Читать книгу Книга 1: «ПЕРЕКРОЙ: ЗВУК ВОДЫ» - Максим Вячеславович Орлов - Страница 2

Артем сидел, прижав колени к груди, пытаясь дышать мелкими, контролируемыми глотками. Каждый вдох был напоминанием: он утонул. Его тело было памятником этому факту. **Звук воды** стал его внутренним метрономом, отбивающим такт в такт с пульсацией багровых жилок в осколках под ним.

Он наблюдал. Цикл был прост и ужасающе повторяем: где-то на Скрежете материализовалась новая фигура – корчащаяся, кричащая в беззвучном или оглушительном ужасе. Появлялись Скребуны. Собирали урожай. Если «урожай» был богат, фигура темнела, теряла форму и уплывала Блеклой Тенью. Если нет – оставалась дольше, но её страдания становились тусклее, кристаллы – мельче. Это была экономика. Производство боли с убывающей рентабельностью.

«Наблюдение – первый шаг к принятию.»

Голос был спокойным, женским, лишённым всякой теплоты. Артем вздрогнул и увидел её. Она стояла в нескольких шагах, практически сливаясь с пепельным туманом. Её «одежда» была похожа на простые, серые обмотки, но приглядевшись, Артем понял – это были полосы застывшей, окаменевшей плоти, обернутые вокруг тела. Её лицо было бледным, почти восковым, с темными кругами под глазами, но черты – четкими, не расплывшимися. Она не выглядела новоприбывшей. Она выглядела… поселившейся.

«Ты не пытаешься убежать, – констатировала она. – Уже хорошо. Бегство тратит энергию. Усиливает боль.»

«Кто… ты?» – голос Артема был хрипом утопленника.

«Меня зовут Вера. Я из тех, кто ищет Тишину.» Она сделала шаг ближе. Её глаза скользнули по его мокрой одежде, синей коже. «Утонул. Чисто. Боль локализована. Это редкость. Большинство прибывает с распыленной агонией.»

«Где… это?»

«Место не имеет имени, которое стоило бы помнить. Мы называем его «ПереКрой». Сломанный механизм. Ты – сырье на входном конвейере.» Она говорила, как инженер о неисправном аппарате. «Конвейер заклинило. Сырье не перерабатывается, а накапливается. Твоя задача теперь – не сопротивляться.»

«Не сопротивляться?» – Артем сглотнул соленую горечь. «Смириться с… этим?»

«Смирение – слишком активное состояние. Нужно **принять**. Боль – это данность, как гравитация. Борись с гравитацией – разобьешься. Прими её – научишься падать с минимальными потерями. В конечном итоге, процесс завершится. Ты станешь Тенью. И боль… стихнет. Это и есть Тишина.»

Она говорила о небытии как о милосердии. Артем почувствовал, как его собственное нутро, холодное и мокрое, сжимается в протесте. «Нет.»

Вера вздохнула, в её вздохе звучала тысяча таких же «нет», которые она слышала прежде. «Тогда будешь страдать дольше. И в конце концов все равно станешь Тенью. Только измученным. Я веду группу к Городу. Там… есть подобие структуры. Меньше хаоса, больше предсказуемой боли. Это – милосердие.»

Город. Слово вызвало в памяти призрачные образы: огни, толпу, крыши. Нечто, противоположное этой бесконечной, скрежещущей пустоте. Инстинкт выживания, сильнее разума, кивнул.

**ПАРАЛЛЕЛЬНАЯ ЛИНИЯ #1: КИРИЛЛ. СОБИРАТЕЛЬ.**

Далеко от них, на другом «поле» Скрежета, молодой человек в разорванном дорогом костюме, с лицом, искаженным от боли (отравление? разрыв сердца?), не корчился. Он сжал зубы, впиваясь пальцами в острые осколки, пока из ладоней не сочилась фосфоресцирующая субстанция. Его боль материализовалась не в хаотичные кристаллики, а в один, крупный, с острыми, чистыми гранями.

«Хороший экземпляр, – прошипел над ним Скребун, его механические пальцы потянулись к кристаллу. – Первичный страх. Качество «А»».

«Отойди, – хрипло выдавил человек, которого в жизни звали Кирилл. – Мой. Мой кристалл. Моя… боль.»

Скребун замер, его безглазые впадины уставились на него. Правила не предусматривали такого. Сырье не говорит. Не заявляет прав.

«Здесь нет «твоего», – механически произнес Скребун. – Есть процесс.»

Кирилл, бывший трейдер, чей ум привык оценивать риск и прибыль даже в момент смерти, совершил расчет. Он видел, как работают Скребуны. Видел их механическую жадность. Он с силой сжал кристалл в окровавленной руке и **вонзил** его себе в грудь, туда, где должно было биться сердце.

Но вместо нового взрыва агонии, кристалл, созданный из его собственного страха, **впитался**. Боль не исчезла. Она стала… управляемой. Концентрированной. Кирилл поднялся на ноги. Его форма стала чуть четче, чуть реальнее. Он посмотрел на Скребуна.

