Читать книгу Сон в летнюю жизнь. Повесть. Перевод с чешского - Мария Червинкова-Ригрова - Страница 4
Оглавление***
После дождливых дней наступило солнечное утро – птицы в Дубковском саду распелись, будто готовились к состязаниям.
Поместье Дубково стояло в сторонке от извилистых берегов маленькой речушки, окаймлённой лесными опушками. Так что сад поместья возвышался как терраса. В верхней стороне сада возвышался двор, в центре его над старым фонтаном склонились столетние липы – и уже за поместьем распростёрлась деревня.
В это самое время, будто цветком из-под снега выбивалась она из-под почерневших деревянных стен домов, потемневших от дождей, с соломенными крышами, усыпанными мелким липовым цветом. За деревней зеленел луг, обвитый речушкой и укрытый зарослями ольхи и вербы.
По краю луга тянулось через долину, в получасе езды по старой широкой дороге, вдоль которой виднелись старые соломенные пристройки и указатели местности, засеянное поле, а за ним чуть выше – берёзовая рощица.
Ближе к рощице на верхней стороне стояла небольшая часовня, над которой склонила свои ветви старая, вековая липа. С другого берега реки, если медленно подниматься и опускаться по склону, тоже можно заметить макушку часовенки да ещё крыши городка Карловиц.
Утреннее солнышко быстро высушило росинки, жемчугами украшавшие цветы, когда Ольга с Лидушкой, вышли из своего сада, направляясь дальше к деревне.
Ольга, останавливалась на каждом шагу, так как не могла наглядеться на деревянные террасы и резные фасады домов, увитые цветами, склонившимися до пышного зеленого мха, которым бурно заросли старые соломенные крыши. Потом завязала беседу с ребятишками, в большинстве своём неумытыми в выцветших рубашонках, босиком бегавших по крылечкам к водостокам под окнами и по лужам после вчерашнего дождя.
Впервые в жизни Ольге довелось лицезреть всю эту красоту. Её воскресные поездки весной становились всё короче с каждым годом, поскольку с каждым годом слабел шаг старой матери, опиравшейся на её руку.
Летом она бывала на природе со своими школьными учениками или коллегами.
На летний отдых денег не хватало, а на приглашение в Дубково откликались нечасто: не хотелось матушке принимать ничьих приглашений из гордой бедности, доходящей до болезненной тревожности.
Лидушка побежала на луг собирать цветы, а Ольга, прислонившись головой к дереву, смотрела вперёд.
На неё будто повеяло чем-то новым, ранее не ведомым, таким дурманящим воздухом весны, напоённой ароматами и слепящим светом, будто убаюкивающим неведомой колыбельной, и взгляд девушки скользил с одного на друтое. Она смотрела на огромные ветви старых пристроек, на пышные соцветия, отражавших своей белизной темно-синее небо, на длинные стебли цветущих трав, по которым ползали жучки, на трепетный полёт птиц и бабочек над цветами, отчётливо припоминая суету и суматоху города с закопчёнными улочками и тёмными силуэтами людей в тусклом свете фонарей, а также душный школьный класс с чёрной доской – и тут же перед глазами запестрели цифры и буквы из её учебников.
Здесь цветы благоухали, птицы распевали, ото всюду слышался таинственный шум тихого течения жизни тысяч крошечных созданий – и всё это – и движение и радость, шипение, и запахи, всё живое вокруг – наслаждается жизнью как пролетающим моментом с полным правом на удовольствие – смиренно, не рассуждая сладко сливаясь с потоком великой природы.
К чему судить да рядить о каждом шаге, зачем он и для чего – ведь жизнь проходит. Жизнь молодости – это жизнь?
И вдруг её охватило болезненное уныние. 0х, не было у неё молодости – никогда не было! Что было смолоду? Было ли счастье? Лишь иногда в счастливые моменты детства… А потом умер отец, начались тяготы беспокойства о хлебе насущном, и годы трудов и жертв. Когда, наконец, она получила место младшей учительницы, мама начала болеть. С утра до ночи приходилось посвящать ей, чтобы было удобнее и легче продлить дни жизни. Но всё напрасно. Зачем отняли единственное, ради чего стоило жить— любовь к матери! Если бы она осталась, не о чем было бы сожалеть, а вот теперь гложут сожаления об утраченной молодости.
«Мне уже двадцать шесть лет. Слишком поздно!»
На яблоне щебетала пеночка. Ольга посмотрела на соцветие белых цветов, спадавших ей на руку и подумала: «Поздно… Для чего? Для счастья в любви».
