Читать книгу Сон в летнюю жизнь. Повесть. Перевод с чешского - Мария Червинкова-Ригрова - Страница 2

Барышня Ольга Мышленкова возвращалась из школы за полдень после проведённых уроков с прекрасным букетом от благодарных учеников в честь дня её Ангела. Её так переполняла гордость от их расположения, что всем прохожим на улице, любовавшимся её прекрасным букетом, хотелось восторженно пояснить: «Это от моих учеников – они меня любят!».

Но прямо за порогом дома, радость вдруг покинула её.

Медленно ступая шаг за шагом, она поднялась по лестнице, будто боясь пройти дальше и открыть дверь в свою комнату.

Год назад, в день её Ангела она прямо летела вверх по этой лестнице… А теперь… Кому этот букет? Кто порадуется за неё, как в прошлом году?. Лишь тихий, незабвенный голос по-прежнему эхом отозвался душе: «Хорошо, дочка, хорошо…» Наконец решившись отрыть дверь в свою комнату, она так и застыла в проёме.. Её взгляд скользнул по большому чёрному креслу у окна… Пусто… В прошлом году здесь еще сидела бледная и слабая как тень сгорбленная старушка с мутным, глубоким тёмным взглядом и неизменно добрым лицом – и девушка высвободила руку из-под букета. Ольга будто вновь увидела всё перед собою, и потому внезапно, отложив цветы и всё, что было в руках, резко бросив на стол, подскочила к пустому креслу и обвила его руками.

– Мама, мамочка! … Боже мой… Боже мой … – и девушка, всхлипывая, уткнулась лицом в сиденье кресла.

На минуту она затихла, потом снова послышались приглушённые рыдания, и снова всё смолкло, кроме размеренного и важного тиканья больших старинных часов.

Вся атмосфера этой простенькой комнатки благоухала ароматом воспоминаний и увядших цветов.

Да, всё осталось нетронутым – каждая вещь на своём месте, с прошлого лета. Разве что над секретером появился портрет – образ милой старушки в белом чепце – портрет она после поставила на полку рядом с весенними цветами в вазах. А в спальне над одной из двух постелей под Образами печальной Богородицы и Христа в Терновом Венце висели также два выцветших венка с чёрными лентами. Они провисели тут больше полугода – со дня похорон.

Бой часов как будто вывел девушку из горестного ступора. Смахнув растрепавшиеся волосы с лица, она стала расставлять лежащие цветы в вазы.

Расставляла одни с другими с грустной улыбкой. В голове крутилась лишь одна мысль: Зачем?.. Зачем теперь цветы – зачем все это здесь?…

Потом подошла к полке под портретом и взяла в руки книгу. «Что с того, что я когда-то пыталась заниматься?» – подумала она. Эту книгу Ольга не открывала уже несколько месяцев. Раньше она её читала внимательно, лишь временами с беспокойством оборачиваясь на тихий кашель в углу И теперь решила, что с весны нужно сдать экзамен в городской школе, чтобы к осени уже просто не было ни свободной минутки на грустные воспоминания. При этой мысли ей даже показались забавными загадками сложные геометрические задачи и вычисления. Но едва она вновь пробежала взором былые ученические странички, рассматривая каждый значок и пометку – всё казалось чуждым, странным и смешным. Отталкивали непонятные, неподдающиеся сознанию чертежи, квадраты и углы. Девушка невольно бросила книгу, и в её ушах снова прозвучало ясно и отчетливо: «Зачем? Зачем все эти буквы и цифры, зачем книги? К чему эти утомительные занятия? Зачем работать, если её больше нет?»

Уронив голову на руки, она растерянно смотрела перед собой. В её серо-голубых, выразительных глазах будто отражались тени унылых снов неосознанными, подсознательными мыслями, сжимая чувственный трепет.

Но вот позвонили в дверной колокольчик.

– Есть кто дома? – отчётливо спросил за дверью ясный голосок. В распахнутую дверь в комнату вошла юная, стройная девушка в свежем ярком, хотя и повседневном наряде.

Запыхавшись от ходьбы, она всё же сохраняла на лице пылающий свежий румянец, и её чистые голубые глаза искрились радостью и юношеским задором. Светлые прядки волос выбились из-под кружевной шляпки с синей лентой, что несказанно украшало её милую, русую головку. В её руках был большой букет белых нарциссов. Как большинство белых цветов они обладали сильным, пьянящим запахом, будто вся свежесть шаловливой юности дохнула с полуоткрытой розовой игривой улыбки вошедшей в комнату барышни, наполнив её весенней свежестью.

