Читать книгу Большая книга ужасов – 79 - Мария Некрасова - Страница 7

Нас высадили, наверное, у самого дальнего берега, с него вообще не было видно других островов – только вода-вода… Мне так показалось. От этой воды у меня еще в лодке закружилась голова, и даже сейчас на берегу мне казалось, что все вокруг покачивается и рябит. В спину меня кто-то толкнул, я отошла от лодки и присела на поваленное дерево.

Наши еще высаживались. Софи стояла посреди лодки и всем мешала. Она странно оглядывалась, будто чего-то ждала:

– Леня, разве здесь старый корпус?

Лысый хихикнул:

– Забыла все, да? Ты совсем маленькая была, когда его закрыли на ремонт. Сейчас тут все по-другому, вот увидишь.

Софи рассеянно перелезала через борт лодки, в шаге от пристани. Конечно, ступила в воду. Мне смотреть на нее было холодно, а она как будто не заметила:

– Погоди, Лень! Там деревья были…

– Что, выше? – Лысый заржал.

Софи замолчала, шагнула на берег. С ее мокрой ноги тут же налилась лужа, но Софи как будто не видела. Она отломила с куста веточку и принялась нервно жевать.

Я сидела на своем бревне, смотрела, как высаживаются остальные. В глазах еще рябило от воды, и еще я успела жутко замерзнуть на этой реке. Флер выгрузилась одна из последних, подошла ко мне:

– Ты чего?

– Мерзну.

– Не холодно же!

Я не стала спорить.

От пристани шла единственная вытоптанная тропинка куда-то в глубину леса. Корпуса как такового и видно не было за деревьями. Светало. Над головой орали птицы.

Мальчишки уже удрали по тропинке куда-то в лес. Софи так и стояла на берегу, жуя свою веточку. Лысый болтал с дядей Сашей.

– Веселая компания у вас, а? И как только справляетесь!

– Молча, – ответил Лысый и показал жест: все в порядке.

– Ну, если что – звоните.

– А у нас тут лодка есть.

Лодочник кивнул и отчалил. Лысый поднял с берега свой огромный рюкзак, надел:

– Чего стоим, девчонки?

Я задумалась и девчонок и Лысого догнала только на дорожке к корпусу. Софи так и плелась в хвосте и, кажется, еще пыталась о чем-то спросить Лысого, но он отмахивался.

Мы уходили дальше в лес, но темнее уже не становилось, был виден каждый камешек под ногами, каждый несчастный листик, и впереди за редеющими стволами уже показался маленький домик из красного кирпича. Мальчишки уже торчали во дворе и заглядывали в окна, подтягиваясь на подоконниках.

– Там были деревянные корпуса, – сказала Софи.

– Сгорели? – спросила Флер.

– Сгнили, – вмешался Лысый. – Хватит глупости болтать: еще не вошли, а вам уже что-то не нравится.

Мы с Флер стали уверять его, что нам все понравится, лишь бы он отстал. Софи помалкивала. Деревья, дом, тропинку она рассматривала поджав губы.

Я шла следом, предвкушая, как сейчас завалюсь спать после этой жуткой ночи. В машине разве выспишься?

Дом снаружи я толком не разглядела – успела заметить, что он яркий, и все. На крыльце я думала, что Лысый полезет за ключами, а он окликнул мальчишек, висящих на окнах, нажал дверную ручку и вошел.

В нос мне ударил странный тяжелый запах пыли и гнили. Я вошла за Лысым и тут же поискала, где сесть. Запах был жуткий. Как будто в доме на пару месяцев забыли ящик мяса и немного банановой кожуры.

– Фу, что здесь было?! – Бад вошел, зажимая нос. Я наконец увидела большой светлый диван посреди комнаты и с удовольствием села. Сразу стало легче, даже запах чуть притупился.

Лысый растерянно потянул носом:

– Не знаю. Тут вроде должна быть уборщица.

– Какая еще уборщица? По-моему, ее уже давно нет.

– Не ворчи… – Лысый уставился куда-то вверх и завопил: – Петровна! Мы приехали! Ты жива тут вообще?

Откуда-то сверху послышались шаги. Прямо за диваном была лестница на второй этаж, откуда быстро спускались ноги в резиновых шлепанцах. На середине пути они замерли, и странный голос произнес:

– А я вас не ждала…

– А мы вот они! Авария в новом корпусе, так что принимай жильцов. Что у тебя за вонища в доме?