И сама поразилась своим разбушевавшимся помыслам. Девушка ни разу и не помышляла о счастье в любви. Даже не задумывалась. Вообще никогда. Ни на миг. Правда, никогда. Ой, что теперь за мысли? Ольга отвернулась, будто отряхнувшись от них. «Нет. Не буду об этом думать! Вон как птицы щебечут!! Как здесь прекрасно, какой аромат от цветов, будто в голову ударяет!»
Вернулась Лидушка с большим букетом полевых цветов. И обе девушки уселись с ними на траве под яблоней, укладывая цветок к цветку, плели венок, и их голоса услышали радостно звенели.
Какими разными были эти девушки! Первая была в самом расцвете весенней юности, ещё нетронутой горестями розовощёкой семнадцатилетней свежести, с неизменной улыбкой на личике, без единого оттенка грусти, с беззаботностью баловня судьбы,
И вторая постарше, с тёплым и задумчивый взглядом выразительных серых глаз и еле заметной улыбкой, за которой спряталась затаённая печаль.
Глядя на цветущее лицо Лидушки, вряд ли можно было угадать в чём именно очарование этого создания – лицо было просто красиво каждой своей чёрточкой. Носик чуть вздёрнут, глазки чуть прищурены, как будто лукаво прячась под широким светлым лбом. Во время смеха Лидушка ещё сильнее прищуривала глазки, потом вдруг распахивала их, и в густых, длинных ресницах вспыхивали яркие искорки. Видящий эти смеющиеся глазки полыхающие огоньками и улыбку девушки, взлетающую уголками рта вверх, тут же воспламенялся как от электрического заряда от этой искорки, потому что девушка смеялась всем своим существом, даже светлые волосы будто становились ещё светлее.
Лицо подруги было бледнее и скромнее. Темно-каштановые волосы зачёсаны на лоб и свёрнуты косами вокруг головы. Ярко очерченный профиль лица подчёркивали выразительные серые глаза, казавшиеся необыкновенно большими, особенно когда расширялись при свете, что их делало ещё и темнее. Не хватало им той электрической искорки как у Лидушки, глаза Ольги совсем не искрились, а лишь овевали мягким тёплым светом, и каждый заглянувший в них не мог не довериться мягкой, спокойной улыбке, игравшей на лице девушки. То было одно из тех лиц, в котором, как в зеркале, можно узреть движения души, выражение которого меняется с каждой сверкнувшей мыслью, при каждом новом восторге. Но даже когда та смеялась, на её лице оставался молчаливый отпечаток задумчивости, не способный раствориться даже в кипении беззаботного веселья и радости, будто мягко оттенённый скрытой горечью, затаившейся где-то в глубине души за приветливой улыбкой.
Обе девушки так увлеклись плетением венков, что не заметили, как кто=то подошёл к ним. Человек в сером костюме с сигарой во рту шагал размашистым шагом, задумчиво глядя на дорогу перед собой. Лет тридцати – сорока, высокий статный, с короткими чёрными волосами и бородкой, обрамлявшими его лицо.
Звук беседы отвлёк его от мыслей. Путник остановился на пути, рассматривая девушек, плетущих венки. В его глубоких, тёмных глазах и во всём лице отчётливо просматривалась страстная и глубокая натура, определенно склонная к меланхолии, глубокая тень на его лице в этот миг оживилась улыбкой, просветляя лицо. С минуту его взгляд, внимательно и испытующе скользил с одной девушки на другую, после чего путник выбросил сигару и коротко и вежливо поприветствовал:
– Доброе утро, барышни!
Девушки с удивлением осмотрелись.
– Небеса! Как Вы напугали, пан доктор! – воскликнула Лидушка, вставая и подавая доктору руку. Потом быстро обернулась и представила:
– Доктор Калина – барышня Ольга Мышликова, про которую мы рассказывали.
– Я уже знаком с барышней, – чуть уклончиво сказал доктор.
– Мы с Вами знакомы?
– Барышня уже и не помнит – это было так давно – а барышня Лидушка, с которой нас тогда ещё не знакомили, была совсем маленькой… Мы встречались в Праге на пароме…
Ольга тут же вгляделась в его лицо:.
– Точно, припоминаю! Тогда ещё был сильный ветер, который унёс Лидушкину бумажную куклу, и она бежала за ней по берегу реки… И в тот же миг появился молодой, вежливый пан студент, помнишь, Лидушка?
– Нет, не помню.
