Читать книгу Расскажи им обо мне - Марина Валетшина - Страница 2

1

Как-то раз в мае несколько лет назад собрались Тоня с девчонками на турбазу на водохранилище. Забронировали домик с беседкой и мангалом. Накупили еды, дров и всего прочего.

Ехали намеренно женского компанией, без всякого мужского пола. Их было четверо, трое хорошо между собой знакомы и четвертая – давняя подруги Ольги, одной из девчонок. Ольга новенькую девочку знала хорошо и давно, остальные, в том числе Тоня, видели ее впервые.

Итак, они поехали. В отсутствие помощи парней, девчонки довольно проворно разобрались с добычей огня и преобразованием дров в угли и сумели пожарить шашлык. Ну а напитки разливать они давно наловчились. Так что отдых пошел как надо.

Был уже вечер, сумерки, и над водой пополз белыми нитями туман. Не смотря на то, что внизу уже почти стемнело, вверху над горами небо еще оставалось светлым. И в его бледно-голубой вышине особенно мрачно чернели макушки сосен на вершинах гор.

А в мангале дотлевали последние угольки. Их тусклое мигание, да время от времени загорающийся огонек папиросы кого-нибудь из девчонок – вот и все, что давало им свет и тепло. Тоне казалось странным, что в этой почти полной тьме она могла четко видеть лица собравшихся. Она давно замечала, что ночью возле воды бывает свое особое природное свечение. Наверное, это оно делало присутствующих отчетливо различимыми.

Виолетта, так звали Ольгину подружку, не курила сигарет и не пила водку. Была задумчивой и молчаливой. Сама разговор не начинала, но если ее спрашивали о чем-то, вовлекалась в беседу охотно. Говорила не много, все больше по существу. Она улыбалась собеседнику, и улыбка в один момент превращала ее лицо из строгого и неподвижного в живое, искреннее и открытое. Но когда улыбка сходила, ее глаза, от природы окрашенные в серо-голубой, становились почти черными – таким тяжелым был обращенный куда-то вглубь себя взгляд. Тоня наблюдала за Виолеттой и видела, как этот взгляд, который она будто нарочно все время старалась потушить, вдруг разгорался, открывался и начинал снова давать свет, если она замечала что-то, что находила для себя красивым и стоящим. Например, как лучи заходящего солнца, отражаясь в стеклах домиков на склоне, заставляют окна гореть. Или как всплескивает, будто играя, вода у берега. Или как кошка садится у беседки и тихонько ждет немного мяса.

За этими наблюдениями Тоня начинала понимать, что разделяет с Виолеттой то, что она видит, что это и ее, Тонины, впечатления тоже. И от того она чувствовала необъяснимое родство с этой девушкой и хотела поговорить с ней побольше. Тоне казалось, что той открыто что-то такое, что она тоже жаждет понять.

Тем временем у воды стало совсем холодно, да и скучно. Шашлык весь подъели. Все, конечно кроме Виолетты, были уже порядком навеселе, и решено было начинать собираться в дом. И они завозились среди стаканчиков, пакетов с соком и объедков, зашуршали мешочками. Одна параллельно дожевывала лаваш, макая его в остатки кетчупа в тарелке, другая требовала попить чего-нибудь сладкого (все забыли, как хотели похудеть еще три часа назад) и все вместе они старались прибраться, сгрести мусор, убрать недопитое. И постоянно наступали друг на дружку, сталкивались, хихикая пьяненько. Кто-то даже икал и после каждого ика, как полагается, произносил удивленное: «Ой!».

Наконец они все убрали, отнесли мусор в контейнер и стали думать, чем заняться дальше. Заслышав откуда-то издалека музыку, девчонки сообразили, что столовая к вечеру преображается в ресторан, и там, по всей видимости, уже идут танцы. Глядя на то, как отдыхающие группками направляются из своих домиков на заводные звуки, подружки тоже решили отправиться туда, прямо отсюда не заходя в дом. Одернув спортивные курточки, приосанившись и нарочито трезво ступая, они потопали к музыке и веселью.

