Читать книгу Эрис. Тихе - Марат Байпаков - Страница 6

Раннее утро дня литургии двух всадников.

Сибарис следует за Мегистой. Лёгкой походкой скифянка вторит эллинке. На два коротких шага позади молчаливой тенью спешит за важной хозяйкой. Собой прикрывает спину Мегисты. Сибарис не надо учить манерам добрых. Высокую, прекрасно сложённую красавицу скифянку со стороны можно ошибочно принять за аристократку гаморов, так грациозны её танцевальные шаги. С пяти коротких шагов никто не скажет, что Сибарис вольноотпущенная, совсем ещё недавно рабыня, подаренная на рынке агоры торговцем Писандром Гермократу в довесок к прочим покупкам. Умное лицо девушки благородно. Нет в правильных чертах скифянки рабского испуга, подобострастной готовности «прислужить» или глубоко сокрытых обид на несправедливую долю в жизни. Скифянка не познала горьких унижений рабства. Сибарис не рядовая прислуга, Сибарис в семье Гермократа полноправная компаньонка. Только пронзительно-голубые глаза да белокурый природный цвет волос выдают истинное происхождение девушки.

В простом формованном трапециевидном чехле для двойного авлоса, что за спиной скифянки раздулся странно кожаными боками, сокрыто до поры много необходимых вещей для дня литургии двух всадников. В изящных тонких руках Сибарис расписная амфора, бог Дионис величественно восседает в золотом кресле. В амфоре плещется вино дорогое, сицилийское, лучше с наделов хозяина, для жертвоприношения. Компаньонка сиракузской аристократки достойно несёт дары. Не ломает спину под тяжестью ноши.

Девушка одета в одинаковые роскошные одежды с Мегистой. Тёмно-синий пеплос из тонких египетских тканей элегантно обвивает щиколотки ног при ходьбе. Чёрная накидка с выпуклыми узорами плетения, из прохладной шерсти для лета, подчёркивает девичью стройность компаньонки Мегисты. Причёска, высокая, пышная, сложная, с разноцветными лентами – точная копия праздничной укладки светлых волос жены архонта-фермосфета. Девушка счастлива. Сдержанно улыбается. Её глаза искрятся весельем. Впервые почти равной эллинкам Сибарис отправляется на торжество, богам посвящённое, вступает на камни моста Ортигии. Запах моря окутывает девушку. Сибарис глубоко вдыхает дыхание тёмно-зелёно-синих волн. Закрывает глаза в блаженстве. Утро нового дня щедро обещает дары.

– Аристарх почтенный, прошу тебя, отдай авлос. Буду веселить вас в дороге. – Мегиста обращается перед мостом Ортигии к отставшему гамору. Заполучив двойной авлос и форбею, аристократка оглядывает довольным взглядом компаньонку. Сибарис опускает глаза под её взглядом. Мегиста отворачивается. Жена архонта-фермосфета приветствует следом за мужем всадников Мирона и Граника. Двойной авлос в правой руке поднимается к небу.

– Хайре, гаморы! – поёт медово-сладким голосом Мегиста перед Сибарис. Скифянка почтительно кланяется всадникам на мосту. Мегиста оборачивается к Сибарис. Девушка выказывает понимание хозяйке. Сибарис останавливается. Аристократка открывает мешок для авлоса. Вынимает бранную сальпингу, мило улыбается всадникам, подмигивает, корабельная труба занимает прежнее место.

– Почистила бронзу, моя Сибарис. Вижу, постаралась, – шепчет в благодарность служанке Мегиста. В голосе хозяйки нет беспокойств, страха или тревоги. Мегиста заразительно спокойна. Двойной авлос приникает к губам аристократки. Авлос жены Гермократа беззаботно-весело насмешничает.

– Рада буду умереть сегодня за родную семью, – едва слышно, только для ушей Мегисты, раздаётся от Сибарис. Двойной авлос аристократки после слов скифянки играет чуть громче.

Мост переходит во владение кварталов Ахрадины. Широкие улицы чисты, пустынны. Впереди агора Ахрадины шумит новостями, сплетнями рабов, торгами, криками надсмотрщиков, перетаскиванием грузов, скрипом колёс телег. То скучно-привычные шумы города. Сибарис быстро оглядывается на Ортигию. Тяжёлые крепостные ворота острова бесшумно затворяются. Створки смыкаются на глазах скифянки. На высоких башнях острова появляется стража эфебов. Короткие копья, шлемы, гоплоны на каменных вершинах блестят звёздочками, переливаясь бронзой в лучах восходящего утреннего светила. Более всего этим утром Ортигия напоминает боевой корабль, что вот-вот пристанет к скалам Сицилии. Как знать, быть может, это последний раз, когда видишь живым дом свой? Однако никто из шествующих в театр, кроме Сибарис, не оглядывается назад. Плохая примета – утром искать путь назад. Девушка машет рукой на прощание Ортигии. Несколько золотых звёздочек с башни ворот поднимаются наверх, во взаимности ей отвечая.