– А я хорошо помню девочку, кричащую от страха, что бежала за маленькой девочкой, – отвечал доктор.
– А Вы ко мне так быстро подскочили, почти обогнали, а потом поймали ту несчастную куклу! Точно. точно! Я Bас не узнала – из-за бороды, наверное.
– А я уже совсем забыла, и не помню ничего из того, что Вы рассказываете, доктор, хотя Вы и спасли жизнь моей кукле, – удивлённо воскликнула Лидушка и добавила, – Хотите помочи плести венки? Ещё остались цветы.
– Помогать не буду – просто посмотрю!
И доктор уселся на траве, а Ольга почувствовала на себе его пристальный взгляд.
– Как барышне нравится наш край?
– Не спрашивайте её этом – она восхищается каждой прогнившей соломенной крышей!
Ольга посмотрела на доктора и медленно произнесла:
– Вы не поверите, но я не знала что значит весна, не видела раньше, как цветут свекольные поля, как появляются из под снега цветы. Прямо как в сказке! Боже, как наверное, тут счастливы люди!
Доктор слегка улыбнулся:
– Полагаете барышня? А ведь и здесь у людей бед хватает, как в городе.
Ольга недоверчиво покачала головой и посмотрела вдаль на дорогу, по которой приближались два черных силуэта.
– Я знаю, что люди и здесь страдают, – продолжала она, – Но не живут, по крайней мере, в тесных домах на темных узких улицах, и дышат свободнее под ясным небом, радуясь всей этой красоте вокруг.
– Но они не видят всего этого Вашими глазами! Они уже забыли, что небо голубое. Когда нечего есть, не до аромата цветов – от него только хуже.
– Вы просто привыкли видеть страдания людей, так что уже не понимаете, что большинство из них счастливы – ведь есть же счастливые.
– Ох, очень мало!
– О, нет – я верю, их много!
До сих пор неразличимые очертания на дороге приблизидлись, и Ольга смогла разглядеть сгорбленную женщину, которую вёл ребёнок.
Все смолкли при взгляде на женщину. На ней была старая разодранная юбка и чёрная грязная орлеанская куртка, которая, по-видимому была сшита на человека большей комплекции и на путнице просто висела. Большая часть правой ноги была забинтована. Одной рукой та держалась за ребёнка, а другой опиралась на палку, выставляя её вперёд и крепко вдавливая в землю. Лицо сморщено, мутные глаза неподвижны. Она была слепой.
Когда люди приблизились, оборванная девчушка с пожелтевшим лицом и скромным, провалившимся тёмным взглядом остановились и прошептала несколько слов своей матери:
– Где я? Где мы? – вскрикнула та, протягивая перед собой руку, будто пытаясь за что-то схватиться.
– Было нечто болезненное, печальное в этой протянутой руке, в её невидящих глазах, что доктор встал и подошёл к женщине:
– Как дела, Холинова?
Едва слепая коснулась рукой его одежды, отпустила девочку, и та обеими руками обняла доктора.
– Её милостью, пан доктор! Позвольте отблагодарить, пан доктор, разрешите ей поцеловать Вашу руку! Пресвятая Мария Святогорская, это Она послала. Сегодня ночью видела Образ и сказала:
– Анча, сегодня будет нам счастье!
– Куда путь держите, милая? – спросил доктор смущённо. Слепая всё ещё держалась за его руку.
– Куда милосердный Бог направит. Я молюсь Ему каждое утро, читая один раз «Отче наш» и один раз Богородичную. Вот так с Божьей помощью…
– Как ваше здоровье? – прервал ее доктор.
– А, что, болезни – всё от Бога – нога вот подводит, никак не заживает – еле получила от добрых людей тот крейцер.
– Ступай домой, дорогая Холинова… Сегодня у меня в деревне много дел… Как-нибудь зайду… Ступай, ступай!
– Да отплатит Вам Отец Наш Небесный стократ за Вашу доброту ко мне, грешной!
Девушки подали слепой милостыню, и та непристанно рыдая благодарила их, продолжая голосить уже издали.
Ольга смотрела вслед на её темный, оборванный наряд скрывающийся в пестреющем цвете луга. И тут же на лоне дивной природы красу мира накрыла тень человеческих страданий…
И на минуту Ольге показалось, что эта тень упала на цветущий мир, и солнце уже не светило так ясно…
– И здесь страдания… – прошептала она.
