Читать книгу Кукла вуду - Мария Николаевна Сакрытина - Страница 2

Семиклассника Мишу Чиханова убили вчера – и он сразу стал школьной знаменитостью. Первый урок из-за него отменили, вместо него устроили собрание в актовом зале, траурно убранном, с Мишиным портретом над сценой. Портрет перевязан чёрной лентой, и на нём Миша как живой – испуганный, хмурый. Мы все смотрим на него и думаем, каким его нашли утром – зарезанным. Кто-то даже ставки делает, куда именно Мишу пырнули, и как. Как бы цинично ни звучало, его смерть вряд ли кого бы здесь тронула, не будь он нашим стипендиатом.

– Да он же нищий, – громко шипят из третьего ряда, пока завуч плачет на сцене. – Ему уже точно пофиг, а чего мы время тратим? У меня эксперимент стоит! Может, мы по-быстрому как-нибудь закончим?

Я пинаю Никиту, тот ловит мой взгляд, кивает, и ворчуна быстро заставляют заткнуться.

– Тох, – Никита тоже слёзную речь завуча не слушает – изучает ассортимент электронных магазинов в айфоне. – Ты не в курсе, что Ириша хочет на Новый год?

Ириша! Чёрт возьми, Никита – нормальный парень, пока дело не доходит до моей сестры. Которой он, кстати, на фиг не сдался.

Я тоже достаю айфон и, пряча его под креслом, показываю Никите фото страницы из “Cosmopolitan” – тонкий Ирин намёк утром. «Тох, я хочу на Новый год!» Никита делает пометку в блокноте (его пунктик – он не доверяет планировщикам смартфона) и подмигивает.

– Спасибо, бро.

“Тебе спасибо”, – думаю я. Мотаться по магазинам косметики мне сейчас совершенно не улыбается.

На минуте молчания я умудряюсь задремать. И вижу этого мёртвого беднягу на фото с лентой. Миша смотрит на меня так же серьёзно и говорит: “Ты следующий”. Губы не двигаются, но я всё равно слышу.

Похоже, что-то не то мы вчера пили с Никитой. Вроде было пиво – а убойная оказалась штука!

В следующее мгновение Никита дёргает плечом, на которое я упал головой, и всё возвращается: актовый зал, чёрно-белая фотография семиклассника (теперь молчит), заплаканная завуч.

Я вздрагиваю от странного холода (с утра мучаюсь, наверное, простыл) и снова прячу ладони под мышки. Никита что-то шепчет, также шёпотом переговариваются ученики и учителя. «Быр-быр-быр» слышно отовсюду. Мы выходим в коридор, и я, на секунду обернувшись, очень реально представляю своё фото в этой рамке с чёрной лентой.

Да чёрт возьми, чем Ник меня вчера напоил?!

Перед дверью в класс он отдаёт мне учебники, которые я благополучно забыл на кресле в зале. Ещё и суёт таблетку «Аспирина» со словами: “Выпей, полегчает”. Я выдавливаю улыбку и ухожу в класс. У Никиты сейчас литература, как у Иры, встретимся мы лишь на истории через два часа.

Поскольку школа у нас продвинутая – для ботанов, как говорит папа – при поступлении мы сами выбирали учебный профиль. Меня родители со средней школы готовят в дипломаты, потому моя жизнь расписана на несколько лет вперёд. Сейчас я налегаю на историю, общественные науки, психологию и языки. В конце этого класса на выпускном я получу аттестат, обязательно без троек и самое большое с двумя четвёрками; сертификат “ЕГЭ” по истории, обществознанию, английскому, французскому и, конечно, русскому и математике – не меньше восьмидесяти баллов каждый. А ещё сертификат баккалавриата, потому что родители ещё не определились, куда послать меня после школы – в МГИМО, как хочет папа, или в SciencesPo, Институт политических исследований в Париже, как желает мать. Решающим на семейном совете будет слово деда Эдмонда, потому что полгода назад он переписал в мою пользу завещание (с дядей они снова поссорились).

Лично я не вижу никакой разницы между Парижем и Москвой – семья меня везде достанет. Ну и пусть.

На психологии сосредоточенная Дарья Николаевна вместо продолжения лекции о конформизме моделирует ситуацию “На вас напал маньяк: что делать?”. Ну правильно, на бедного Мишу он же напал. Значит, и мы в потенциальной опасности. Надо знать, что делать.

Нервная у нас психолог.