Миновав агору Ахрадины, искупавшись в причудливом смешении резких запахов рынков, шествие гаморов встречается с благоухающими дорогими ароматами масел духов трапезитами. Для гаморов у расчётливых трапезитов припасены очаровательные маски-лица. Несколько сотен богачей, граждан и метеков молчаливо приветствуют гаморов. Сибарис не впервые видит «деловых людей с агоры». Не впервые видит их искренность. Скифянка излучает восхищение приёмом трапезитов, оказанным драгоценному хозяину. Сибарис словно сама принимает приветствия. Так приятно видеть широкие объятия, поглаживания лопаток, негромко сказанные пожелания процветания, крепкие рукопожатия, подаренные любимому человеку.

Девушка улыбается. Сияет улыбкой так чистосердечно-тепло, слегка наивно, становясь в лице «милым ребёнком», что умудрённый Ороп прищуривает глаза, уделяет краткое время осмотру компаньонки Мегисты. Жена Гермократа перестаёт играть на авлосе, медленно оборачивается к Сибарис, пытаясь понять причину изумления главы филы трапезитов. Мегиста ревнует, но бакхиадка из рода Ксантиклов слишком горда, чтобы выказать чувства. К трапезитам Мегиста возвращается безлико-равнодушной. Сибарис же заливается краской смущения. Фила известных богачей смотрит на белокурую красавицу сотнями пожирающих глаз. Без стыда трапезиты накидывают на скифянку невидимое покрывало, сотканное из мужского вожделения, опьянения юной красотой, признания за Сибарис женской неотразимости.

– Достопочтенный Гермократ, я не могу открыто восхищаться твоей… уникально прекрасной женой, это будет воспринято за оскорбление чести и достоинства, но могу высказать допустимую лесть… о твоём тонком вкусе… в женской красоте. – Ороп осмотрительно предотвращает зависть-ревность Мегисты. – Смелость твоих людей для меня более неоспорима – идёте семьёй в театр. Ничто не может остановить празднование бога Диониса. Ну тогда и нам не страшно. – Влиятельный глава могущественной филы преподаёт урок взаимного уважения.

– Надеюсь, трапезиты с гаморами хорошие друзья, мой достопочтенный архонт-фермосфет? – Деловые люди агоры переводят слова главы филы в хлопки рук. Гермократ ласково похлопывает по плечу друга Оропа. Мегиста вновь играет на авлосе. Авлос играет немного по-другому – нежнее, хитрее, бархатистее, но всё с той же ноткой нагловатого веселья.

– Мы с вами наилучшие преданные друзья, мой отважный Ороп. Аполлон свидетель словам моим. – Гермократ твёрдо отвечает на «шутливый» тон Оропа. В разговор вступает торговец, аркадец, метек Писандр, слышатся шутки о будущем его духов. Писандр не обижается на саркастические реплики трапезитов, смеётся, выдаёт треском сороки припасённую для утра скороговорку, указывает обеими руками на Мегисту:

– «Мы храбрее врагов… верно. Артистично героями…» будем. Завтра, Писандр, пришли мне спетые строки на папирусе записанными, в ритме разбитыми, – требует тут же властным тоном Ороп у чтеца.

– Лично начертаю слова «гимна достопамятного утра», мой досточтимый Ороп. – «Лиса торговли» Писандр низко склоняет седеющую голову в венке перед главой филы.

Трапезиты-гаморы одобрительно смеются второй раз, поворачиваются к автору строк, поэтессе Мегисте. Писандр получает заслуженные хвалы за исполненную скороговорку. Красавицу Мегисту трапезиты осмотрительно остерегаются осматривать даже в присутствии благодушно настроенного архонта-фермосфета. Для трапезитов Мегисты с авлосом словно бы и нет. Похвалы поэтессе достаются только её мужу. Шествие к театру продолжено. Гермократ, Ороп с жертвенной козой от трапезитов, Аристарх с козой от гаморов возглавляют ряды деловых людей Ахрадины. Замыкает непрерывно увеличивающийся комос Мегиста с компаньонкой Сибарис. Трапезиты-гаморы неспешно, торжественно вышагивают по камням улиц. Накрахмаленные, тщательно отутюженные одежды празднично шуршат при шагах нескольких сотен богатых зрителей. Сибарис тихо шепчет в безмятежное небо молитву-тревогу:

