьезность, и сейчас явно включилось первое.

– Ну ты и быдло, – скривился полкан.

– Не-а, – улыбнулся капитан, – вся наша культура – та пресловутая маска, нарисованная на нашем розовом пятачке. Мы только тогда человеки, когда в маске. Так что без краснодипломников мир давно скатился бы в архаику.

– А он туда и катится, Марик, – буркнул Семеныч, насмешливость ушла из его глаз, капитан сразу подобрался. – Ты еще кровавые ритуалы ацтеков и майя назови культурой. Плесень в пробирке тоже, между прочим, культура. Ладно, к делу.

Родион, впавший в ступор от состоявшегося диалога, глядя на Марата, тоже подобрался. Его вроде как оформить должны были сначала, а тут сразу: к делу.

– Все преступления совершены у стен Церкви Рождества Богородицы на Кулишках. – Начал полковник. – Условно говоря, это трамвайная стрелка. Недалеко от нее расположена стройплощадка, возвели только подземный паркинг и первые пару этажей. Стройка заброшена и никем не охраняется. Раньше там больница была, от нее остались полуразрушенные подвалы и подземные переходы. Никакой карты и плана коммуникаций не существует. Есть предположение, что убийца осуществляет вылазки именно из этих катакомб, но по своему опыту могу сказать – это маловероятно. Скорее, здесь работает группа лиц с неподвальной подготовкой, следы заметает умело, оставляя лишь очевидную дорожку, ведущую прямиком к местным бомжам. Сегодня ночью, – информация для тебя, Родион, – на дороге перед Домом с атлантами был обнаружен труп мужчины с распаханным почти до позвонков горлом. Смерть наступила примерно за час до обнаружения тела, то есть около двух часов ночи.

«Как раз проснулся в это время», – подумал Рябинин.

– Личность трупа устанавливается, но это не много даст, потому что он не первая жертва, обнаруженная возле стройплощадки, все убитые принадлежали к разным социальным группам.

– Вчерашний сам едва ли не бомж, – заметил Марат.

– Именно, в карманах – ни денег, ни документов. Предположительно, это и был один из бомжей, обитающих в районе. Однако за неделю до его убийства обнаружили труп молодой женщины, из высоких кругов, судя по жемчугу на вспоротой шее и кольцу с бриллиантом. Как можно понять, ценности никто не тронул, что и усложняет наше дело в несколько раз. Убивали не бомжи, и явно не из-за денег. А еще раньше, 11 октября, примерно в том же месте был найден гражданин Англии, дипломат мелкого ранга, но тоже при наличности. Несколько тысяч долларов и дорогую одежду не тронули. Только кровь сцедили. Хотя повреждения на горле оказались не единственными. Вероятно, этот самый дипломат был неплохо подготовленным сотрудником английской разведки, потому успел оказать сопротивление. Результат – обширные повреждения внутренних органов, сломаны восемь ребер. Под ногтями убитого стерильно. Кто-то поскоблил там, убирая следы.

– Какая группа крови у убитых? – спросил Родион, вспомнив учебник. – Возможно, преступники выбирают жертв по определенным критериям?

– У всех группа крови разная, – нахмурился Семеныч, – но если бы и совпадала, это бы нам вряд ли помогло. Сейчас ситуация неутешительная, реальных зацепок нет.

– А версии есть? – не унимался стажер.

– Версии, к сожалению, одна чуднее другой: сектанты, вампиры, вурдалаки, – полковник устало улыбнулся. – У нас вопросов больше, чем ответов.

– А что позволяет объединить эти преступления в одну серию?

– Я не склонен считать, что мы имеем дело с серийным преступником. Одно и то же место происшествия, схожий способ расправы – вот, пожалуй, и все.

– Олег Семеныч, – Марат сделал кислую мину.

– Ладно, – полкан ущипнул переносицу, – паттерн четкий: все говорит о ритуальности убийств, а также хорошей подготовке преступников. Ни следа, ни отпечатка, только распаханные в улыбки горла, и ни капли крови. Если это все-таки ритуал, то выбор оружия может быть принципиальным. Одержимость желанием совершать убийства определенным образом важнее, чем проблема заметания следов. В этом наша надежда. Думаю, сектанты сделали все в соответствии со сценарием, настолько стерильно, насколько было возможно. Ставлю задачу тебе, Родион, пройтись по домам, взять показания. Марат, тебе самое интересное: спуститься в катакомбы, если нужно, привлекай спецов. Значит, сейчас вторник, – полковник постучал шариковой ручкой по столешнице, что-то прикидывая, – к пятнице должны быть результаты. У меня все, капитан, проводи Рябинина по кабинетам, оформи, потом приступайте к выполнению. Понятно?

– Так точно, – Родион поднялся, – по сегодняшнему трупу есть еще информация?

– Материалы пока в работе. Исследуются образцы тканей, предметы, найденные рядом с телом. Устанавливается производитель ботинок и их доступность в магазинах. Составляется психологический портрет маньяков. Одно заключение криминалиста и есть, Марат даст почитать.

– У меня с собой, – капитан погладил кожаную папку.

Семеныч кивнул.

– Участковые, кстати, обошли жилмассив, безрезультатно. Но ты походи все равно, может быть, накопаешь. Новичкам везет. Все, за работу. – Полкан хлопнул огромной как лопата ладонью по столу.

– Рано или поздно эксперты по отпечаткам обуви дадут заключение и появится ясность. – Сказал Марат, выпуская Родиона и выходя следом из кабинета. – Пока все строится на догадках. В поле поработаем пару дней, а там посмотрим.

– Вы не думали, что убить собирались кого-то одного, а остальных «положили», чтобы сбить со следа?

Марат замер на секунду, потом улыбнулся.

– Слишком сложно, да и ни к чему, следов то нет.

– Они этого не знают.

– Романтик ты, Родион, в мире все проще намного, и грязнее. Сам убедишься.

– Но, гипотетически, возможно?

– Мы рассматривали эту версию, такого рода маскировка себя не оправдывает: при каждом новом эпизоде риск ошибиться возрастает. Да и кого хотели убрать? Содержанку? Дипломата? Мы, конечно, проверяем его прошлое и связи, но они для нас малодоступны, да и сомневаюсь я, что за ним может тянуться какой-то… таинственный след.

– А содержанка? – спросил Родион, – где гарантия, что в ее прошлом нет таинственного следа?

– Проверили, она по другой части, – Марат скабрезно ухмыльнулся. – Ну а ты сам, из огня да в полымя, не ожидал с первого дня такого дела?

– Я в восторге, – не стал врать лейтенант.

Капитан ненатурально, как злодей в азиатском кино, захохотал. Рябинин увидел скачущий в его гортани язык.

– Свежая кровь нам не помешает. А то, признаюсь, мы с Семенычем тут на двоих зашиваемся. Так что ты попал, – посерьезнел Марат.

– Да я готов, главное, чтобы дела интересные были.

– Не соскучишься, только вот текущее дело больно поганое, – сказал Марат, остановившись посреди коридора возле портрета лобастого генерала. – В нашем болотце на моей памяти ничего подобного не случалось. У нас, как правило, идут статьи за хулиганку, ограбления. Конечно, и с мокрухами, бывает, подфартит. Но тут всего два варианта: либо «глухари» полуразложившиеся по подвалам, бомжи в основном, либо беспонтовая бытовуха, когда убийца на следующее утро сам идет с повинной или пытается скрыться, где-нибудь у тещи на даче. Здесь же – ни черта не понятно! Ладно, пойдем оформляться.

– Пойдем, – сказал Родион, мечтая поскорее заполучить боевой ствол.