Если бы роль маньяка не исполняла активная, но очень уж безобидная Саша Колесникова, мы бы, наверное, прониклись. А так к Саше за нападением выстраивается очередь – заодно договариваются списать полугодовой тест по русскому.

– Сломайте его шаблон, – твердит Дарья Николаевна. – У преступника, как и у любого человека, в голове заложен определённый шаблон поведения жертвы. Сломайте его – это даст вам, по крайней мере, минуту.

Лучше всех ломает шаблон Ванька. Огромный, как шкаф, он надвигается на обомлевшую Сашу, распахнув руки, и басит на весь класс:

– Я люблю тебя!

– Ванюш, маньяк тебе не грозит, – смеётся Таня, которая как обычно сидит в углу и что-то помечает в блокноте. Иногда я думаю, мы все для неё подопытные кролики, и она за нами наблюдает. Порой, я на сто процентов в этом уверен.

– Татьяна! – тут же вскидывается Дарья Николаевна. – Никто не застрахован…

– Да, – перебивает Таня, – но вы на него посмотрите: любой нормальный человек в тёмном переулке обойдёт его стороной.

– Маньяк – не нормальный человек, – заводится Дарья Николаевна, и ролевая игра останавливается минут на двадцать – для лекции о ненормальности преступных элементов. Дарья Николаевна любит читать лекции, прямо как моя мать.

Когда доходит очередь до меня, Серый восклицает со своего места:

– Тоха, просто скажи, что у тебя отец ФСБшник, и маньяк сам свалит!

Улыбается даже Дарья Николаевна – ну и я тоже. И с улыбкой говорю Саше:

– Мой отец – директор ФСБ. Беги!

– Вот уж кому маньяк точно не светит. Его даже ненормальный стороной обойдёт, – добавляет Таня, и к маньяку-Саше вызывают её.

Всё ещё очень холодно. Особенно, когда нервная Вика Сафронова вдруг бросается в слёзы:

– Я просто представила, – лепечет она, – как на него… На этого мальчика… Тоже вот так… Напали… Он же ещё совсем ребёнок!

И мы все понимаем, что говорит она о погибшем Мише. Я с трудом вспоминаю, что видел его пару раз здесь, на общих семинарах по психологии. Худенький, низкого роста мальчик – идеальная жертва. Есть такие люди – не хищники, а именно жертвы. Слабые. Хищники их за версту чуют.

Но всех нас всё равно гложет нездоровое любопытство: почему он? Маленький семиклассник любил ходить ночью по тёмным переулкам? Правда? Неужели колоритней жертвы во всей школе не нашлось? Тот же Никита – наследник миллиардера. Его даже убивать не надо – отправляй отцу палец за пальцем. И маньяку удовольствие, и деньги от Никитиной семьи накапают. Правда, месть их тоже будет страшной – это простых людей не обязательно бояться, а у Никитиного отца связи. Но и куш больше.

Или я. А не дай бог Ирка. Правда, мы-то уж точно не ходим по тёмным переулкам, за нами постоянно следят – мать, горничные, водитель… Нет, вероятность того, что маньяк сумеет затесаться среди моих знакомых, близка к нулю, а значит, моя фотография никогда не окажется с чёрной лентой в актовом зале.

От этой мысли становится чуть-чуть теплее.

Вику успокаивают, на этом урок заканчивается. Следующей парой идёт история, там я встречаю и Иру, и Никиту. Сестра как обычно в окружении свиты верных подружек, мечтающих её подсидеть. Идеальная иллюстрация королевы школы, просто слизана из американских подростковых фильмов. Меня всегда удивляло: зачем это Ире? Она же не настолько глупа.

Никита поедает Ирку взглядом и уж точно не слушает об экономических реформах Хрущёва. Я сижу в чате нашего потока, пролистываю сто пятьсот непрочитанных сообщений – не то чтобы мне было скучно, просто я эту тему вдоль и поперёк уже изучил, и ничего нового учитель пока не рассказал. Ничего интересного нет и в чате: там со смаком обсуждают предстоящий тест по русскому и сегодняшнюю итоговую по алгебре. Много пишут об Ирке – здесь она на коне, русский ей, как мне обществознание или история: пятёрка обеспечена.

Потом – середина второго урока, от экономических реформ мы переходим к внешней политике, и это я слушаю с большим интересом, – а в чате всплывает: “Правда, что Фетисов всё ещё без пары на зимний бал?”

Я кусаю губу и буквально чувствую на себе взгляды всего класса. Чёрт, забыл! Надо было давно кого-нибудь выбрать, чтобы отвязались.