– О, мать-богиня, великая Табити! Тебя, богиню-защитницу, я вопрошаю: останусь живой или умру? А если умру, то кем и где я воскресну? – Мегиста слышит шёпот компаньонки. Двойной авлос напевает положенные фривольно-весёлые шутки комоса. В небе Сиракуз появляется величественный орёл. Хищная птица свободно парит над улицами. Сибарис выдыхает тихо-тихо, очень счастливо:

– Благодарю за знак, моя возлюбленная богиня. Спасибо, что пришла на мой зов. Спасибо, великая мать Табити, с тобой мне не страшно умереть… – Мегиста поднимает двойной авлос. Продолжая игру, аристократка всматривается в парящего орла. Авлос добавляет ноты восхищения в непринуждённые мелодии комоса. Возможно, ревность, испытанная к компаньонке-скифянке, слегка позабылась? Удивительно, но, кроме двух девушек, никто из шествующих не видит кружащего орла. Мужи в оливковых венках всецело поглощены приятельскими разговорами далеко не праздного свойства: обменом видов на пшеничные сделки нового урожая, заблаговременной арендой мельниц, процентами денежных ссуд для разных категорий землевладельцев. Отзываются, иронично балагуря, на приветствия всякого у стен стоящего. До синего, в белых редких облачках неба им, занятым распределением финансов, нет дела.

Сибарис спокойна. До скифянки долетают приятные слова сплетен. Двух девушек встречные зеваки обоих полов лишь только восхваляют. Виднеется театральная площадь. Гаморы, трапезиты, участники литургии приветствуют архонта-фермосфета и зрителей. Двойной авлос Мегисты замолкает. Хозяйка передаёт музыкальный инструмент компаньонке. Форбея расстёгивается. Брови Мегисты грозно сходятся на переносице:

– Сибарис, я красивая? – Дешёвой лестью не провести аристократку. Мегисте требуются клятвы?

– Ты единственная, моя хозяйка. Я помню твою заботу обо мне. Ты спасала меня от голода на судне. Я докажу тебе свою преданность. – Сибарис приносит требуемую клятву. Взгляд бездонных голубых глаз искренен в заверениях.

– Ты видела, Сибарис, что священные птицы Артемиды, перепёлки, весной гостили на Ортигии? – Мегиста прикладывает кончики пальцев к губам компаньонки. Сибарис целует пальцы Мегисты.

– Да, видела весной птиц. Артемида защитит нас сегодня. Это знак нам от богини. – Голос скифянки твёрд. – Старуха сменилась девственницей62. Если твоя душа сегодня расстанется с телом, то примет вид перепёлки? Ты улетишь к Артемиде?

– Моя Сибарис, ты всё понимаешь. После литургии я свожу тебя к источнику Дафниса63, ты принесёшь жертвы в лавровой роще, покачаешься на качелях между двух священных сосен64, богини даруют тебе счастливую любовь.

– Благодарю, гамор Мегиста, за таинства лунных богинь. Я постелю на угли очага Гестии коноплю, лавр, ячмень. Пролью в жертву бычью кровь65, дам тебе её испить у очага. Ты узнаешь волю ревнивых богинь. – Сибарис недолго остаётся в долгу. Обещание на обещание.

– Умеешь играть на двойном или обычном авлосе? – Брови расходятся удовлетворённо от переносицы. Ревность улетает прочь. Впереди дорога страшных испытаний, ссориться с подругой-компаньонкой Мегиста не желает.

– Так, как играет гамор Мегиста, нет. – Тёплая улыбка хозяйки становится ответом «многоумной Сибарис».

Верфи Ортигия. Раннее утро дня литургии двух всадников.

– Тисамен, ты что задумал? – Управляющий верфью удивлён странной активностью художника. – Меня в замысел посвяти.

Маляр охвачен лихорадкой творчества. Тисамен на каменных плитах пола верфи у правого борта триеры сколачивает обрезки струганных досок. Подгоняет куски ели старательно плотно, без малейших зазоров-щелей. Тисамен отставляет почти завершённую работу, встаёт над правильным квадратом размером четыре на четыре локтя.

– Чтимый управляющий Харакс, намереваюсь на ненужных корабельных древах изобразить богиню Тихе, щедро дары раздающую. – Тисамен отчего-то уверен в получении дозволения на художества от управляющего верфей.

– Волнующе изображай покровительницу Тихе. Сицилийку-эллинку рисуй. С первого взгляда каждому должно быть понятно, – Харакс встаёт в позу оратора, – вот как глаза на картину поднял, сразу образ сложился – сицилийская Тихе пред ним, а не какая-нибудь там… привозная афинская. В лице Тихе божественную негу дарительницы счастья передай. Повязкой глаза не закрывай, просто опусти ей ресницы, словно спит. Пусть красота богини будет очевидно зрима. Когда с повязкой Тихе вижу – теряю восхищение. Только на повязку и смотрю. Но ведь от повязки характер богини переменчивый, не от слепоты Тихе щедрая для избранных ею счастливцев. Понимаешь меня, художник Тисамен?