Только Виолетта сказала, что вернется в домик. Она улыбалась, держа в руке пакетик с несъеденными помидорами, и махала вслед ушедшим. Идти на дискотеку она отказалась наотрез.

2

Ну а с утра все было, как обычно у Тони бывает. Организм ее очень плохо переносил алкоголь, и болела она даже с маленькой дозы спиртного. Помимо того, что трещала голова, и кровь стучала изнутри в темечко, ее опять одолела та ничем не объяснимая похмельная паника. Такая, что органы внутри как будто щемит, будто кто-то сжимает их все в кулак, подтаскивает куда-то к горлу и резко сбрасывает вниз. Как будто в животе все катается на каких-то гигантских волнах. И тревога за что-то сделанное ли, грядущее ли, то подкатывает, то отступает. И так без конца. И на душе так гадко и мерзко. А еще и стыдно за что-то вдобавок.

И вот Тоня встала с кровати, нашла в сумке таблетку цитрамона. Съела ее, слабо веря, что это поможет. Умылась, оделась и вышла на воздух. Тогда она еще курила. И курила много. И даже если тошнило, и ужасно болела голова, все равно не могла не покурить. Вот и теперь она присела на крылечко, деревянные ступеньки которого уже были теплыми от утреннего солнца и приятно грели сквозь джинсы – хоть что-то приятное этим утром – зажгла сигарету и затянулась. Какая же гадость… Зачем курит? Не хочет ведь на самом деле. Да-да, когда-нибудь она обязательно бросит… Но пока она только отставила в сторону руку с сигаретой и застыла, глядя, как между плитками мощеной тропинки ползут, сцепившись, два красных жука-солдатика. Эти солдатики отвлекли Тоню и она, на время забыв о головной боли, так и сидела, уставившись на их неторопливое чинное передвижение, пока не почувствовала что-то горячее в пальцах. Это добравшийся до фильтра огонек сигареты жег их, обдавая всю руку вонючим сизым дымом. Тоня нервно затушила бычок и кинула его в урну.

Вышла Виолетта. В руках она несла чашку с кофе и телефон, карманы штанов явно топорщились. Похоже, она прихватила с собой еды. Вот кому хорошо сейчас, зло подумала Тоня. Ее, небось, не тошнит, не мутит. Трезвенница, блин.

Виолетта села рядом, поставила чашку чуть поодаль от себя, аккуратно, чтоб не сбить локтем. Чуть подальше телефон. Потянулась, прочитала что-то в нем, отложила. Стала высвобождать карманы, в одном был хлеб с сыром, завернутый в мешочек, а из другого она выудила две большие вафельные конфеты.

– М? – предложила она Тоне бутерброд.

– Не, – та покосилась на еду, ее тошнило. – Спасибо.

Теперь Тоню раздражал Виолеттин свежий вид, здоровый аппетит и вся эта якобы правильность – не пьет, не курит.

Вчера в дороге, а потом в темноте в беседке Тоня не успела хорошенько рассмотреть ее, помнила только глаза. И теперь украдкой ее разглядывала. Волосы у Виолетты были пышные, вьющиеся, темного, слегка отливающего медью цвета. Сегодня она завернула их на макушке в кубышку, открыв красивую шею с такими тонкими как у балерины мышцами. И вся она была какая-то прямая, гордая, с бледными худыми руками в венах. Тем временем Виолетта съела свой хлеб, потом откусила конфету и, разглядывая фантик, спросила Тоню:

– Плохо?

– Вообще… – еле проговорила Тоня.

Виолетта повернулась к ней, посмотрела внимательно:

– Пройдет, – сказала она и отвернулась, снова занялась конфетой.