“Всех нормальных уже забрали, так что Фетисов в пролёте” – отвечает другое сообщение. И сразу же появляется следующее: “Ха, а я? Я свободна! Антон, возьми меня, я вся твоя”.

Начинается… И как-то сразу выходит, что большинство девочек с потока свободны и очень хотят напроситься ко мне в пару. Господи, да зачем? Спустя минут пять в чат приходит Ирка и предлагает аукцион: она согласна отдать мою руку, отрубленную, если нужно, за скромное вознаграждение. Размер скромности моей сестры впечатляет, но и тут находятся желающие. И даже второй после сестры знаток русского Саша Колесникова предлагает мне свой решёный тест, “или я встречусь тебе в тёмном переулке, берегись, Фетисов”.

Я закрываю чат и вызываюсь к доске – наш историк любит показательные диспуты с учениками и обычно просит выйти пятерых добровольцев, которым потом добавит бонусные баллы к финальной оценке. Помогает, если не смог набрать нужное количество на итоговом тесте, поэтому диспуты у нас любят, хоть историк остёр на язык и может так пропесочить, что самооценка скатится ниже плинтуса. Его любимая фраза: “Нужно уметь проигрывать”.

Никита тоже тут, наконец-то оторвался от “Ириши”. Толкает меня локтем, пока историк готовит доску.

– Ты чего пару-то к балу не выбрал?

– Забыл, – тоже шёпотом отвечаю я. – А ты с кем идёшь?

Он опускает взгляд, и я понимаю, что Ирка снова его продинамила. Вот стерва! Её пассия даже не из этой школы, могла бы… Могла бы хоть сюда его не тащить!

– Брось, – говорю я, глядя, как сестра хихикает с подругами. – Она ещё одумается.

Никита грустно улыбается. Кажется, он готов пребывать во френдзоне вечно, лишь бы быть рядом с Иришей. Надеюсь, это не заразно.

Историк, наконец, заканчивает с доской, и проектор транслирует запись известного заседания ООН, где Хрущёв стучит ботинком по трибуне и грозится показать кузькину мать. А я с головой ухожу в задание и не вспоминаю о бале и не найденной к нему паре до обеденного перерыва. Вот тогда меня накрывает – кажется, вся женская часть нашего потока решила перекусить мной.

Они занимают мой любимый столик, они приносят для меня поднос с едой, они говорят все разом и строят глазки – все по-разному, и я понимаю Таню: на них сейчас можно ставить любой социальный эксперимент, согласятся не раздумывая. А можно записать результаты наблюдения, и этого хватит на итоговую работу по психологии.

Чего я не понимаю, так это почему я? Да, у меня папа – директор ФСБ, а дед – французский граф. И что? У нас в школе через одного все такие. Я ничем не отличаюсь – в учёбе я середняк, по жизни не лидер, не выделяюсь. Серьёзно, они правда только на внешность клюют? Вон, Никита тоже не занят, а он у нас звезда, почему никто не набивается в пару ему?

Короче, отвалите от меня, дайте спокойно поесть!

Ничего подобного я, конечно, не говорю. Женщина – существо нежное, и обижать её нельзя, это в меня с детства вбили. И я улыбаюсь девочкам, пытаюсь участвовать в беседе, говорю комплименты. Но больше всего на свете хочу оказаться за дальним столиком столовой, на “галёрке”, где пусто и тихо.

А сразу после обеда начинается мой личный ад – алгебра.

Здесь уместна предыстория. Весь десятый класс, пока к нам в школу не пришёл Дзиев Олег Николаевич, такие, как я, на алгебре жили хорошо. Проще говоря, мы списывали. Стипендиаты давали нам свои домашние, контрольные и за умеренную плату, а иногда и вовсе из энтузиазма делали за нас практические проекты. Я честно даже не вникал, что копирую в тетрадь или в контрольный лист. А зачем? В жизни мне не придётся решать логарифмы и запоминать число “пи” после запятой. А тратить время на ненужный, но обязательный по решению государства предмет – уж увольте.

Но в начале года наш старый преподаватель отправился на пенсию, и ему на замену явился молодой, но перспективный Олег Николаевич.