Тисамен молча кивает, преданно смотрит в глаза управляющего верфей, соглашаясь с детальным видением Харакса образа богини.

– Может быть, твоя рисованная богиня Тихе вызволит нас из верфей? Право, последняя надежда на твою картину. Увидит богиня Тихе свой образ, поможет нам покинуть тюрьму. Чем рисовать будешь? Углём? Нет? Сразу, без наброска, кистями?

Управляющий разрешительно машет молчуну рукой. Лёгкие сомнения в способностях Тисамена проскальзывают тенью по лицу управляющего.

– Надеюсь, у тебя, Тисамен получится, как получилось в прошлый раз, на свадьбы гаморов. Краски дорогие только бездумно не переводи. На один слой рисуй. Без золота обойдись. Золото у нас заказчики забрали. Серебро есть – используй его. Киноварь, краски, лак возьми из запасов. Возьми столько, сколько разумно потребуется.

Проявив разумную щедрость в священных искусствах, Харакс горбится, шаркая сандалиями, удаляется к роскошному резному ложу из собственного дома. Тисамен прижимает руки к груди. С радостью, безумно блестя глазами, маляр возобновляет прерванную работу. Но увы, совсем ненадолго. Тисамена отстраняют, вежливо, впрочем, прочие мастера. Вынужденное безделье нечем занять искусным рукам. Работники отправляют Тисамена готовить краски. В три пары рук мастера высверливают в досках неглубокие отверстия. Старший мастер по сборке лично скрепляет на клей деревянными гвоздями раму и доски. Проводит ладонью по поверхности досок. Остаётся недовольным их гладью. В две руки работники полируют поверхность, закругляют края, придают квадрату завершённые пропорции. Прикрепляют тонкими скрепками к бокам квадрата узкий ремень для подвешивания.

– Твори, Тисамен, будем любоваться твоими стараниями над образом богини. – Старший мастер по сборке торжественно выставляет чистый правильный размерами квадрат на свет. Три камня у наружной колоны верфи становятся опорами для художника. Тисамен встаёт на камни, водружает квадрат на бронзовое крепление факела. Утреннее солнце освещает доски. Тисамен принимается за грунтовку поверхности. Нанеся грунтовку на доски, маляр разводит краски, готовит тонкие кисти из конского ворса. Работники занимают места на площадке перед верфью.

Тисамен не заставляет товарищей по гетерии долго ждать. Поверх грунтовки наносится матово-чёрный фон. Тёплый ветер с моря дружелюбно сушит краску. Не дожидаясь полной просушки краски, художник берётся за работу. Тыльным острым концом кисти Тисамен процарапывает на чёрном фоне набросок картины. Где-то вдалеке раздаются первые звуки театрального представления, повергая работников, мастеров и управляющего в печаль. Отложив кисть, Тисамен беззвучно, стоя на коленях, молится.

– Правильно-правильно, Тисамен. Испроси согласие у богини Тихе на картину. – Работники верфи, управляющий теряют интерес к трудам художника. Выстраиваются в линию, вытягивают шеи, вслушиваются в обрывочные звуки ликующего театра. Город затихает. До верфей доносятся аплодисменты зрителей. «Слушатели трагедии» из Ортигии долго наслаждаются праздником. Фантазия подсказывает возможный ход постановки. Управляющий шумно-горько вздыхает:

– Эх-эх! Моя жена-красавица, смешливая Клитемнестра, – управляющий закрывает глаза, вспоминая горячо любимую, – наверняка с родственниками в театре именно в этот момент радуется песнопениям. – Харакс открывает глаза, сжимает в гневе кулаки. – А я, горемычный, утратил свободу. В вечное рабство к гаморам попал. А поплыви она морем! – Харакс ненавидяще смотрит в огромный глаз триеры.

Слова управляющего вызывают сочувствие у работников. Мастеровые верфей тяжело сопят, злясь на несправедливую долю заложников боевой триеры. Но тугие кошели, полные серебра жалования, висящие приятным грузом на поясах, запечатывают уста для протестов. В театре поёт бранная сальпинга. Неожиданно далёкой театральной певице отвечает такая же недовольная сальпинга с ворот Ортигии, потом рявкает сальпинга с верфей военных Ахрадины, тянет протяжно-зло с гимнасия третья сестра-близнец.