Ноги зашагали вниз, медленно и тяжело, будто хозяйка весит не меньше тонны. Когда она спустилась целиком, я увидела темно-синий халат и много-много седых волос, шапкой обрамляющих лицо.

– Холодильник сломался. – Со своей лестницы она спустилась прямо ко мне. Я встала и шагнула навстречу. Перед глазами тут же забегали разноцветные зайчики, и я почувствовала, что опять падаю в яму, как много лет назад.

* * *

Кажется, я падала целое лето. Спала, но так и не смогла выспаться. У меня болели голова и горло, и мне даже снилось, что они у меня болят. Иногда я видела сервала. Он лежал в том же углу, в той же клетке, с теми же бинтами и капельницами, и меня это не удивляло. Казалось, что я опять в Африке, в том же госпитале, где валяются сервалы по углам, потому что им тоже больно. Больно было, да.

Иногда ко мне кто-то приходил, чтобы сделать укол или дать сиропа с запахом трав. От сиропа жутко хотелось пить, но, когда я просила, меня не слышали. Так бывает в страшных снах: изо всех сил бежишь – а сама остаешься на месте, орешь – а не выходит ни звука.

Мой воображаемый сервал не выздоравливал. Лежал, обмотанный своими бинтами, иногда разевая рот в беззвучном шипении. Мне казалось это в порядке вещей: я болею, он болеет. Когда ему станет лучше – значит, и мне.

Постепенно я научилась определять ход времени. Первый укол, самый противный, был с утра, когда за окном орали птицы и, кажется, пробивалось сквозь шторы какое-то солнце, потому что подушка с той стороны была горячей. За ним следовал сироп, и до обеда меня оставляли в покое. В обед громко двигали стулья, звенели ведром, и, кажется, мою кровать тоже двигали. Мое воображение дорисовывало швабру, тряпку и ноги в резиновых тапочках поверх носков, синий халат, растрепанные седые волосы. Она гуляла туда-сюда по моей маленькой комнате, орудуя своей шваброй, резкая, как будто хочет протереть пол насквозь, и сервал на нее шипел. Наверное, это меня в ней пугало – то, что ее невзлюбил сервал. Глупо, ужасно глупо, но при виде ее мне становилось не по себе. Я старалась разглядеть получше ее тапочки, только чтобы не поднимать глаза. Еще меня преследовал этот запах тухлятины и пыли. Казалось, он исходил от меня самой, я чувствовала его постоянно. И даже эта женщина, пахнущая тряпкой, не перебивала его, а просто добавляла общей атмосфере новых нот.

Заканчивалась уборка очередным сиропом, и низкий голос говорил: «На, Джерри». Я пыталась сказать, что меня зовут Жули, но никогда не получалось. Вечером мне наконец-то давали воды: те же пальцы, пахнущие тряпкой, проталкивали в рот носик поильника. Я выпивала его за пару глотков и просила еще, но за водой неминуемо следовали сироп и еще один укол под тот же голос: «Потерпи, Джерри». «Меня зовут Жули», – напрасно пыталась сказать я, а потом наступала ночь.

Ночью мой сервал пропадал из виду. Будто не его, а мою клетку накрывали пледом со всех сторон, чтобы животное не пугалось и спало себе. Ночью я как будто и не спала. Я лежала и слушала звуки вокруг, все еще не понимая до конца, где я. И я слышала только птиц. Никаких человеческих звуков: топота, скрипа половиц, голосов, даже телевизора или шума воды в туалете. Я была совсем одна в этой тишине, если не считать птиц за окном.

Тогда я думала о Лео. Если бы он был здесь, хоть вечером, хоть днем, я бы слышала его гитару. Я привыкла ее слышать с утра до вечера, а иногда и по ночам. Тогда бы Лысый сразу прибежал с воплями, но ничего этого нет. Да и остальные наши не могут не шуметь. Где я вообще? И куда улетает по ночам эта в тапочках? Когда она уходит по вечерам, она как будто испаряется сразу за дверью, я не слышу звука ее шагов.

…А утром она опять приходила с сиропом. Так прошло трое суток с того момента, как я научилась их считать. А потом сервал исчез. Вместе с той комнатой, где я его видела.