Первым делом весь поток обсуждал в чате, каково негру – а Олег Николаевич просто идеально чёрен, ещё и одежду предпочитает такого же цвета; не человек, а уголь! – так вот, каково ему носить русское имя? Его родители русские? Нет, оказалось, русская у него только мать, и той давно нет в живых. Олег Николаевич (отчество по русскому дедушке) долго путешествовал по миру, пока не решил снова осесть в Москве. Как он попал к нам в школу – чёрт его знает, но мы сходу окрестили его “Шоколадным зайцем”. И заяц этот оказался весьма жесток.

Он быстро вычислил халтурщиков вроде меня. На первой же его контрольной мы схлопотали двойки – треть потока. Пришлось засесть за учебники (хотя кое-кто устраивал истерики завучу и директору), но это, конечно, не помогло. К концу полугодия я – зачем себе врать? – не освоил и половину материала предыдущего года. И как выкручиваться сейчас – не представляю.

Уроки алгебры Олега Николаевича больше напоминают индивидуальные занятия. Он каждому раздаёт свой список заданий – и решай их хоть до посинения, пока не закончишь. А когда закончишь – дадут ещё. И ещё. Я зверею уже через полчаса, через час хочу тихо выть, через полтора – ругаться в голос. Мой личный рекорд – пять часов алгебры. И дольше бы просидел с этим инквизитором, если бы завуч нас не выгнала (ей мать позвонила, поинтересовалась, почему сын не присутствует на семейном ужине; ибо семейный ужин – это святое).

И вот сижу я теперь, смотрю на листок с заданиями и пока ещё тихо тоскую. Ох, чувствую, установлю сегодня новый рекорд. Интересно, дядя Федя… Фредерик знает телефон школы и догадается меня спасти? Ирка – точно нет, она по торговым центрам закупаться побежит. Отец на работе, а мать только к полуночи приедет, и то если самолёт из Милана не опоздает.

Сумки и телефоны мы оставляем на столе у входа в класс, так что даже занять себя кроме алгебры нечем. А решать смысла нет – я и отдалённо не понимаю, что тут происходит! В смысле, на листке с заданиями.

Надо было выбрать за обедом самую умную по алгебре девчонку и пригласить её на бал – может, тогда она бы как-нибудь мне помогла? Хотя как? Этот цербер заранее знает, что я половину не решу, и точно не примет «не мой» результат.

Да и кто у нас по алгебре шарит? Хм… Ну у кого-то же я раньше списывал?

Время идёт, класс пустеет. Я оглядываюсь, ловлю виноватый взгляд уходящего Никиты: прости, мол, но что я могу? Ну да, цербер бдит, сидит, вон, в углу с кем-то из сильно умных, задачу обсуждает.

Нет, списывать смысла нет – он поймёт и работу не примет. Если списывать, то только так, чтобы ошибиться в тех местах, где я обычно ошибаюсь – то есть, похоже, везде.

Ещё полчаса. Я мусолю листок с заданием. Отпрашиваюсь в туалет – школа уже тихая-тихая, почти пустая. Заодно покупаю в автомате кофе, сразу два. Холодно…

Нарочито медленно возвращаюсь – цербера в классе уже нет, но (я знаю), только попробуй сбежать – и завтра это сидение продолжится. При необходимости даже послезавтра. Знаем, проходили.

Как же скучно!

Минут через десять, в очередной раз не справившись с графиком, я откидываюсь на спинку кресла и оглядываю пустой класс. А, нет, не пустой. В противоположном углу горбится над тетрадью какая-то девчонка. Забавная у неё косичка – тонкая, как мышиный хвостик. Ей совершенно не идёт, такие волосы распускать надо. Ирка бы прочитала ей лекцию по стилю и очень едко бы высмеяла…

Кстати, а кто это? Откуда? Десятый класс? Девятый? Своих-то я всех знаю.

Девочка поднимает голову, словно чувствует мой взгляд. Вздрагивает и тут же опять утыкается в лист, просто излучая страх – длинная неопрятная чёлка висит, закрывает её глаза и бросает тень на лицо. Мне становится стыдно – только почему? Я же ничего не сделал, чем я мог её напугать?

Отворачиваюсь – но делать нечего, а девочка кажется интересной. Чего она боится? Не меня же. И как вышло, что раньше я её не видел?

Ещё минут десять я развлекаюсь тем, что ловлю её взгляд искоса – она подсматривает из-под чёлки. Насторожено, и впрямь как мышонок. Я снова ей улыбаюсь – специально стараюсь, чтобы улыбка вышла ободряющей. Получается – «мышонок» поднимает голову и робко улыбается в ответ.

А я получаю возможность её рассмотреть. Господи, да она как будто специально серую мышь изображает! Серое платье-балахон, косичка эта, резинка для волос тоже серая. Полиции моды на неё нет.