Лох гоплитов-гаморов перестаёт прикидываться спящими брёвнами. Гаморы оживают, бренча на ходу снаряжением, оружием, выходят из тени стен верфи. Лица у гостей верфи суровые. Поправляются портупеи, доспехи, закрытые спартанского типа шлемы надеваются на головы. Копья обнажаются. Командиры строят воинов в… боевые шеренги! Мастеровые, управляющий поражены непонятным праздником войны, что разворачивается прямо перед ними. Только маляр верфей Тисамен, всеми забытый, ничему не удивлён. Юноша берёт в руки тонкую кисть, неглубокую чашку с приготовленной краской, становится перед чёрным квадратом картины. Солнце умиротворяющими лучами ласкает темя художника из кварталов бедняков Тихе. Светило терпеливо ожидает продолжения творчества Тисамена.

Театр. Литургия двух всадников. Окончание пролога.

Как только на орхестре появились выходцы из кварталов Тихе в серых экзомисах, с лицами, перепачканными печной сажей, Сибарис, не дожидаясь чьих-либо указаний, пригибается к лежащему у ног тяжёлому чехлу двойного авлоса. Мегиста спокойно рассматривает мятежников, короткое оружие в их руках, переводит взгляд на мужа. Гермократ оборачивается к жене, утвердительно бросает короткий хмурый взгляд, успевает оценить действия сосредоточенно-суровой Сибарис. Скифянка-компаньонка на глазах архонта-фермосфета протягивает хозяйке сальпингу. Мегиста застёгивает форбею, покидает место одновременно с мужем. Гермократ поднимает к небу посох архонта-фермосфета.

Сальпинга Мегисты подаёт общеизвестный сиракузский военный клич к атаке. Звук бронзы резко громкий. Театрон, скена усиливают сердито-угрожающе-злой, в трёх разноразмерных, накатывающих друг на друга штормовых волнах, пеан. Первая волна в пеане медленная, вторая – высокая гора, третья – резкий прыжок вниз с высоты. Ничего не подозревающие благодушно настроенные зрители вздрагивают от рёва бранной трубы. Неистовая песня войны, повторённая два раза, оглушает Сибарис. Девушка туго затягивает узел чехла авлоса. Нет в пустом нутре чехла простых киафов, что остаются лежать на пустующих соседних местах, нет в нём вкусных сладких пирогов, что съедены, внутри кофра только полоска бронзы, не тонкая, в гоплона толщину, вырубленная по форме чехла, крепко пришитая через отверстия к коже кофра. Лямки кофра расстёгиваются, скручиваются надёжными поручнями на левой руке, снова застёгиваются в пряжках. Чехол двойного авлоса надет на руку. Повисает на лямках. Формованный трапециевидный чехол становится щитом.

Сибарис решительно встаёт. Из складок тяжёлого плаща появляется нагой обоюдоострый кинжал размером с ксифос. Скифянка по-мужски готова к битве. Мегиста поднимает подол одежд, спешит по ступеням к мужу. На ходу распевает пеаны в сальпингу. Мегиста необычайно ловка, два сложных дела ловко спорятся – лестница театрона преодолевается и бранная сальпинга призывы поёт. Сибарис бежит, не отставая, прикрывая спину. Девушки пополняют тыл отряда «Архонта». Сибарис лишь мельком видит заветную белую маску. Хоревты зачисляют в свои ряды новоприбывших.

Нет пренебрежительно-уничижительных усмешек – эфебы молча предоставляют места по центру шеренги. Места достались воительницам почётные. Это проявление исключительного уважения юношей-гаморов к девушкам Ортигии. В короткий момент, расступаясь в шеренгах, хоревты словно дарят сердца сёстрам, что разделяют без страха бранный удел мужчин. Искренность чувств неоспорима. Ощущение родства так сильно, ярко, вкусно, что девушки распрямляют спины от дрожи. Сибарис восхищённо принимает дружбу воинов. Улыбается. Девушки словно вливаются в огромную семью. Лица гаморов-трапезитов возбуждены запахом близкой смерти. Зрачки глаз певцов расширены, ноздри раздуваются от гнева, зубы сжимаются до скрежета, руки сжимают оружие.

Сибарис упирается левым плечом в крепкое плечо молодого гамора, правым плечом в мягкое плечо Мегисты. Опускает обнажённый кинжал остриём к камням орхестры. Девушка синхронно дышит с дыханием боевой шеренги. Сибарис – частичка огромного зверя, приготовившегося к жестокой схватке. Перед лицом Сибарис чья-то густая копна чёрных, в частых завитушках, жёстких волос. Резкий запах пота висит в воздухе над шеренгами. То не обычный водянистый пот соревнующихся юношей в гимнасии. Тот пот иной густым оттенком, в нём тревога, ожесточение, ненависть, жажда войны, безумие воинов.