А Тоня, сама того не ожидая, вдруг выпалила:

– Да мне не сколько плохо физически… мне на душе ужасно! Так стыдно за себя. Я как вспомню, какая я идиотка становлюсь, когда выпью! Я же вообще не такая! – тут она остановилась, посмотрела на Виолетту, как будто ждала, что та подтвердит – да-да, ты вовсе не такая. Но Виолетта молчала, ждала.

– А тут какая-то развязная, вульгарная делаюсь, – продолжала Тоня, вспоминая свои вчерашние пляски, ей было так жалко себя, – танцую как-то глупо. Все это так смешно и противно. Я совсем не такая! – еще раз почти вскрикнула она и в отчаянии так дернула головой, что та чуть не лопнула от боли.

– А там еще парни были, ну в ресторане этом, – Тонин голос смущенно опустился. – Один мне понравился.

Виолетта смотрела вдаль. Она молчала, но Тоня видела – ей не все равно.

– Не пойду на завтрак, – помолчав добавила Тоня, – вдруг они там будут, увидят меня. Вчера всяко ржали надо мной, говорили, наверное – дура пьяная выделывается, и сегодня будут.

Тоня горько усмехнулась. Господи, ну что она несет? Тридцать лет бабе, а все как в детском саду – не пойду в столовку, вдруг засмеют! Она выдернула стебелек травы, растущей под перилами крылечка, рвала его, щипала на кусочки, стараясь этими яростными рывками заглушить боль воспоминаний. И тут Виолетта заговорила:

– На тему того, что вчера тебе понравился кто-то и сейчас ты боишься, что он посмеялся или еще чего доброго осудил тебя, расскажу тебе одну историю. Как однажды я так напилась на первом свидании с мальчиком, который мне очень нравился, что удивительно, как он вообще не перестал со мной здороваться после этого. Более того, мы с ним потом еще семь лет встречались, – она даже подняла поучительно палец.

– Как это, напилась? – удивилась Тоня.

– Что – как это? – засмеялась Виолетта, – я что, не человек? Я тоже когда-то пьянствовала как вы и это вот, – она брезглива кивнула куда-то в сторону Тониных рук, – дымила как паровоз, да-а… – она вдруг помрачнела. Но вновь оживившись, отодвинула чашку, развернулась к Тоне и продолжила:

– А было это так. Как-то в середине лета к нам на работу пришел новенький мальчик. Не сказать, что красавец, но улыбчивый, общительный. И нашим теткам так нравился его смех. Он кокетничал со всеми, кроме меня. На меня он только смотрел. Серьезно так. Но я же тоже, как ты понимаешь, вся из себя серьезная. Со мной не раскокетничаешься, – она улыбнулась одним уголком рта, глянула вдаль, задумалась, будто вспоминая что-то. – Глаза у него были голубые, пронзительные…

Так и смотрели мы друг на друга. И только к концу зимы смогли найти нужные слова. И решили на выходные съездить вместе куда-нибудь, погулять по другому городу. Это должна была быть не только наша первая совместная поездка, но и вообще первая встреча где-то, кроме работы. Позвали с собой еще мою подружку. А вот, кстати, Ольгу, – сказала Виолетта, указывая большим пальцем на дверь у себя за спиной, – и еще двоих его друзей.

Собрались, погрузились в машину. Он, мой принц, был за рулем. Едем, значит, все хорошо. И тут, откуда ни возьмись, появляется рябина на коньяку и шоколадка, – она ухмыльнулась, и Тоня тоже, уже представляя, что там было дальше. – Ну и понеслось. Пили мы, ржали как кони на всю машину, мешали, наверное, моему товарищу жутко. Но он ничего, терпел нас, посмеивался только.

Тоня слушала Виолетту, и ей было удивительно, не столько от того, что она рассказывает, а от того, насколько сегодняшняя она отличается от себя вчерашней. Как вода водохранилища, которая еще вчера так пугала холодом и своей неподвижной темнотой, сегодня вдруг ожила и заискрилась в утренних лучах, так же и Виолетта вся сияла тем утром, и огонь горел в ее глазах.

