Читать книгу Небесные тихоходы - Марина Москвина - Страница 7

Оставив позади Наини Тал и петляя среди холмов, дорога прошла мимо нескольких маленьких деревень, а затем стала взбираться по горному склону. И вот что удивительно: кстати, у индусов есть такая поговорка: ты поднимаешься, и они поднимаются тоже, чем выше ты забрался, тем громаднее становятся горы.

Все это необъяснимо и неописуемо – ни аналогов я не могу привести, ни придумать метафор, гармонию этих мест не поверить алгеброй, ты просто немеешь от того, что видишь. Поскольку к той реальности, которую ты привык оценивать, взвешивать, о которой можно мечтать или хотя бы вспомнить, Гималаи просто не имеют отношения.

Мы въехали в легендарный гималайский городок Алмора, воспетый Редьярдом Киплингом в романе «Ким», и затормозили на краю бездны. Я первой из нашей экспедиции ступила на эту каменистую землю, и мне показалось, что она ходит под ногами ходуном. Из пропасти прямо на меня накатывали гребни гор, и облака проплывали непонятно уже – по земным или по небесным дорогам. Голубой горизонт, простиравшийся далеко за горами и лесами, кренился то в одну сторону, то в другую. Пейзажи были не в фокусе. В голове гудели поющие гималайские чаши.

Словом, в горах Гималаев мне посчастливилось заполучить настоящую морскую болезнь, причем не в самой легкой форме.

Вид с обрыва и впрямь напоминал растущую штормовую зыбь, что огромна, сера и беспенна, как писал Киплинг, наверняка об этих местах…Волн ураганом подъятые стены, паденье валов, взбудораженных бурей…

Кумаон потряс Киплинга. Первые его рассказы появились, когда он путешествовал по Кумаону. Именно здесь проходили главные пути, по которым бродят тайные искатели. Сюда он отправил героя своего романа Кима – шустрого такого паренька, сына солдата-ирландца из расквартированного в Индии полка, до того прокопченного индийским солнцем, что на «большой дороге» его все принимали за индуса. Вместе с тибетским ламой они прошли по дорогам Северной Индии от Лахора до Бенареса и от Бенареса до Гималаев изборожденными колеями, истоптанными дорогами, где по сей день проходят люди всех родов и каст, брахманы и чамары, банкиры и медники, цирюльники и торговцы-банья, паломники и горшечники, аскеты, подвижники, странствующие философы, мечтатели, болтуны и ясновидцы – весь мир, вся многоликая Индия.

Алмора – абсолютно реликтовый город, ничуть не изменившийся с тех пор, как был резиденцией древних индийских королей. Мы угодили сюда в знойный полдень и, быстренько забросив рюкзаки в гостиницу под названием «Best Himalayan view»[3] (увы, пики оказались закрыты облаками!) отправились по узким, жарким и зловонным улицам города.

Мое обоняние английского сеттера, обостренное качкой, зашкаливало и молило о пощаде. Пронзительные, раздражающие носоглотку запахи рвались из всех окон и дверей, из каждой щели, из замусоренных сточных канав еще покруче того, что творилось в округе Дели. Однако форменное бесчинство этой разгулявшейся стихии нас поджидало на городском базаре.

О, душный людный базар в Алморе, когда мы, бледные чужестранцы, пробирались через толпу, в которой смешались все племена Горной Северной Индии. Как восемьсот лет назад, и как пятьсот, и как двести, и точно как сто лет назад у Киплинга в «Киме», они ухаживали за привязанными лошадьми, разгружали тюки и узлы, бросали охапки травы коровам и лошадям, ругались, кричали, спорили и торговались на битком набитом проходе.

От главной «магистрали» разбегались извилистые базарные улочки, заполненные людьми, рикшами, собаками, свиньями и огромными белыми бродячими коровами, будто бы сошедшими с полотен Шагала, – с округлыми светлыми рогами, с ультрамариновым небом над головой и какой-то витебской печалью во взоре.

Ближе к прилавкам стояли открытые мешки сероватой, грубо смолотой туземной муки атта, риса, дала, сахара, высились пирамиды жестянок с буйволиным маслом. В глубине под навесом валялись одеяла и одежда торговцев, по которой давно плачут исторические музеи мира, в частности отделы средневековых одеяний.

Тут же, по пояс голый, на земле сидел портной и на старинной швейной машинке шил вполне современный европейский пиджак.

На одном из прилавков меня поразил наряд, явившийся к нам прямо из киплинговского романа: две составные части чалмы – расшитая золотом шапочка конической формы и большой шарф с широкой золотой бахромой на концах, вышитая «делийская» безрукавка, широкая и развевающаяся. Надевается эта безрукавка на молочно-белую рубашку и застегивается на правом боку. Плюс зеленые шаровары с поясным шнурком из крученого шелка и турецкие туфли с загнутыми носами.