– Шеренги, к атаке готовься! – Этот родной голос обожаемого мужчины Сибарис опознаёт безошибочно. Девушка поворачивает лицо к Мегисте. Хозяйка поднимает к небу голову. Сальпинга безумствует гневом в нежные облака. Синее небо тут же меняет прозрачный цвет на бордово-красный. Посох архонта указывает направление атаки. От отряда отделяется правая часть, спешит, атакуя, на помощь отряду Мирона. Сибарис не успевает отследить перестроения. Шеренги, а за ними девушки шагают короткими, отчётливыми, танцевальными шагами на врага. Сальпинга Мегисты удлиняет песню, в перекаты гнева безумия добавлен продолжительный монотонный звук, как поток реки ненависти боя.

Впереди, за три шеренги, от Сибарис кричат убиваемые серые экзомисы. Звуки сражения перекрывают сальпингу. Но Мегиста не замолкает. За шлемами первой тяжеловооружённой шеренги короткие копья впиваются в толпу мятежников. Копья эфебов жадно пьют кровь. Вопли людей долгие, переходят в предсмертные хрипы. Шеренги напирают на толпу, разделяют её на половинки. Ещё один взмах посоха старшего командира в белой маске – боевые шеренги выучено-слаженно разворачиваются налево. Сибарис и Мегиста повторяют перестроение. На их глазах разворачивается отчаянная рубка за левый парод. Вокруг Сибарис бушует невиданная жестокость, сдобренная отборной руганью, пением сальпинги, звоном оружия, в какой-то момент девушка словно утрачивает слух. Испытанное ощущение родства с незнакомыми гаморами-трапезитами озаряет пунцовой краской лицо скифянки. К отряду прибывает подкрепление трапезитов, тех самых деловых людей Ахрадины, что недавно обсуждали виды на урожай.

Перелом в битве на орхестре театра приходит неожиданно внезапно, после отражения контратаки подкрепления экзомисов. В очень долгой упорной рубке толпа мятежников смята. Враги подаются в отступление. Теперь белая маска хорошо видна Сибарис. Посох судебной власти указывает на тёмный проём парода. Боевые шеренги напирают на отступающих. В пароде образуется давка. Оружие артистам более не нужно – враг сам убивает себя в толчее. Камни стен парода в крови, моче, кале, обрывках волос, кожи. Убитых мятежников оттаскивают прочь, дабы расчистить выход на театральную площадь. Сибарис погружает ноги в непонятную липкую тёплую воду, наступает на чьи-то руки-ноги, переступает через трупы. Входит в парод. Настроение большой семьи радостное. Семья воителей-артистов дышит легко. Первый акт сражения выигран. Шеренги несдержанно ликуют. Воины только что выдержали первое бранное испытание. Вокруг слышны громкие ободряющие возгласы. Словно бы юноши поглаживают друг друга по голове. Появляется надежда на победу в сражении. Пользуясь затишьем, Сибарис вынимает из ножен второй кинжал. Трогает за руку Мегисту, передаёт хозяйке оружие. Парод вот-вот закончится. Раздаётся громкий возглас:

– Наши у стены за нас сражаются!

– Их окружили! – страдальчески продолжает эфеб первой шеренги с возвышения парода. – Их убивают!

– Друзья погибают за нас! – плачет в голос свидетель. – Друзья!

– Нечестивцы! – Эфебы в пароде гудят злостью. – Тысячами напали!

– Нечестивцы! – сокрушаются шеренги в глубине парода. Высокий каменный свод парадного входа в театр стонет булькающим отзвуком ругательств.

– Поможем друзьям! – Возглас глашатаев подхватывается остальными шеренгами.

Темнота парода разрывается ярким светом бордового неба. Чёрное светило запуталось в разрывах утренних облаков. Посох архонта указывает на черепичные крыши домов Ахрадины. Белая маска исчезает из виду Сибарис. Девушка приставляет чехол-щит к груди. Боевые построения потоком устремляются из узкого парода на штурм путчистов, в пылу атаки теряют прежнюю стройность. Шеренги разламываются на дробные, по пять-шесть хоревтов, доли в сражении. Надвигающиеся толпы серых экзомисов, напротив, сплочённо-плотные.

Прямо перед Сибарис возникает чумазое лицо. Девушка без раздумий бьёт кинжалом врага полной силой, снизу вверх, под дых. Рот мятежника широко открывается. Раненый враг дышит в Сибарис тяжело, прерывисто, сбивчиво, обдаёт вонью гнилых зубов. Девушка резко выдёргивает кинжал из обмякшего тела, вновь вонзает в живот. Горячая кровь окатывает пальцы правой руки Сибарис. Лицо мятежника утрачивает глаза, нос, брови, превращаясь в один бездонный рот. Враг уже не человек, нет у него имени, нет у него души, есть только зловонный рот, наполненный коричневыми гнилыми зубами. Вопль боли вперемешку со слюнями окатывает Сибарис и Мегисту.