Она продолжала:

– И недалеко мы успели отъехать, километров, наверное, сто пятьдесят. Последнее, что я помню – это как я грызла копченую курицу в какой-то придорожной кафешке. А потом все, темнота. Пришла в себя я глубокой ночью, уже на подъезде к пункту назначения. В машине было тихо, никто из пассажиров уже не горланил, все тихонько дремали, покачиваясь. Пришла в себя – это конечно громко сказано. Пришла в сознание пока что. Чтобы прийти в себя мне понадобилось тогда еще пару дней.

Не буду описывать, что я ощущала, насколько мне было плохо и до какой степени стыдно. Получается, что после той копченой курицы, в машине меня окончательно накрыло, и я сначала вырубилась, а потом меня стало рвать. Я заблевала себя и пол машины. Ребятам пришлось остановиться, искать, где умыть меня, как-то приводить в чувства, бояться, как бы я не захлебнулась собственной рвотой и не окочурилась прям там у них на руках. А потом наспех оттирать салон автомобиля, чтобы можно было опять меня усадить и ехать дальше. Ну ты представляешь чего все – и он! он, которого я ехала охмурять, а не заблевывать – со мной натерпелись и на какую меня насмотрелись. И вот я очнулась, кое-как отмытая, со все еще пахнущими рвотой волосами и одеждой… О-о-о, по-моему, тогда мне хотелось умереть… Так что так, – заключила Виолетта. – А ты говоришь – завтракать не пойду! – засмеялась она.

– Но ничего, мир не рухнул, – она продолжала, – и с тем парнем мы целых семь лет были вместе. Я говорила уже, да? И он никогда не напоминал мне об этом. А в поездке той все оберегал меня, одну не оставлял, не приставал даже сильно. Так у нас там ничего и не произошло тогда. Так к чему я это? А к тому, что все это ерунда – стыдно, не стыдно. Любовь она вообще не понятно от чего зависит. Кто как выглядел, кто, где и как опозорился – вообще не важно. Так что – забей! Никто не смеялся, ржут в таких случаях только идиоты. А идиоты – нужны они тебе? Вот правильно, не нужны.

Нет, ну конечно пьянство – это плохо. Я, например, для себя решила, что мне вообще лучше не пить, совсем. Чем пытаться высчитать свою норму, чтобы не повторять то путешествие. Да и еще кучу всего не повторять. А знаешь, сколько этого всего? У-у-у…, – протянула она, – воспоминаний на целую книгу. Это же я теперь такая умная, а раньше…, – она опять улыбнулась, чуть приподняв уголок рта, на этот раз, Тоне показалось, как-то грустно.

– Как давно это было. Девять лет прошло. Да, девять. Нам было тогда по 24 года. Боже, какие молодые мы были! Казалось, вся жизнь впереди.

Она затихла, смотрела вдаль, на гору с широкой проплешиной посередине. Зимой в этом месте съезжают на лыжах. И сейчас сквозь старую траву, порыжелые прошлогодние листья и сухие ветки, обломанные и заброшенные ветром, пробивалась свежая, чистая, новая трава, новая жизнь.

– Ты и сейчас молодая, – робко вставила Тоня, не уверенная уместно ли это говорить.

– Это понятно. Возраст в душе, а не в паспорте и все такое, – ответила Виолетта и добавила, – А у него все сложилось, он женат, есть ребенок и большой пенсионерский джип. Растолстел он конечно и глаз тех пронзительных уж и не видно почти, – она усмехнулась, и Тоня улыбнулась тоже, – но все равно он молодец, охотой увлекается. У них в горах домик охотничий и до сих пор для него это лучшее из убежищ. Он фото показывал – меж темных гор в долине белый снег. И табун лошадей, много-много, неоседланные, свободные…

– Знаешь, я думаю все время, – опять заговорила она, – свободным тоже надо уметь быть, быть готовым к этому. Ведь намного удобнее иметь приготовленный для тебя кем-то другим, начальником там или мужем, план и четкие инструкции. И пусть ты с чем-то не согласен, но ведь гораздо проще смириться, чем самому заморачиваться, думать, выбирать, принимать решения.