Подобный комплект веком раньше был выужен из разноцветных сумок, притороченных к седлу тонконогого вороного афганского коня, неким бузотером по имени Мах-буб Али и торжественно вручен Дружку Всего Мира Киму. Правда, ко всей этой роскоши Махбуб присовокупил украшенный перламутром никелевый автоматический револьвер калибра 450 со словами: «Разве этот маленький пистолет не прелесть? Все шесть патронов вылетают после одного нажима. Носить его надо не за пазухой, а у голого тела, которое, так сказать, смазывает его. Никогда не клади пистолет в другое место, и, бог даст, ты когда-нибудь убьешь из него человека».

Он такой колоритный, этот роман, экзотический, сказочный, волшебный. И что же мы с Лёней видим в Алморе? «Ким» Редьярда Киплинга – просто-напросто полностью реалистическая вещь, без тени выдумки, все так и есть, как он написал.

Точно так же нас обгоняли красочно разодетые толпы: женщины с младенцами на бедре шагали позади мужчин, мальчики постарше скакали на палках из сахарного тростника. Вся эта веселая гурьба двигалась очень медленно, люди окликали друг друга, останавливались поторговаться с продавцами сластей или помолиться у придорожных храмиков.

Мимо прошествовал взлохмаченный подвижник-сикх с диким взглядом. Один сухопарый индус, облачение которого состояло из крошечного куска материи и веревочки, зазывно тряс бутылкой с драгоценной жидкостью перед Лёниным носом. Боже праведный, это продавец гангской воды!..

Я была на седьмом небе от радости и уже собралась накупить на базаре без разбора священную воду Ганга, туземные костюмы, свитера из шерсти яка, усыпанные драгоценными каменьями туфли, стеклянные браслеты, ароматные пряности… Но Лёня категорически не выдал ни рупии на это дело.

– Все купим в Дели, если благополучно туда вернемся. А тут еще неизвестно, как сложится судьба и пригодится ли нам с тобой эта дребедень. Ноша моя должна быть легка, – величественно сказал он, стоя на краю обрыва.

Отсюда хорошо были видны ползущие по проселкам возы зерна и хлопка, каждый из которых тащило несколько волов. Скрип несмазанных деревянных колес доносился из глубокой долины.

Рядом с нами, устремив взгляд на ту таинственную страну, что лежит за Северными Перевалами, примостились на корточках абсолютно киплинговские персонажи – какой-нибудь ростовщик, земледелец и солдат. Ростовщик ел очищенный сахарный тростник и энергично выплевывал сердцевину в пропасть. А солдат и земледелец набили себе трубки, запалили, и удушливый крепкий дым окутал нас с Лёней. Эти двое тоже попеременно сплевывали и с наслаждением кашляли.

Тут же неподалеку присел отдохнуть, видимо, странствующий тибетский лама. В поисках мешочка с табаком он вытряхнул на землю нехитрое содержание своего походного узелка: знахарские снадобья, дешевые покупки с ярмарки, пакетик с мукой, связки деревенского табака и пакет пряностей. Он высыпал на ладонь понюшку табаку и принялся со свистом втягивать то в одну ноздрю, то в другую. Чихая, он закатывал глаза и перебирал четки.

Сикх и жена земледельца жевали индийские листья бетеля, известные в народе как возбуждающее средство под названием «пан».

А я до того уморилась, наслушавшись базарных толков, что просто села, скрестив ноги и закрыв глаза, плечом к плечу со всей этой дымящей, кашляющей, чихающей, поплевывающей в бездну братией.

Городок расположен на седловине горного кряжа, так что скалистые бездны окружают Алмору со всех сторон. Но это не мешает цвести и плодоносить в округе фруктовым садам…

В трех часах езды от Алморы находится важное место паломничества почитателей Шивы – Багешвар. По свидетельству очевидцев, именно здесь любимец индусов Лорд Шива разгуливал в образе тигра.

Неподалеку от Алморы, в Каузани, Махатма Ганди написал свою «Анашакти Йогу». В честь этого события здесь происходит тусовка многочисленных его поклонников, известная как «Анашакти Ашрам».

Нас же Сатьякама сводил вечерком в тихую обитель имени Рамакришны.

Узенькой тропой, вьющейся меж сосен и банановых пальм, спустились мы к причудливому деревянному строению с алой крышей. Издали эта крыша одиноко алела среди голубых гор. Настоятель в длинном оранжевом одеянии, в оранжевой шапочке, в очках с толстыми линзами и коричневой оправой, встретил нас очень учтиво. На вид ему не больше ста лет. И он так страшно обрадовался, когда Лёня показал ему своего даблоида – существо, состоящее из большой стопы и маленькой головы, сшитое мною для Лёни из красного носка и усыпанного бисером.

– О! Это стопа Будды! – сказал старец, сложив перед собой ладони.

