Читать книгу Восточный базар. Избранное - Марина Григорьевна Довгаль, Марина Довгаль - Страница 3

Сердце давило, будто кто брал его в кулак и сжимал по садистски сильно и безжалостно. Боль отдавалась огнем под лопатку. Старик потер ладонью грудь, глубоко вздохнул, взял со стола книгу и, откинувшись на гору накиданных подушек, продолжил читать. На облаченной в черный бархат обложке, в прыгающем свете лампы, поблескивала золотом витиеватая надпись: Абу Али Ибн Сино. Китаб аш-шифа2. Привычный запах горелого масла заполнял полумрак комнаты. Сосредоточенный взгляд побежал по рядам арабской вязи, но вникнуть в читаемое не получалось: мысль ускользала, заставляла вернуться, это начинало раздражать. Старец отбросил книгу. «Неужели конец, подумал он и усмехнулся, конец мытарствам и радостям». С улицы послышался скрип открываемой двери. «Кто бы это мог…». Вспыхнувший в груди костер оборвал мысль. Только что горевшая ярко лампа медленно закружилась и, расплывшись желтым пятном, вдруг померкла, возникшая темень навалилась тяжестью, сдавила тело, не давая возможности сделать вдох… один вдох… один…

***

– Эй, где ты Омарчик, сынок? Отзовись… – явственно слышится родной голос зовущей матери.

На крыше вровень над ее головой лежит он, ее двенадцатилетний сын с книгой, но отзываться не торопится. Он читает «Начало» Аристотеля:

«… из всего сказанного следует, что имя [мудрости] необходимо отнести к одной и той же науке: это должна быть наука, исследующая первые начала и причины: ведь и благо, и „то, ради чего“ есть один из видов причин. А что это не искусство творения, объяснили уже первые философы. Ибо и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать, причем вначале они удивлялись тому, что непосредственно вызывало недоумение, а затем, мало-помалу продвигаясь, таким образом, далее, они задавались вопросом о более значительном, например, о смене положения Луны, Солнца и звезд, а также о происхождении Вселенной. Но недоумевающий и удивляющийся считает себя незнающим (поэтому и тот, кто любит мифы, есть в некотором смысле философ, ибо миф создается на основе удивительного). Если, таким образом, начали философствовать, чтобы избавиться от незнания, то, очевидно, к знанию стали стремиться ради понимания, а не ради какой-нибудь пользы. Сам ход вещей подтверждает это; а именно: когда оказалось в наличии все необходимое, равно как и то, что облегчает жизнь и доставляет удовольствие, тогда стали искать такого рода разумение. Ясно поэтому, что мы не ищем его ни для какой другой надобности. И так же как свободным называем того человека, который живет ради самого себя, а не для другого, точно так же и эта наука единственно свободная, ибо она одна существует ради самой себя…».

– Ома-р-р, Ома-а-р-р-р, – исходит мать криком.

– Я здесь, матушка. – Пожалев мать, отзывается-таки сын, свесив голову.

– Ах ты, проказник, спускайся. Отец сердится. – Радостно восклицает та и, поправив сползший платок, спешит восвояси. Недовольный мальчишка предстает перед отцом.

– Чем таким важным ты занимаешься, сынок?

– Книгу читал, отец.

– Книгу?

– Да, отец.

– И что в ней интересного?

– Философия, отец. Древнего грека, мудреца Аристотеля.

– А-ри-сто-те-ля? – повторяет палаточный мастер Ибрахим. – Ты ведь знаешь сынок у нас большой заказ, слава Аллаху. Надо закончить сегодня. Большой куш получим, Иншаллах3, если нет: гнев, а то и отстегают камчой как ослов. Не стыдно ли будет? Возьми челнок и ту сторону закрепи. Натягивай, натягивай, не давай складкам лечь. Запомни: дело твоих рук – твое лицо. – Говорит взмокший с усердия отец и, не прерывая работу, наблюдает за сыном.

«Нет, не показывает сын сноровки, досадует мужчина. Кто же из тебя вырастет, сынок и кто будет кормить, думает он, а руки ловко стягивают кроеные подолы палатки. Толи дело он – Мастер! дирхемы так и сыплются и не только: золотой динар бывает, упадет. Богатые купцы стоят в очередь: все хотят его, Ибрахима, красивых и надежных палаток. А книги что? Накормят ли? Может быть накормят? Кормятся же учителя учением и спины не гнут, как я. А сын, учитель говорит, расположен к знаниям. Вдруг станет большим человеком, займет пост кади (судьи) или еще выше взлетит. Иншаллах. Только бы жив был. Где власть и деньги там смерть за углом поджидает. По мне так лучше иметь небольшой доход вроде моего да дожить до старости».

– Учитель сказал, ты обучился всему, что он знает. – Произносит вслух Ибрахим.

– Да, отец, – откликается Омар.

– Говорит, надо тебя отправить в медресе: учиться дальше.

– Говорит, отец.

– А ты что?

– Я… как вы скажете…. Скажите: иди, учись – пойду.

– А кто будет помогать мне в деле?

– Аиша есть.

– А ты будешь Аристотеля читать?

– Буду, отец.

– Ну что ж, иди учись.

– Да продлил Аллах ваши дни, отец. – Радостно вскрикивает подросток.

– Завтра Навруз4, а по завершению собирайся.