* * *

Комната теперь была другая, не та, большая, внизу, где я провалилась в яму, а очень маленькая. Две кровати (на второй пусто), стол, два стула, окно, дверь в ванную. В окно пробивался солнечный луч, и тень от рамы лежала на полу огромным крестом. Тихо. Ужасно тихо, даже птицы не кричат.

С той стороны кто-то резко нажал дверную ручку, дверь открылась. На секунду мне показалось, что я все еще в бреду – настолько эта женщина была похожа на ту, что рисовало мое воображение, воспаленное болезнью. Тогда, пока я болела, мне представлялась какая-то баба-яга, которая ухаживала за мной, и сейчас она была в моей комнате. Резиновые тапочки поверх носков, темно-синий халат, некрасивое старое лицо. Седые волосы торчат в разные стороны, обрамляя голову как шапка из барана. Глаз как будто и не было толком: маленькие, светлые, не сразу разглядишь под нависшими тяжелыми веками…

Я инстинктивно отпрянула от нее в сторону окна и выдернула из руки катетер. Боль резанула руку, и простыня тут же окрасилась красным. Пластырь с прилипшими волосками болтался на руке лоскутком, на нем висел катетер с длиннющей иглой. Не знала, что они такие.

– Джерри! – Женщина, пахнущая тряпкой, шмякнула на тумбочку поднос со шприцем и бутылкой сиропа. Бутылка опрокинулась, ударилась о поднос и тут же залила его розовым густым киселем.

– Черт! – Она бросила на меня быстрый взгляд, и я пожалела, что проснулась. Она зыркнула еще раз, и я захотела позвать Лысого.

– Ваш учитель уехал в город, – сказала она ни с того ни с сего. – И оставил вас на меня. И вот что получилось. – Она кивнула на мою залитую постель. Кровь еще капала. Капельки скатывались по коже и застывали бусинами на простыне, уже насквозь красной, как будто убили кого. Женщина, пахнущая тряпкой, покачала головой: – Аккуратнее, Джерри!

– Меня зовут Жули.

– Вот и жди теперь, пока я все уберу.

Она вышла, и мне сразу стало легче. Я села на кровати и выглянула в окно. Двор, дорожка, уходящая к реке, деревья. Никого наших не было на улице. Не проснулись еще? Я стала гадать, сколько я здесь провалялась. Три дня я помню, но их было больше, остальные слились в один полусон. Пять? Десять? И почему, наконец, в доме так тихо?!

Я потихоньку встала – и у меня тут же закружилась голова. Комната поплыла перед глазами, но я устояла. Долго же мне пришлось лежать! Я вцепилась в спинку кровати, вдох-выдох, и половицы уже не мелькают перед глазами, а лежат как им полагается. Я постояла еще немного, давая голове встать на место, и потихоньку отпустила спинку кровати. Порядок. Пол под ногами, потолок над головой, можно идти.

Я благополучно дошла до двери, открыла, шагнула в коридор. Тихо. В своей комнате я слышала хотя бы пение птиц за окном, а сейчас, едва закрыв за собой дверь, опять окунулась в эту жуткую тишину. Показалось, что я еще сплю или даже проснулась, но где-то не там. Засыпала здоровая в доме, где полно народу, а проснулась больная и одна. Если не считать женщины, которая пахнет тряпкой. Да и той не слышно.

Длинный ряд дверей в коридоре, за которыми должны спать мои одноклассники. Ну да, скорее спят – иначе почему так тихо? Я не выдержала, дернула на себя ближайшую дверь, и она не поддалась. Тогда я толкнула – заперто. На своей двери я не видела задвижки, только замок для ключа, неизвестно зачем, но он там был. Они были во всех дверях, эти замки. Может, они захлопываются и мне надо было взять ключ? Я толкнула свою дверь – открылась. Не захлопывается. Я подумала постучать и зачем-то обернулась на лестницу, ведущую вниз, в гостиную. Прямо на меня по лестнице поднималась женщина, пахнущая тряпкой.

Я быстренько драпанула к себе в комнату и плюхнулась на кровать. Сердце колотилось, рискуя выпрыгнуть. Я прекрасно понимала, что женщина, пахнущая тряпкой, не может быть опасна, что она, в конце концов, ничего мне не сделала, она меня лечит, она хорошая. Но злить ее очень не хотелось.