«Моя боль, – повторил он. – Мои правила. Я не сырье. Я – актив.»

Скребун, столкнувшись с аномалией, отступил на шаг. В его протоколах не было инструкций. Кирилл, стиснув зубы от новой, холодной боли, но уже боли, которую он *нес*, а не которая *несла* его, сделал первый шаг прочь от поля. Он шел не к туманному Городу, а к чудовищным структурам на горизонте. К Башням из Кожи и Боли. Он видел в них не ужас, а **инфраструктуру**. И он намеревался ею завладеть.

**ПАРАЛЛЕЛЬНАЯ ЛИНИЯ #2: ЛИКА. НОВОПРИБЫВШАЯ.**

В третьем месте, где Скрежет сходился с чем-то похожим на застывшие волны черной смолы, очнулась девушка. Её смерть была мгновенной (авария? падение?), и её форма была почти целой, лишь голова неестественно вывернута. Она не помнила имени (Лика), но помнила последнее чувство: стремительное ускорение, ветер. И теперь её боль была болью **падения**, которое никогда не заканчивается.

Она не кричала. Она слушала. Её боль была не статичной, как у Артема, а векторной, направленной. И она слышала. Слышала не только скрежет и стоны, но и… **щелчки**. Тихие, ритмичные, как тиканье часов, исходящие из самой субстанции смолы. Она поползла, её вывернутая шея скрипела, к краю «волны». И увидела: внутри полупрозрачной смолы, как мухи в янтаре, были застыли другие души. Но их боль не превращалась в кристаллы. Она по каплям стекала по тончайшим жилкам, как питательный раствор, вглубь, к источнику щелчков.

Лика коснулась смолы. Она была не горячей и не холодной, а **вяжущей**, как сама пустота. Но в её падающей, ускоряющейся боли был импульс, энергия. Она сконцентрировалась на этом чувстве падения, на ветре, и **толкнула**.

Крошечная трещинка побежала по поверхности смолы. Щелчки на мгновение сбились с ритма.

Лика отдернула руку, испуганная и ошеломленная. Она не знала, что сделала. Но она поняла главное: в этом мире была не только боль. Были **связи**. Были потоки. И, возможно, в них были слабые места.

**Возвращение к основной линии:**

Вера вела Артема по краю Скрежета. Они миновали место, где группа Скребунов с помощью каких-то органично-металлических насосов выкачивала боль из особенно яркой, горящей фигуры, превращая её в ручеек густого, алого света, который утекал по желобу в сторону Башен. Артем ощутил волну тошнотворного жара.

«Не смотри, – сказала Вера. – Это уже не душа. Это просто источник. Топливо для фонарей Города.»

Артем понял. Лейтмотив был прав. Грех, добродетель, сама жизнь – не имели значения. Важен был только КПД страдания. Он был здесь не для искупления. Он был здесь как уголь в топке бесконечной, бесполезной машины.

И тогда, сквозь гул мира и звук воды в его ушах, он услышал нечто новое. Не стон, а… **звон**. Чистый, высокий, невероятно печальный. Как удар по хрустальному бокалу на поминках.

Он остановился и увидел его. Силуэт, сидящий на обломке чего-то, похожего на гигантскую кость. В руках – длинный, изогнутый предмет, похожий на флейту, выточенную из позвонка. Рот существа был скрыт обмотками, но звук рождался, вибрируя в воздухе вокруг него. Это была мелодия из обрывков. Обрывка колыбельной, обрывка смеха, обрывка тихого разговора под дождем. **Воспоминания**. Нет, не просто воспоминания. Их призрачная, утраченная **суть**.

И этот звук причинил Артему боль. Не физическую. Боль потери. Потери того, чего он уже не мог вспомнить, но что где-то в нём еще отзывалось. Он застонал.

Вера схватила его за руку, её пальцы были холодными и твердыми, как камень. «Не слушай! Это – **Молчун**. Охотник за эхом. Он собирает то, что осталось от светлой памяти. Это – яд здесь. Напоминание – самая жестокая пытка в «ПереКрое».»

Но Артем не мог оторваться. В этой музыке был яд, но в нем же был и единственный намек на то, что когда-то существовало нечто иное. Нечто, ради чего, возможно, стоило не просто падать, пытаясь упасть удобнее.

Он вырвал руку и сделал шаг к сидящей фигуре. Это был неосознанный порыв, движение к единственному огоньку в кромешной тьме, даже если он обжигал.

Молчун повернул к нему голову. Из-под обмоток не было видно глаз. Но музыка на миг прервалась. В воздухе повис вопрос.

Артем стоял, дрожа, между Верой, предлагающей покой небытия, и Молчуном, игравшим гимн потерянному раю. Между ними простирался Скрежет, усеянный кристаллами чужой агонии. Конвейер молчал лишь на мгновение, прежде чем снова, с неумолимым скрежетом, продолжить свою работу.