Товарищи убитого бросаются на девушек. Серые экзомисы предчувствуют лёгкую добычу. Два бездонных смердящих рта в бесформенных рубищах бегут на девушек. Сибарис заслоняет собой Мегисту. Врагам в ноги громко проговариваются непонятные слова-заклятия на тягучем скифском языке. Заклятия сбываются. Один из атакующих запинается о выбоину камня площади, переламывает пальцы ноги, падает больно-неловко на колено. Пара атакующих распадается – совместное нападение на девушек изначально не задаётся. Узорные татуировки на руках Сибарис оживают. Волки терзают оленей. Танец смерти переходит из рук в кинжал. Нет жалости, нет и трусости у Сибарис.

Дева-скифянка верна принесённым клятвам – отражает колющий выпад нападающего. Кофр принимает удар. Кинжал от удара о бронзу выпадает из руки нападающего. Оружие Сибарис в ответ вспарывает живот врагу. Серый экзомис рушится ниц, руками удерживая выпадающие внутренности. Хромающий мятежник Тихе заносит клинок над головой. Скифянка опережает врага – её кинжал бьёт в левый бок, точно под рёбра, затем в солнечное сплетение. Кинжал врага выпадает из руки, подпрыгивает на камнях площади. Дикие вопли умирающих привлекают внимание хоревтов. Брешь закрывается шеренгами. Сибарис умело орудует кинжалом, добивая в шею раненых противников. Твёрдая в прочности, бычья кожа её друга-кофра порезана в нескольких местах. Золото бронзы тайного щита девушки выглядывает на свет. Трое серых экзомисов лежат поверженными пред победно поющей сальпингой.

Со скены театра на головы мятежников обрушивается град керамической плитки из разбираемой крыши. Плитка, а за ней доски с гвоздями от самого перекрытия, отправленные вниз женскими руками, точно, со свистом находят жертв в плотной толпе серых экзомисов. Театральные обломки пробивают головы, ломают кости, калечат глаза, забивают до смерти жертв. Яростное нападение со скены театра вынуждает мятежников отступить подальше от стен. Два десятка трупов в серых экзомисах становятся поводом для мстительного торжества большого женского отряда скены. Ликующие женщины находят сладкие слова и для «певицы Мегисты», и для «её смелой варварки». В лихорадке сражения на площади подвиги Сибарис и Мегисты не остаются незамеченными. У атакующих хоров появляется спасительная передышка для наведения порядка в боевом построении.

Гамор Фрасикл, бравый корифей, рискуя жизнью, выполняет на флангах приказ стратега Гермократа. Белая маска же сдерживает эфебов-гоплитов по центру. Властные окрики по именам архонта-фермосфета возвращают увлечённых сражением, опрометчиво подавшихся вперёд хоревтов обратно в строй. Не может быть иной веры в битве, чем дисциплина общего боевого построения. Победа над врагом сокрыта в хладнокровии. Глава филы Ороп, потрясая над головой ксифосом, взывает к порядку среди сражающихся трапезитов-торговцев Ахрадины. Предводитель трапезитов более всего со стороны напоминает в этот славный момент разъярённого, могучего сложением гиганта-кабана, наставляющего клыки на обидчиков. Младшие командиры певческих десятков снуют между воинами. Единоличные поединки ради славы стараниями старших и младших командиров пресекаются. Полуторасты хватают за плечи обезумевших в рубке храбрецов. Трясут, кричат в уши приказ, тянут назад к товарищам. Рассыпавшиеся боевые шеренги восстанавливают утраченный порядок. Серые экзомисы тоже подготовились к противостоянию. Враг сплочённо, одновременно с трёх сторон, штурмует артистов.

Сплотившаяся фаланга хоров, трапезитов уверенно отражает штурм, переходит в контратаку, уверенно теснит численно превосходящих мятежников. Налицо отличная бранная подготовка гаморов-трапезитов. Линотораксы, щиты-кофры оружейных мастерских Гермократа спасительно держат удары кинжалом. Экзомисам нечем ответить артистам. Ловкости в ближнем бою нет, оружие по большей части плохого качества, крошится-ломается, план штурма шеренг не отработан в построениях. Понеся неоправданные чувствительные потери, противник подаётся назад от парода, разбивается в разрозненные отряды, вновь готовится к повторной атаке.

Сальпинга Мегисты правильно, не сбиваясь, радостно выдувает ритм бранного шага: «Левая-правая-левая-правая». Тяжеловооружённые эфебы расставлены по воле белой маски на краях обоих флангов атакующего построения. Эфебы прикрывают гоплонами ряды легковооружённых товарищей. Кто-то из трапезитов со словами восхищения надевает на шею Сибарис плетёную кожаную цепочку с тяжёлым бронзовым окровавленным кинжалом. То трофей девушки с убитого врага.