Но чем больше я смотрю, тем больше удивляюсь – она же симпатичная. Очень худая, тонкая, вся словно из углов состоит и прямых линий. Какие острые скулы… И глаза огромные. Робкие, как её улыбка. Девочка-эльф.

Хм! А как я предупредительно взял второй стакан кофе! Я же тут надолго решил остаться – почему бы не познакомиться с серым эльфом? Делать-то всё равно нечего.

Она вздрагивает, когда я встаю, снова опускает голову, отгораживается волосами. Ни-че-го, сейчас я с помощью кофе её выманю. Надеюсь, ты, эльф, сладкоежка, как и я? И любишь карамельный латте? Хорошо, ещё остыть не успел. И шоколад у меня где-то был. Все девчонки любят шоколад, это же аксиома.

Я подвигаю ближайшее кресло к её столу, снимаю крышку с кофе. Жду. Должна же она хоть голову на запах поднять?

График чертит. Забавно. Может, она кофе не любит?

Ну ладно…

Я шуршу фольгой нарочито громко, а потом, сделав голос мягким, чтобы не вспугнуть, тихо спрашиваю:

– Хочешь шоколадку?

Она поднимает голову, смотрит на меня огромными чёрными (тёмно-карими, конечно, но сейчас, в тени, они кажутся чёрными) глазами. Потом зачем-то оборачивается – но за её спиной никого, естественно, нет.

– И кофе. – Я вручаю ей стакан и кладу шоколадку рядом. – Тут холодно, тебе не кажется? Кофе согреет.

Лично на меня кофе уже не действует, но девочка послушно пьёт его следом за мной. И как будто чуть-чуть смелеет. По крайней мере, даёт услышать свой голос, тихий и прерывающийся.

– Т-ты сп-писать хочешь?

Зрелище жалкое, если честно. Ещё и заика. И я откровенно не понимаю, почему от него у меня вдруг теплеет на душе, и хочется погладить этого забитого эльфа по голове, успокоить: “Не бойся, я не обижу”. Кто её так запугал?

Я делаю ещё глоток кофе, потом улыбаюсь.

– Нет, зачем? У нас же задания разные. – И, чтобы она опомниться не успела, тут же интересуюсь: – Как тебя зовут?

– Оля, – шепчет она.

Мда. Кто назвал эту забитую серую мышь именем суровой княгини-реформаторши¹?

Я наклоняюсь к ней, ловлю взгляд.

– А я Антон.

– Я з-знаю, – говорит она и глаз не сводит с моих губ. Да, я очаровательно улыбаюсь. Смотри и расслабляйся. Улыбкотерапия. Но, чёрт возьми, у меня и правда на душе теплеет от её робкого взгляда. Почему так?

– Правда? А я умудрился тебя раньше не замечать. С какого ты потока?

– С т-твоего.

Ничего себе! Я замираю. Серьёзно? Где раньше были мои глаза? Этот серый эльф так мила, и всё это время училась со мной? Эх, Антон, Антон! А я ещё считал, что разбираюсь в людях. Ну-ну – под носом ничего не вижу.

– Правда? – Я бросаю взгляд в её тетрадь. Бог мой, я формул-то таких не знаю! Она явно не из отстающих по алгебре. – Наверное, ты с технической параллели? Алгебра-физика-химия?

– Д-да. – Она беспокойно теребит руками карандаш и листок черновика.

Интересно, если я возьму её за руку, это её испугает?

– Тогда неудивительно, что я тебя не знаю. Мы вряд ли часто встречались.

На её лице мелькает грустная улыбка, словно говорит: “Чаще, чем ты думаешь”. Я тихо смеюсь, потом чокаюсь с ней стаканом.

– Что ж, тогда за знакомство. Почему ты не берёшь шоколад? Не любишь белый?

Помедлив, она смущённо говорит:

– Он очень сладкий.

– О да! И это же круто, – улыбаюсь я. – Ты не сладкоежка?

Она качает головой.

– А горький любишь?

Она колеблется, но я и так читаю по её лицу – любит. Не понимает, почему я предлагаю, боится согласиться, но любит и хочет.

– Тогда жди здесь.

Через пять минут я приношу ей большую плитку горького шоколада из автомата в коридоре. Она смотрит настороженно сначала на меня, потом на тетрадь у меня на столе. И, наконец, спрашивает.

– З-зачем?

– Что “зачем”?