Сейчас модно говорить – делай только то, что хочется, а что не хочется – не делай.

А если отбросить все нелюбимое, перестать делать, что не хочешь – то есть не ходить на опротивевшую работу, не общаться с теми, с кем делаешь это по необходимости или потому что привык – окажется, что теперь нужно разбираться, что же ты любишь на самом деле, чего хочешь, кого мечтаешь видеть возле себя, чем стремишься заниматься. А большинству людей, боюсь, разобраться в этом не под силу, да и охоты нет.

Если сделать разом всех людей свободными выбирать что делать, как и с кем проводить время, куда поехать, что посмотреть; подозреваю, что народ в массе своей растеряется и не сумеет ничего выбрать. И попросится обратно в свою рутинную, повседневную жизнь с людьми и занятиями порой нелюбимыми и даже ненавистными, но зато привычными, понятными и потому нестрашными. А свобода – она оглушает. Пугает одиночеством. Нет, нет. Не каждый готов…

Виолетта оборвала свою речь, но видно было, что молчание ее гневно, где-то внутри она не согласна, спорит с чем-то. Она громко придвинула к себе чашку, зашуршала оберткой, доела все-таки свою конфету. Но вот успокоилась, лицо ее стало мягче. Она снова повернулась к Тоне, заулыбалась, кивнула:

– Ну как ты? Не полегче?

– Не знаю, – Тоня пожала плечами. – Ты озадачила мне прямо. Тем, что сказала про свободу. Кажется, я тоже про это думала… Я еще спросить хотела… Почему вы расстались?

– С кем? – Виолетта будто не поняла.

– Ну, с тем парнем.

– А-а-а… Не знаю, разлюбила наверное, расхотела… А притворяться не видела смысла. Отказывать ему начала, ну в этом самом, понимаешь? Какой-то пыткой для меня это стало. Он обижался, конечно. Не понимал, искал в себе причину. В общем, отношения себя изжили. Сжались, скукожились, превратились в точку и, в конце концов, совсем исчезли… Вот так.

– Ты жалеешь о нем? – спросила Тоня.

– Нет, что ты…

Они молчали. Но Тоня чувствовал, что есть что-то еще, что Виолетта хочет сказать. И она сказала:

– Так не годится и не могло так продолжаться, если больше нет притяжения. Да и не честно это было бы с моей стороны – притворяться, что хочу, что люблю. Да и не был он никогда предметом моих грез, где-то глубоко внутри я всегда так и мечтала о ком-то другом, не о ком-то конкретном, а вообще… Хотя я была очень привязана к нему, мне нравилось быть с ним, обнимать его, идти с ним за руку. Я любила, когда мы вдруг срывались куда-нибудь на машине, в другой город или просто на природу. Как прикалывались вместе, угорали над чем-нибудь. У нас были свои шутки, поговорки. Как брат и сестра! Не разлей вода. Мне и хотелось потом, чтоб он был мой брат. Дружить с ним хотелось, а не любить. А ему нужна была женщина, сестер у него и так было двое.

И как-то резко оборвав свою речь, Виолетта вдруг встала, засобиралась в дом, глянула на Тоню мимоходом. И той показалось, что в потемневших снова глазах, мелькнул вдруг искристый свет, будто два огонька блеснули напоследок. Или то были слезы?

3

Тоня осталась одна на веранде. Но через какое время и она, устав сидеть, зашла внутрь. Там уже проснулись и Ольга с другой подружкой Леной. Лохматые и почесывающиеся, они выглядели, однако, гораздо бодрее Тони. И даже имели настроение для обычных утренних шуток о том, кто сколько вылакал накануне и кто чего натворил. Иногда Тоне начинало казаться, что она, да и прочие люди, напиваются только за тем, чтобы потом поутру созвониться или вот как сейчас, если ночевали вместе, очно делиться друг с другом подробностями похмелья и стыда за вчерашнее поведение. Такой вот непонятный смысл.