– Как не старалась, раньше не получилось, – вскрикнула она, целуя Ольгу, – Смотри, вот нарциссы из Дубкова. За мной вслед поспевает тётя

– Тётя?! – радостно воскликнула Ольга, торопясь к двери, где уже появилась высокая, статная пани лет пятидесяти. Тепло обняв Ольгу, она обхватила обеими руками её голову, внимательно разглядывая лицо племянницы.

– Плохо выглядишь! Неважно. В прочем, как я и предполагала. Вот и пришла.

Тётя,, пани Махова говорила кратко и лаконично, голосом командира или генерала, не требующим отговорок. Ясный и твердый взгляд больших мудрых глаз на приятном лице с маленьким носиком и красивым, остро очерченным подбородком, каждое движение тела, и звук голоса, – всё говорило о живости и непосредственности натуры этой женщины. Казалось, её строгий, ясный взгляд заглядывает в самую глубину души. В чёрных волосах уже белела проседь, но в движениях своих тётя сохраняла живость и резвость молодки.

Она быстро прошла в центр комнаты:

– А теперь давай посмотрим, как тут у тебя! – и оглядев всё опытном взором, посмотрела будто на параде. От её взгляда не ускользнуло ни одной мелочи. задержав надолго свой взор на портрете покойной сестры тётя приняла печальное выражение лица, глаза её увлажнились, а сильный подбородок задрожал:

– Упокой её Господи с миром, – прошептала она. Потом быстро отвернулась, будто стыдясь своих эмоций.

– Забегалась я сегодня, – сказала она сухо, усаживаясь в кресле. Было заметно, то она собиралась что-то сказать, потому что уставилась на Ольгу довольно вызывающе.

– А у меня для тебя новость. И, помолчав с минуту, сверкнула глазами и добавила, – В четверг едешь с нами в Дубково.

– Как Вы это представляете себе, тётушка!

– И без возражений! Раз сказала, значит поедешь!

– Ну что, слышала, Ольга! Поедешь с нами! – радостно повторила Лидушка.

– Но я же писала, тётя, что не могу до конца учебного года. Ешё целых восемь недель, – попыталась отговориться Ольга.

– Думаешь, я оставлю тебя такую? Что здесь хорошего? Поди плачешь каждый день, да? Неизвестно, до чего дойдёшь за эти восемь недель. И так не единой родной души вокруг. Получая письмо за письмом я и решила – поеду-ка, заберу умпрямицу. Собиралась слишком долго, но, наконец, приехала.

– Но. тётушка, как мне просить об отпуске? Я не могу и не буду – у меня нет причины. Я ведь могу только раз в году, Вы же знаете.

– Нет причины? Посмотри на себя в зеркало! К тому же, я успела договориьься и с паном директором, и с паном инспектором – все в порядке. С четверга ты в отпуске. Здорово, да?

– Это правда?

– Сама же понимаешь, что правда!

– Вот, отец пишет – здесь… – сказала Лидушка, доставая письмо из кармана, – «Пан советник только рад будет, если не откажется. И пан Ондржей поддерживает».

– Правда? Мне не вериться, что так… Уже… О, Вы так добры, тётушка! – прошептала Ольга, целуя ее руку.

– Так и есть, дочка! Значит. договорились? В четверг едем. А сейчас я за покупками.

Она поднялась, чтобы уйти, а за ней и Лидушка. А когда Ольга провожала их до двери, тётя обернулась и на лестнице, погрозив пальцем и громко усмехнувшись:

– Всё же уговорила тебя, упрямица! Вот так!

Постояв на крыльце с тётей и Лидушкой, Ольга почувствовала себя счастливой и благодарной. «Итак, – думала она, – есть кто-то на земле, кто думает обо мне и кому я нужна!

