Читать книгу Моя правда. Философские рассказы - Марат Гъ - Страница 11

Говоря о политическом мышлении надо бы сделать определение какое, а сделать это можно и так, что политическое мышление, исходя обычного обывательского, просто выходит за рамки последнего. Скажем, повседневно творятся преступления, криминал либо обобщенно говоря зло и всем все понятно просто исходя понятий добра и зла. Однако, в политическом мышлении такого же нет, поскольку находится оное по ту сторону добра и зла. Отсюда и то что является обычно преступлением может не считаться таковым в политическом смысле. Поскольку, цель того не плодить добро или зло, а посредством того и другого устанавливать собственную власть… и только.

Здесь вспомнить бы и философию сверхчеловека, пожалуй. Правда, в философиях это размазывается словно та каша журавлю. Лучше уж в литературу углубиться, где в романе Достоевского, например, выложилось то же самое чуть ли не в плошку, мол, хавайте. Имеется в виду то как бедный студент старуху-процентщицу завалил. Понятно, чистой воды криминал, добавить нечего. Однако, мотивация убийства не криминальная все же. Поскольку свершилось то не с целью тупо ограбить, а с целью испытать себя, мол, посмеешь ли позволить се нечто такое при случае? Конечно, никакой политической цели покудова нет, есть лишь проба себя. Ведь одно дело Порфирию Петровичу показать, что политический субъект ты, а другое самому себе. То есть одно дело не давать играть собой следователю, а другое играть собой самому. Когда обнаруживается проблема такая, вполне понимаешь, что в объект превращает тебя твоя несвобода и в одном случае несвобода от Порфирия Петровича, а в другом от самого себя. Стало быть, высший идеал сверхчеловека это абсолютная свобода и в т.ч. свобода понятий добра и зла, естественно.

Однако и никто никому свободы не даст ведь; каждый возьмет только сам, если посмеет и противоречий здесь нет. Человек боится свободы, поскольку свобода это неопределенность и вообще неизвестность. Значит и разминайся хоть в философских дискуссиях, хоть в литературных, а жизнь уже есть нечто иное и никакими увещеваниями себя никогда не сподвигнешь, чтобы просто нагнуться да взять свободу свою; не сподвигнешь потому, что очень страшно это. Сталось, почему бы политическое мышление оказывается по ту сторону добра и зла вне рамок обычного обывательского, объясняется просто тем что и свобода сама не находится в рамках обычного обывательского мышления. Вот и вся философия собственно.

Значит и в романическом примере том речь суть о мере той личной свободы. Ибо, одной мерой отвешивается та когда демонстрируется политическая субъектность, даже и прошаренному следователю пусть, а когда начинаешь играть самим собой же, переступая все условности мира, та мера уж оказывается несопоставимо большей, чтобы взять так да запросто выйти за скобки обычного мышления. Потому и романический случай той остается лишь в назидание тому, что позволить себе переступить границы обычного мышления оказывается возможным да вот же пережить это удается не всякому. Вот и не состоялся же сверхчеловек в том романе. Однако, состоялся ведь в жизни. Причем и задолго до всякого Достоевского. Имеется в виду, разумеется, Московский князь той поры, когда Золотая орда пала, а на место ея поднялась Московская.