Около часа все собирались, потом, наконец, поплелись, крехтя, завтракать. Ночью грохотавшее музыкой и полное народу внутри и снаружи, теперь же кафе было пустынно и прибрано. И в дневном свете так явно бросалось в глаза его скоромное убранство. Так обычно и бывает. Если очутиться, к примеру, в ночном клубе днем, то с удивлением обнаружишь, как та обстановка, что по ночам под вспыхивающими в такт оглушающей музыке разноцветными огнями выглядит фантастической и манящей, оказывается вдруг такой простенькой и довольной облезлой.

Возле кафе людей не было, за исключением единственно субъекта, с утра пораньше в темных очках, восседающего у еще закрытого бара на летней террасе. Девчонки прошли сквозь эту пустующую веранду, мельком оглядев юнца, и зашли внутрь здания. Там тоже никого – очевидно, народ отсыпался. А ведь вчера тут творилось неистовство и алкоголь лился рекой, а сейчас тишина, только благообразно поблескивала начищенными крышками линия раздачи еды по центру зала. Так что Тоня напрасно переживала – тех парней, с которыми она боялась столкнуться за завтраком, не наблюдалось.

Девчонки взяли подносы, прошли вдоль емкостей с поджаренной колбасой и кашами, выбрали каждая, что ей по нраву и сели за один из столов. Не торопясь поев, выпив по чашке чаю, а кто-то даже по две, они вышли на улицу. У летнего бара уже играла музыка, не громко как вчера, но весьма ободряюще. Подошедший бармен начинал новый рабочий день, доставал откуда-то убиравшиеся на ночь бутылки и расставлял их вдоль полок. Значит, тот юноша в солнечных очках дожидался не зря. К тому же к нему уже успели подтянуться товарищи – беззаботными птичками звонко похохатывающие молоденькие девчонки и парочка таких же юных друзей. Один из них, невзирая на майский утренний холодок, был одет только в шлепанцы и шорты. Пританцовывая под игравшую музыку, и отбивая такт поднятой в руке бутылкой с пивом, он, такой наглец, стал демонстративно осматривать проходящих мимо Тоню и ее подруг. Вероятно, еще не вышедший с вечера градус подогревал не только его худощавое, совсем юношеское тельце, но и задорный хмельной интерес ко всякой особи женского пола.

И Тоня завидовала ему и его сотоварищам. Их юности и силам стоять там, приплясывать с раннего утра. Тому, что им весело, не смотря на похмелье, температуру воздуха, день недели и все остальное. Она догадывалась, что они останутся здесь до самого вечера и будут продолжать веселиться, общаться и танцевать. В то время как они, четыре тети, уже скоро начнут складывать вещи в дорогу трясущимися от перепитого вчера руками. Вот только посидят на скамейке по-стариковски, покурят после еды и пойдут собираться. Надо же вернуться пораньше, еще прийти в себя – завтра ведь всем на работу…

Как и предполагала Тоня, решено было перекурить. Трое курильщиц разместились на лавке. Виолетта же, как все некурящие в курящей компании, осталась стоять. Наверное, чтобы быть подальше от дыма. В какой-то момент Тоня взглянула на нее, и та улыбнулась ей ободряюще добро, мол, вот видишь, все же хорошо. Ну да, хорошо… Только от чего же так плохо? – тоскливо думалось Тоне. Но она все равно тоже улыбнулась Виолетте в ответ.

Больше они никогда не встречались. Тоня как-то спрашивала у Ольги, как дела у Виолетты, общаются ли они. Но Ольга после той поездки довольно быстро вышла замуж и с подругами общалась мало, в том числе и с самой Тоней. Ну а потом как-то вообще подзабылось.