– А я что говорил? – с мягким теплом и сожалением спросил Ольгу доктор. Та в волнении встретилась с его взглядом. Это не был прежний испытующий взгляд, то был пристальный, проницательный взгляд, совсем иной, с другой улыбкой – тёплый и душевный. И каким прекрасным показалось ей его лицо!
– Вы были так добры к этой несчастной, пан доктор, – страстно вымолвила она.
– Да ничего особенного. Хлопочу за неё, чтобы пристроить. Негоже с дитём по миру колесить в холода, ночевать в сарае из досок, в сбитой к наспех пристройке, поросшей мхом, к тому же рядом с козой местного пастуха.
– И это возможно! – негодовала Ольга.
– Что именно? Не понял…
– Ночевать человеку с козой…
– Эта коза всё же кормит, молоко даёт, и цены ей нет, потому что спасает жизнь слепой нищенке.
– Какой ужас!
– Да, ужас…
Ольга снова взглянула на доктора. Его лицо опять стало строгим.
Все умолкли.
Лидушка, сплетая венок, всё чаще посматривала на доктора. Тот и ей показался совсем иным, нежели в долгих беседах о политике с её отцом Тогда он бывал таким нудным, что становилось скучно слушать. А порой бывал весел, остроумен до сарказма, чуть не каждого готов был жестоко высмеять. Никогда раньше не обращала она внимания на его добрую, светлую улыбку.. Лидушка пристально рассматривала каждую черту его лица, пытаясь найти в нём что-то особенное, но нет, во взгляде что ли дело?
При этом почувствовала что-то обидное для себя: «Он всё время смотрит на Ольгу. А на меня внимания не обращает. А я тоже хочу такого взгляда – да, такого же!»
И закончив плести венок, весело заключила:
– Но вот и готово! Посмотрите, доктор, красивый?
– Очень красивый! Особенно незабудка, среди белых цветов!
– У меня ещё несколько цветов осталось. Что с ними делать? Поделим их? Ты, Ольга, звонкая, тебе колокольчики, а Вам, доктор, вот сюда эти прекрасные маргаритки!
– Ромашки! – поправила Ольга, и подумала, зачем девушка дарит ему цветы?
– Полюбуйтесь на учительницу! – радостно ответила Лидушка, – Кто назовёт ромашку? Вот маргаритки, по сути похожи, и тоже могут добрым людям погадать. Вот Вы, доктор, гадаете на кого-то по ромашкам: «Любит – не любит!» Только честно?
Ольга с удивлением смотрела на Лидушку. «Как та заговорила с ним! – подумала она. – Что за смелость и откуда взялась? И как по-новому она смотрит на доктора!»
– А не всё равно, на кого я гадаю? – отвечал тот.
– Тогда вот Вам цветок на шляпу!
Доктор подал шляпу. чтобы прикрепить цветы.
Лидушка рассматривала его тёмные волосы и бледный лоб, и её личико озарилось шаловливой улыбкой. Она ловко вскочила на дерево и принялась трясти его ветви.
Десятки белых лепестков посыпались на голову доктора белым снегом.
Тот быстро оглянулся и отыскал взглядом за стволом высунувшуюся светловолосую головку девушки – румяную, смеющуюся всем существом, отражавшимся в блеске искрящихся глаз, улыбке и ямочках на щёчках.
– Не поймаете, доктор, ни за что не поймаете! – бойко дразнилась она из-за тёмного ствола, и доктор не удержался от смеха – её губки так и просили поцелуя!
– Эти весенние цветы быстро опадут, – отвечал он, отряхая цветы с головы.
Ольга невольно рассмеялась с ними, но смех застыл на ее губах. Что-то здесь не так. Что-то её испугало.
Взяла оба венка и спросила у Лидушки:
– Куда отнесём?
– Наверх, в часовню. Я всегда ношу туда венки по дороге домой. Пошли! А Вы куда, пан доктор?
Пойду в Лготек, к больному!
– Как скоро ждать Вас у нас в Дубково?
Тот, молча, поклонился и ничего не ответил.
– Не забывайте нас, доктор, заходите к нам чаще! – крикнула ему вслед Лидушка.
Доктор указал девушкам на тропинку к склону холма.
Тропинка была узкой. Сначала медленно поднималась, а потом резко оборачивалась голым, крутым склоном. Обе девушки молчали. Ольга тихонько шагала за Лидушкой, опустив глаза к земле.
Её мысли блуждали далеко в прошлом.
Мыслями она всё ещё витала над пристанью в Праге и, напрягая память, старалась возобновить в ней картины давно минувшего, которые теперь так остро дали о себе знать.