Над ним, роскошно окантованные, висели фотопортреты индийских святых, среди которых, по всей видимости, царили его любимые Рамакришна с учеником Вивеканандой.

– Вы знаете Вивекананду? – спросил он у нашей компании.

– Знаем, знаем, – сказала я.

– Ну, где он? – лукаво спрашивает старец.

Я растерялась на одно мгновение.

Вообще я знала про Вивекананду. Лет пятнадцать тому назад кришнаиты в Коктебеле дали мне на два дня ознакомиться с его самиздатовскими трудами. Кажется, тогда впервые я прочитала произнесенные кем-то с истинным пониманием ликующие строки о жизни, о смерти, о свободе и о любви:

«В этом мире, – писал Вивекананда, – где жизнь и смерть – синонимы, страх смерти может быть побежден, если вы ясно увидите: пока во Вселенной есть хоть одна жизнь, живете и вы.

В вас заключены бесконечные силы мира, и, между прочим, Земля – наиболее подходящее место для пробуждения. Даже ангелы и боги должны побыть земными людьми, если хотят стать совершенными, так как человеческая жизнь представляет собой великое средоточие самых в этом смысле удивительных возможностей…»

Помню, я так обрадовалась, когда это прочитала, как будто бы мне из космической мглы приоткрыли завесу над тайной Бытия.

«Кто видит в мире многообразия – одно, пронизывающее весь этот мир, – торопливо читала я звездной крымской ночью почти “слепую” машинописную рукопись (назавтра строгие кришнаиты должны были отобрать ее у меня), – кто в мире смерти находит одну Бесконечную

Жизнь, а в этом бесчувственном и невежественном мире обнаруживает один сплошной источник света и знания, тому принадлежит вечная Вселенная с ее мириадами солнц и лун, никому другому, никому другому!!!»

Меня тогда это здорово вдохновило. С тех пор я обожаю индийских мудрецов. Нет, я, конечно, уважаю греческих философов, люблю суфийских дервишей, с душевным трепетом взираю на китайских и японских дзэн-буддистов, со всей душою отношусь к православным старцам, сердечную склонность имею к хасидам. Но индусы – моя тайная страсть.

Все эти ребята сто раз твердили мне; «Ты умрешь». Не слышу. Не слышу – и все. А мой родной Бхагаван Раджнеш, индийский просветленный, на первой же – тоже машинописной! – странице сказал: «Ты умрешь». И я услышала.

– Да, – я ответила ему. – Спасибо, что ты это сказал.

Как я могла забыть Вивекананду? Я даже помнила его первое имя – Свами[4]. И эту красивую фразу: «Будда – стал первой волной, Иисус – второй, Магомет – третьей, а ЧЕЛОВЕК– ЭТО ОКЕАН».

Но как он выглядит, я не знала.

Повисла напряженная пауза. В окне время от времени высокий крепкий кришнаит пересекал двор, неся в руке дары священным изображениям и подметая дорожку перед собой, чтобы ни одно живое существо случайно не лишить жизни. Мигнул огонек лампады, послышался молитвенный напев.

С просветленного на просветленного переводила я свой пронзительный, испытующий взгляд. Женщина исключалась. В одном – суровом, бритоголовом, почти обнаженном йоге я заподозрила Рамакришну. С третьего портрета смотрел на меня какой-то уж очень красивый, круглолицый, даже немного женственный молодой человек в светлых одеждах и белой высокой чалме.

Вдруг мне почудилось, что он мне подмигнул.

– Вот он – Вивекананда! – Я указала на круглолицего.

– Точно! – обрадовался настоятель.

А я подумала: «Черт, все-таки недаром я всем этим увлекаюсь, какая стала продвинутая. Сам Вивекананда, почуяв, что я в затруднении, мне подмигнул! Это ли не доказательство, прямо скажем, немалых духовных достижений?!»

Но древние притчи – никуда от них не деться. (Писатель Даур Зантария говорил: «Вздумаешь поиронизировать над какой-нибудь из притч – а в ней не семь, а семьдесят семь смыслов».) Откуда ни возьмись, она вынырнет и напомнит тебе, что Странствие, в котором ты находишься, не имеет ни станции отправления, ни пункта прибытия.

Итак, один ученик разочаровался в своем учителе – в том самом, изображенном на портрете, Рамакришне, покинул его и стал самостоятельно постигать мир. Спустя долгие годы упрямец вернулся и с гордостью показал, чему он научился. Легко и просто он перешел реку по воде, не замочив ног.

– И на эту глупость ты потратил десять лет??? – воскликнул Рамакришна. – Да я играючи могу пересечь реку по воде, не замочив ног. Только заплачу лодочнику одну рупию – и я там!

Однако на старца-настоятеля мой фокус произвел такое сильное впечатление, он прямо расставаться с нами не хотел.