Читать книгу Сочинения. Книга 2. Проза. Страницы дневников - Маргарита Агашина - Страница 11

Как бы вы ни прибыли в Корею, – поездом или самолётом, откуда бы ни начинался ваш путь по её земле, – от зелёных газонов пхеньянского аэропорта или от широкого асфальта вокзальной площади, – всё равно Пхеньян для вас начнётся с Моранбона.

«Моран» – по-корейски «пион». Она и правда похожа на мохнатый распустившийся пион – эта заросшая кудрявой зеленью сопка в центре Пхеньяна. Поэтому её и зовут Моранбон – гора пионов.

В густых зарослях Моранбона прячутся древние каменные крепости. Видны только яркие черепичные крыши, похожие на цветы: загнуты вверх карнизы, и каждая черепичка, как цветной лепесток, топорщится, поднимаясь к солнцу. А вокруг – бесконечные сопки, леса, острова Тэдонгана и его ярко-зелёные волны и – поля, поля… Говорят, что с Моранбона видна вся Корея, потому что Корея – это поля, сопки и сотни зелёных рек!

Но есть ещё и другая Корея, и она тоже здесь – на Моранбоне.

Есть на Моранбоне театр. Не тот беломраморный, построенный после войны, красавец – с колоннадой и фонтанами возле входа. Он прекрасен, но он похож на все театры.

Есть на Моранбоне другой театр – без колонн, без сказочной птицы на фронтоне, без сверкающей белой лестницы, празднично идущей вверх.

Лестница этого театра крута и сурова. И ступени её сверкают не сахарной искрой мрамора, а строгими огоньками горных пород, залегающих в каменной глубине Моранбона. Эта лестница идёт вниз. Идёт торжественно и красиво: не в туннель, не в бомбоубежище, а в театр ведёт она человека.

Пхеньянцы построили этот театр в дни войны – вырубили 180 каменных ступеней, зал, сцену, огромное фойе. Провели свет.

Когда наверху рвались снаряды и горели разрушенные дома, здесь – в подземном театре Моранбона – звучала музыка Бетховена, Чайковского, Шостаковича. Танцевали девушки из балетной студии – лёгкие, как бабочки, в своих сверкающих и скромных, как перламутровые раковины корейского моря, платьях.

И – гремели песни о победе.

Много сейчас в Пхеньяне новых театров. Но этот – самый дорогой.

Нет у нас, в Сталинграде, такого театра. Нет пхеньянских плакучих ив и черепичных крыш с загнутыми карнизами. И наша Волга ничем не похожа на зеленоволный Тэдонган, разливающийся и мелеющий по команде моря.

Но всё равно в Пхеньяне мне всегда казалось, что я – в Сталинграде!

Прямо с Моранбона разбегаются по всему Пхеньяну светлые молодые улицы, с которых ещё не успели убрать кирпичи. Да и нельзя их убирать, потому что за спиной каждого нового дома трещат скреперы, работают экскаваторы и, как белые голуби, трепещут над стрелами кранов выгоревшие на солнце флажки.

В круглых лунках на новеньких тротуарах вскопана, взбита пухом земля. И из этих лунок, как из тёплых гнёзд, высунули длинные шеи голенькие, как птенцы, только что посаженные деревья. Как у нас, в Сталинграде! И всё это сделал народ Пхеньяна. Вырубил театр в каменном подземелье. За три года построил на месте руин город. Так он сделает всё, что захочет.

Чего же он хочет, народ Пхеньяна?

…Цветут белые акации, усыпая город душистым цветом. По вечерам вокруг круглых фонарей бьются ослепшие на свету мотыльки.

– Мама! Я хочу жить в этом доме!

Он сидит у мамы на руках и слушает, как мама объясняет ему, что он будет жить в этом доме, как только вон в том – пятом справа – окне загорится вот такой же золотистый свет. Она показывает на фонарь, под которым они стоят. Она объясняет очень долго, потому что сын ещё так мал, что не умеет считать до пяти и совсем не сразу находит своё окно среди окон большого нового дома, в котором он так хочет жить!

Мёдом пахнут акации. Летят мотыльки к фонарям.

Всё, как у нас, в Сталинграде!