Почти сразу дверь толкнули, и вошла женщина, пахнущая тряпкой.

– Не вставай, Джерри. Тебе нельзя вставать.

Я даже не стала ее поправлять в этот раз. Отчего-то ее лицо не располагало к спорам. Нет, когда мне надо, я и с Бадом поспорить могу, и с Лысым. Но эта – она другая. В ней было что-то странное, что пугало.

– Джерри, лежи. У тебя температура.

Да, у меня температура. Фигня всякая в голову лезет.

Я лежала (красное пятно противно липло), и женщина, пахнущая тряпкой, принялась лепить килограмм пластыря на мою больную руку. Потом она достала свежий катетер и стала дырявить мне другую руку. Она попала не с первого раза, но я все стерпела.

Когда она закончила, я спросила: «Где все?» – но она опять отмахнулась. Кажется, она не понимала меня. Или не хотела понимать.

Физраствор бежал по трубочке, и у меня опять все плыло перед глазами. В лодке, что ли, простудилась или ночью в машине? Какая теперь разница, когда меня лечит женщина, пахнущая тряпкой и Лысого рядом нет.

Она возилась со склянками на тумбочке, я потихоньку рассматривала ее лицо. Я наконец поняла, что меня пугало: она выглядела неживой! Однажды Лысый приносил нам резиновые маски, которые надевались на голову чулком. Мы носились по школе, изображая кто старуху, кто старика, кто непонятную кикимору. Вот женщина, которая пахнет тряпкой, – она была будто с ног до головы в таком костюме. И маска, и руки-ноги – вся как будто неживая. И эти маленькие глаза под нависшими веками вполне укладывались в мою версию с маской. Хотелось ущипнуть за локоть и услышать, как щелкнет по коже холодная резина. Я побоялась.

Она перехватила мой взгляд, зыркнула, и я тут же сделала вид, что рассматриваю пятно на своей простыне. Где-то в голове застучал пульс, и та ниточка, которая связывает человека с животным миром, натянулась в груди струной и дзенькнула: «Беги!» Я даже дернулась в сторону двери, но под взглядом этой женщины сделала вид, что хочу почесаться.

– Тебе нельзя вставать, Джерри, – повторила она. Пустые пузырьки из-под лекарств торчали из ее кулака в разные стороны, как пятерня сервала с огромными когтями. – Мне надо уходить. Я могу быть уверенной, что ты опять не выдернешь капельницу и не отправишься гулять?

Кажется, это был первый раз, когда она обратилась ко мне с вопросом. Рука со склянками уперлась прямо мне в лоб: если я сейчас кивну – обязательно задену. Они не пахли ничем таким, эти склянки, и не выглядели опасными, но мне не хотелось к ним прикасаться.

Ее нависающие веки нависли еще больше, зашевелились седые редкие брови, на месте глаз я видела только смутный блеск будто капелек воды. Я ее разозлила. Я вжалась в подушку головой и коротко кивнула. Еле-еле, сама почти не заметила этого движения, но все-таки я задела склянку.

Она выскользнула из пальцев и больно шмякнулась мне на руку. Женщина, пахнущая тряпкой, забрала склянку и улыбнулась:

– Я не верю тебе, Джерри. Но я рада, что ты выздоравливаешь, раз у тебя появились силы проказничать. Я тебя, пожалуй, запру. – Отвернулась и пошла.

Я не смела ей возражать, но у самой двери она обернулась, как будто извиняясь:

– Пойми, тебе сейчас нужно лежать. Я не хочу, чтобы ты снова заболела. – Вышла. Хлопнула дверь. Два раза повернулся ключ в замке.

На улице орали птицы и шумели деревья под окном. Я представляла себе, как там сейчас здорово: утром не жарко, не холодно, а в самый раз, чтобы носиться по двору и гонять мяч или рисовать новые пейзажи. Я же здесь еще ничего толком не видела. От расстройства подступали слезы, а от них опять захотелось спать. Уже в тумане я слышала, как хлопнула соседняя дверь и кто-то торопливо прошел в сторону лестницы. Потом опять тишина. Короткая. Всего несколько секунд, а затем топот-бег обратно и хлопок той же двери. Кто-то вышел на лестницу и быстро передумал.