Утро следующего дня огласило спящий Нишапур5 ревом карнаев. Нарядившийся народ от мала до велика, спешит на базарную площадь. Там не только сумалак6 и другие вкусности ждут, там гулянье назревает: канатоходцы покажут ловкость, силачи померятся силой, борцы; факиры с чудными послушными зверьками устроят представление и если будет на то воля Аллаха, заставят исполнить смертельный танец королеву змей: кобру; маги с помощью волшебных таблиц предскажут судьбу и обязательно встретятся забавные масхара7 на длинных ходулях. А главное: шаиры8 настраивают инструменты в предвкушении побороться за звание Лучшего из лучших. Омар любит слушать базарных поэтов. Время бежит, давным-давно появились новые формы поэзии: касыды9, маснави*, а народное искусство не умирает. Радует, веселит, как веселило тысячу лет назад. Все что накипело и все, что народ хотел высказать говорили шаиры в таране10. Поэтому они любимы и уважаемы. Их не кормит власть, они не живут во дворцах, они вольные птицы. На основе этих самых народных таране «Адам поэтов» Рудаки родил новую форму стихосложения – рубаи*:

Слепую прихоть подавляй – и будешь благороден!

Калек, слепых не оскорбляй – и будешь благороден!

Не благороден, кто на грудь упавшему наступит,

Нет! Ты упавших поднимай – и будешь благороден!

Только рубаи его те же таране. Правда не такие певучие, тяжеловесные стали и юмор утратили. Прибавил старик важности, а изюминки лишил. Но он первый. Форму придал, упорядочил ударные слоги….

Семья Ибрахима тоже спешит на праздник и по этому случаю принарядилась: хозяин в цветной богатый халат, важно заложив руки за спину, зашагал не оглядываясь, за ним Омар в белом шелковом наряде, рядом мать, закрытая до пят чадрой держа за руку такую же укутанную в ткань дочь. Как только показался базар, Омар незаметно отделился от чинно шествующего семейства и направился туда, где уже звучали таране:

Шум, смех, даже гогот, длящиеся некоторое время, шаирам дают собраться и зарифмовать ответ или вспомнить давно сложенный, но часто повторяться нельзя: толпа поднимет на смех.

Шаиров трое. Одного из них Омар знает. Это крупного телосложения старец с черной бородой и черными густыми бровями и зовут его Баба Тахир. Он славится быстротой сочинения и смешными таране. К тому моменту, когда Омар протиснулся к небольшому возвышению, где сидят поэты, а в будни глашатай читает очередной указ султана, как раз запел Баба:

Новый всплеск смеха, и новая передышка. Вдруг кто-то из толпы выводит свои стихи:

Теперь поэтам надо отвечать на это таране. Кто же ответит? Толпа затихает. Инициативу берет в свои руки Баба:

Следом читает тот, что помоложе, он худ, одет в старенький халат, голос удивительно чист и силен, это скрадывает скрипучесть извлекаемой поэтом мелодии из старенького инструмента:

Тут же вступает третий шаир хорошо одетый с большим животом и дорогим певучем ребабом12:

Омару тоже хочется спеть:

Он давно придумал свою таране, но повода спеть, никак не представляется: участвовать детям в базарных гуляньях нельзя. Слушать то не всегда можно. Но дети есть дети: они незаметны и поэтому услышат и увидят то, что не следует видеть и слышать. Меж тем гулянье в разгаре. Толпа зевак растет. На разостланные платки шаиров уже сыплется мелочь. Кто больше получит монет тот и получит звание Лучший из лучших. Шаиры взмокли в своих халатах, но кульминация впереди и каждый из поэтов знает – к завершению нужно что-то такое, чему будет особенно благодарен народ. Молодой шаир неожиданно нарушает очередность:

Толпа ревет. Любопытные прибывают на шум. Несколько монет перепадает смельчаку. Баба Тахир сдвинув брови и, не глядя в толпу, отвечает:

Толстяк приосанился, глянул в толпу и принимает вызов:

Толпа в восторге. Кто следующий? Молодой. Он не теряет надежду, он на коне:

Из толпы вырывается новое таране:

Некоторые слушатели, втягивают шеи в ворот халата. Кто-то плюет под ноги, но новый куплет уже звучит из уст молодого поэта:

Баба Тахир, не давая толстяку открыть рта, продолжает:

Вспышка смеха заглушает ропот недовольных. Баба Тахир встает. Всё, состязанию конец. Встают и другие участники. Молодой немного расстроен. Он знает что проиграл. Ну что делать? На все воля Аллаха. Деньжат заработал на хлеб и то благо: хватит дожить до следующего праздника или кто позовет на свадьбу. Шаиры кланяются и идут к платкам подсчитывать голоса. Конечно, победил Баба Тахир, нет ему равных в Хорасане14. Толпа начинает рассасываться по сторонам. Кто-то идет домой, кто ищет, на что бы еще поглазеть. Омар пускается бегом искать отца. Он доволен, от того бежит прытко, как молодая лань…

***

– Как вас записать? – говорит учитель медресе.

– Гияс-ад-Дин Абу-л-Фатх Омар ибн Ибрахим ал Хайями Найшапури15, наставник. – Отвечает, склонившись и сложив под животом руки Омар.

– М-м-м, какое громкое твое имя, Омар. – Поворачивает голову учитель. – «Помощь религии», «Победитель» – трактует он только что записанное имя. – Проходи, займи место за свободным столом – продолжает учитель, сопровождая приглашение жестом.

Омар оглядывает класс. Ученики сидят на старенькой курпаче16 за истертыми столиками, где лежат книги, стоит чернильница и в ней калам17. Стоило новому ученику усесться учитель начал урок:

– Что ж, начнем. Кто прочитает мне суру18 Аль Фаркан?

Омар поднимает руку. Коран он знает наизусть.