В орхестре, пародах, на пустых участках театральной площади зрители беззастенчиво обирают убитых мятежников. Нагрудные щитки, кожаные шлемы, кинжалы, длинные домашние ножи, топоры, дубинки, ксифосы и даже костяные, деревянные, каменные талисманы Тихе, фаллосы на крылышках, обретают новых хозяев. Окровавленные трофеи с трупов обязательно должны принести удачу в брани. С три сотни лихих рекрутов, зрелые мужи из кварталов Теменитеса и Ахрадины, встраиваются полуторастами-вербовщиками в боевые шеренги, заполняя растянутые фланги артистов. Новые шеренги из зрителей атакуют серые экзомисы. Отвоёванное пространство заполняется новыми добровольцами, прибывающими из театрона. Горожане-ополченцы со стороны улиц Теменитеса с пеанами «а-ля Эниалий!» яростно вливаются в рубки с мятежниками. Хотя сражение всё ещё неистово бушует волнами атак-контратак на театральной площади, его участники уже чувствуют свершившийся перелом в песни брани.

Верфи Ортигии. В то же самое время.

– Что происходит у театра? Битва? Кто против кого? Неужели на нас подло напал Карфаген? Или на нас пошли войной Катана с Наксосом? – Управляющий напирает на молчуна – командира лоха гаморов.

– Свобода сошлась с Тиранией, – слышится хриплый голос. Спартанский шлем неохотно поворачивается к работникам верфей. Мастера невпопад шумят, протестуют, машут руками в сторону театра:

– Гаморы, выпустите нас!

– Немедленно уходим к театру!

– Посмотрите на нас. – Старший мастер по сборке выставляет гоплитам мозолистые ладони. Аргумент дополняется трагичным выражением лица. То увещевательная просьба, не угроза. – Мы, корабелы, так же как и вы, гаморы, граждане полиса. У нас с вами равные права. Закон полиса для нас с вами тоже одинаков. В четверти стадия от театра мой дом. Моя семья подвергается опасностям! Моих детей могут убить. Я не могу здесь оставаться.

Однако сочувствия от гаморов мастеру верфей не удаётся добиться. Закрытые бронзовые шлемы не выдают чувств их владельцев.

– Гаморы попирают законы Сиракуз. Хватит терпеть произвол гаморов!

– Кто вам дал право удерживать нас?

– Наши верфи не ваша тюрьма.

– Тихе и Теменитес вместе будут сражаться против тирании.

– Неужели потомки Тиндарида на тиранию претендуют?

– Хватит слов верфи, берём топоры! Не хотят мирно выпустить, так силой высвободимся.

– Их больше, с плотницкими топорами не высвободимся. Может, вплавь податься на другой берег?

Работники верфей бьют себя кулаками в грудь, участвуя оскорбительными жестами в споре с гаморами-надсмотрщиками о попранных гражданских правах. Распалившиеся мастеровые не боятся тяжеловооружённых гоплитов-гаморов. Любопытство накаляет пререкания. Тисамен не участвует в пререканиях с аристократами. Тисамен словно бы оглох. Художник верфи поглощён страстью творчества – увлечённо живописует кистью богиню счастливого случая. Тихе, которая его стараниями обретает завораживающую красоту обнажённой юной девушки. Харакс, посмотрев в голую спину Тисамена, поднимает высоко правую руку. Важно оглашает от своего имени решение гетерии мастеров верфей:

– Гаморы, вы не имеете прав удерживать свободных эллинов Сиракуз в заточении без указания на то архонтов.

Работники согласно бурчат. Командир лоха поворачивает к управляющему Хараксу голову в сияющем шлеме. Солнце высвечивает чёрные глаза в прорезях. Воитель хриплым голосом раздражённо-гневно распоряжается:

– Архонт-фермосфет Гермократ постановил запереть вас до победы над бунтом в верфях. «А если восстанут, то определить их в сообщники бунта, надеть на них цепи, как на изобличённых преступников». Это точные слова архонта-фермосфета, для тебя, Харакс. Запомни их до высокого суда агоры. Это твой стасис66? Ты восстаёшь, гражданин Харакс? Ты и твои люди – мятежники? Будете топорами оспаривать судебную власть полиса? Приготовить для вас смирительные верёвки?

Управляющий верфью падает духом, хмурится, отрицательно качает головой. Шум недовольства смолкает. Работники верфей отдаляются от шеренг гаморов. Море занимает их внимание. Мастеровые указывают руками воителям на волны. От военных верфей Ахрадины в сторону верфей гражданских Ортигии идёт на вёслах немирная лодка. Во вместительной, тёмно-синей бортами, вестовой лодке триеры и гребцы, числом восемь, и кормчий, и смотрящий на носу, в ярких разноцветных льняных доспехах, при портупеях с оружием.