А тётя так похожа на маму… Раньше я и не замечала, потому что тётя энергичнее и сильнее… Но похожа… Есть что-то во взгляде… Правильно ли, что я согласилась? И что подумают ученики в школе? А Дубково… Хозяин передал мне привет? Да, ждёт…»

И Ольге принялась припомнился отца Лидушки. Впервые в самого раннем детстве, совсем маленькой она удивилась, услышав, что этот старый пан – жених красивой, милой, но очень хрупкой и бледной барышни Леонтины, жившей со своей овдовевшей тётей, которую называла «золовкой», потом вспомнила хозяина поместья, убитого горем, когда она горько оплакивала с остальными смерть милой Леонтинки, и от тёти узнала позже, что после этой смерти малый сирота. Так рассказывала пани Махова в Праги, но уже через несколько лет стала приезжать чаще, ведя за ручку малышку Лидушку… А однажды – Ольга уже закончила тогда учительские курсы – хозяин поместья сам приехал с ними и попросил Ольгу в свободное время присматривать за малышкой. Так и увидела она хозяина в третий раз, а потом ещё несколько. А Лидушка с тех пор часто гостила у неё в Праге зимой.

Ольге живо припомнилось, как часто здесь, устав от работы, до полуночи просиживала над книгой, с нетерпением ожидая момента, когда молчаливые стены комнатки снова оживит радостное щебетание детского голоска, возвещавшего о детских радостях, играх и забавах. Да, казалось всегда, что к ней прилетала пестрокрылая пташка из другого мира, переполненная радостью и успехом, не знавшая ни забот ни тяжкого, утомительного труда… Проходили годы – Лидушка перестала щебетать о господах, болтала о своих девичьих мечтах и уроках танцев, о первых балах и первых поклонниках…

И снова Ольге показалось, будто слышит она невиданную историю об ином блестящем, неведомом ей свете, и что трепетная пташка на своих крылышках принесла в её тихую каморку капельку света и тепла вечно ясного неба радостей юности, сама не понимая всей полноты чарующего неведомого многими рая…

– Да, другой мир! – шептала она теперь вспоминая Ольга, склонившись над привезенными Лидушкой нарциссами, наполнившими весь шкаф своим ароматом. – Приветствие из другого мира… Свобода, природа, глушь! Несколько месяцев свободы… Стряхнуть с себя городскую пыль и бремя забот!

Она подошла к окну и с силой распахнула его. Вечерний воздух, благоухавший слабым ароматом сирени, проник в комнату. На улице смеркалось. Издали разнеслись перезвоны пражских колоколов возвещавших о завтрашнем празднике. Крыши домов и пристроек из окна выглядели сумбурными зигзагами, становясь всё темнее, вдали из какой-то трубы валил голубоватый дым и там, в провале между крышами прояснялась полоса прозрачного вечернего неба, и на её фоне в вечерней дымке вырисовывался силуэт собора святого Петра.

Как часто, на протяжении стольких лет с вечера и до утра стояла Ольга у окна! Уже знала каждый ночной мешок, защищавший крыши от копоти, каждую трещинку в стене, знала, все окна, выходившие во дворики, игры и голоса ребятишек, возящихся с паровозиками, каждую веточку чахлых кустов сирени, тянувшейся из тесного садика всё выше и выше, будто пытаясь взлететь к потоку лучей солнечного света, изредка блуждая между крышами домов унылого тенистого двора. Нынче кусты цвели цвели скудно, но и эти белые цветки запылились и покрылись сажей. Так и висели грустно на стеблях, но к вечеру всё же наполняли двор опьяняющий ароматом, как будто вздыхая о воле и свободе…

Ольга остановила взгляд на яркой полоске неба выше городских крыш, над которой виднелся собор Святого Петра. Ей всегда казалось, что там за горой открывается новый мир – жизнь, свобода, воля…

А теперь она любовалась силуэтом собора Святого Петра, медленно погружавшегося в вечернюю тьму. Красное золото смелой тучки, парящей над крышами, всё заметнее серебрилось и только там за горой был ещё виден краешек ясного неба, золотого и прозрачного, будто окунувшийся в новый мир, полный света и нетленного блеска.

Невыносимая тоска захватила её мысли жаждой чего-то нового, неизведанного и великого – распахнуть крылья и летать…. Всё увидеть, познать, жить…

Со стороны галереи, выходящей во двор, послышался звук песни – тихий, сладкий, успокаивающий. Жена слесаря стояла на паровозике и пела своему младенцу… В тот время, как старший малыш прижался к её коленям. Ольга любовалась поющей матерью и затихшим в её руках ребёнком, белобрысым мальчуганом, который прижавшись к коленям матери, уронил в них личико, и, прикрыв лицо ладонью, Ольга тихо зарыдала:

– Жизнь… Боже мой, что есть жизнь?