«Надо же, запомнил! – подумалось ей, – Неужели с первого взгляда вспомнил моё лицо? Да, да, я помню его. Но как он изменился, как стал серьёзнее и мужественнее! Я тогда даже и не думала, что снова встречу того студента. А ещё я тогда сердилась на того молодого воздыхателя, что преследовал меня на каждом шагу. Так был противен. Неужели он тогда влюбился в меня? Похоже на то.
А я? Влюблялась ли я?»
Тут одно воспоминание заставило её улыбнуться.
Ей вспомнилось, как почти весь год она была влюблена в профессора Н. и в ночь перед экзаменом разузнала, что он обручён. И когда на другой день тот задавал ей вопросы, она долго не могла сосредоточиться, всё смотрела на его лицо, слушала его голос, а мысли были лишь об одном, что тот не свободен.
По его предмету она получила «удовлетворительно», хотя знала его неплохо, и это было единственное воспоминание о девичьей влюблённости.
Всё уже перегорело. Да и было ли больно? Совсем нет. Уже двадцать шесть лет!. Почему именно сегодня нахлынули мысли об этом?
Но упрямая мысль: «Как же прекрасно быть любимой!» не отступала.
Лидушка обернулась:
– Чему улыбаешься, Ольга? – весело спросила она
– Да так, просто радостно!
Под ногами что-то хрустнуло. Девушки остановились передохнуть.
– Послушай, Ольга, – начала Лидушка, – Интересно, почему папа вчера сказал, что доктора компрометируют, у него я побоялась спросить. Но хотелось бы понять.
И ступая дальше, прибавила:
– Я же не так глупа, и в прошлом году слышала о многом, но пан священник вчера сказал: «Она и правда сильно сдала!» О ком это ещё, как не о пани Ждарской?
– Какой пани Ждарской?
– Около полутора лет назад приехала сюда чужеземка из Карловиц, никто этой пани не знал, кроме доктора. Старая горничная. Поговаривают, будто доктор частенько к ней наведывался.
– Была вдовой?
– Нет… Говорили, будто ушла от мужа. Была очень больна…
– Совсем?
– Умерла прошлой осенью…
– Ах! Как же так? – Ольга остановилась подавленая.
– О чём ты?
– Ни о чём – просто пришло в голову…
– Чего мне не стоит знать?
– Лицо доктора мне показалось печальным…
– Показалось? Может быть. В конце концов, не всё ли равно?
Они продолжили идти по тропинке. Вот уже почти дошли до вершины холма, в нескольких шагах от часовни.
Отсюда простирался широкий вид вдаль.
Над всеми постройками возвышался Карловиц, но и за ним ещё можно было разглядеть самые дальние горизонты: волнующиеся поля, сутуловатые степи, цветение зелёной весны, ещё обнажавшей тёмные стволы пышных лесов.
Взгляд Ольги, миновав прекрасные образы, остановился на дороге, будто цепляясь за деревеньку, мелькавшую за деревьями.
Лидушка, поймав её взгляд, пояснила:
– Это Лготки. Там можно доктора встретить, он как раз в эту деревню направился. Посмотри на церковь у леса – мы ездим туда по воскресеньям, И Карловиц отсюда виден во всей своей красе. Довольно большой город, там и школа крупная. А вон, рядом – видишь домик с заострённой, высокой крышей? Там доктор живёт.
Она ещё быстро называла ближайшие деревни, а потом поспешно повернулась к часовне, полукруглой кирпичной, со слабо заметной потрёпанной ветром штукатуркой на фасаде. Внутри часовня была выложена каменной плиткой, выбелена и украшена, в отдельной нише стоял большой крашеный чёрный деревянный крест.
Основание Распятия было невероятно громадным, Голова Спасителя была наклонена, но Лик вырезан довольно неумело, хотя искренне выражал боль и страдание.
Над Крестом висел небольшой светильник а у Ног Христа лежал сухой венок.
– Вот сюда, Ольга, – показала Лидушка, прилаживая свой венок, – Последние осенние цветы. А теперь обновим первыми весенними! Какой венок будет следующей осенью?
Осень! Ольга странным образом уже и забыла про это слово. Да и что думать сейчас об осени, когда ещё только весна!
Она чувствовала её своим учащённым сердцебиением, ясной, беспричинной радостью, завладевшей всем её существом, девушка будто сливалась с ароматом цветов в своих руках. Склонившись к ним, она преклонила колени и положила свой венок рядом с Лидушкиным.
– Первые весенние цветы, – шепнула она.