– З-зачем т-ты… это д-делаешь? – и кивком указывает на распечатанную и уже разломанную плитку горького шоколада у себя на столе.

Хороший вопрос. Я пожимаю плечами и закусываю белым шоколадом. Чёрное и белое на одном столе рядом – смотрится красиво.

– Захотелось. Ты против?

Она снова смотрит на мой стол.

– Т-тебе н-нужна п-помощь п-по алгебре?

Боже мой, эльф, за тобой что, никогда не ухаживали? Из какой пещеры ты вышла?

Но вместо ответа я сначала снова улыбаюсь, притягивая её внимание, потом спрашиваю:

– Как твоя фамилия?

Она медлит, словно я спросил что-то не то. Но потом всё же отвечает:

– Алиева.

Э-э-э… Кто?

– Алиева? – повторяю я. – Дочь гендиректора холдинга “Нефтегаз”?

Она отводит взгляд.

– Странно, – вырывается у меня. – Я видел его дочь. Ей лет двенадцать.

– Альбина, – тихо говорит она, больше не глядя на меня. – Моя сводная сестра.

А-а-а… Что ж, бывает.

– Ты, наверное, живёшь с матерью? – Бывает, первый брак распался, потом нефтяной магнат Алиев мог жениться на любовнице. Обычное дело.

Эльф опускает голову, снова утыкается взглядом в свою тетрадь.

– Нет, она умерла… одиннадцать лет назад.

Чёрт.

Я подвигаю ей шоколадку. И говорю так мягко, как только могу:

– Извини. Я не знал.

Она молчит. Я тоже – понятия не имею, что бы ещё у неё спросить, чтобы не испугать и не расстроить. Можно, конечно, вернуться за свой стол… И оставить её так? Нет, нельзя.

Я редко попадаю в ситуации, где не знаю, что сказать. И не понимаю, почему сейчас таким важным кажется заставить её снова смотреть на меня, вырвать ещё одну, пусть и робкую улыбку. Да что со мной сегодня?

О!

– Хочешь пойти на зимний бал? В смысле, со мной.

Получилось! Она смотрит на меня – изумлённо, словно ушам не верит. А может, и правда не верит.

– Хочешь? – повторяю я и всё-таки беру её за руку. Ту, которой она вцепилась в свой карандаш.

Рука у неё тёплая, маленькая с длинными нервными пальцами. Мне хочется сжать её крепче, успокоить, но эльф напряжена, снова испугана – вот-вот вырвется.

– Х-хочу, – тихо говорит она, и я улыбаюсь ей искренне, а не фальшиво-ободряюще, как обычно.

– Отлично. – И лезу в карман за телефоном. А, чёрт, он же на столе математика. Ладно. Я хоть и не Никита, но блокнот у меня тоже есть, как раз для памяток. Я отрываю жёлтый лист, пишу на нём номер телефона и кладу эльфу на тетрадь. Потом протягиваю ей блокнот. – Напиши свой номер.

– Зачем? – выдыхает она.

Точно из пещеры вышла. Но, чёрт возьми, даже это кажется милым. Почему?

– Я тебе позвоню.

– Н-не надо! – тут же выдыхает она, отпрянув.

– Почему?

– Т-ты же шут-тишь, да?

Неужели похоже?

– Нет.

Она изумлённо смотрит на меня, и за это время я обещаю себе узнать, кто с ней встречался раньше и как минимум жестоко его избить. Как у него получилось так запугать этого бедного эльфа?

Потом она пишет номер, я смотрю на него и только сейчас (вверх ногами, как я раньше смотрел на её тетрадь, сообразить было сложно) понимаю, что уже не раз видел этот почерк. Не она ли писала мне домашние работы и практические по алгебре, которые я потом списывал? И лабораторки по физике?

Почему меня никогда раньше не интересовало, кто их пишет?

– Спасибо. – Я убираю блокнот.

Она кивает, потом ставит на стол стакан с кофе и просит:

– Д-дай мне, п-пожалуйста, т-воё зад-дание.

Я улыбаюсь и смотрю ей в глаза.

– Незачем. Давай лучше поболтаем. Где тебя встретить, когда поедем на бал? Ты ведь не будешь против, если я тебя подвезу?

Она отводит взгляд, потом молча встаёт, подходит к моему столу и берёт листок с заданиями вместе с тетрадью. Возвращается.

– Не стоит. – Я протягиваю руку за тетрадью. – Всё равно будет видно, что не я решал.

Она садится, переворачивает свой черновик чистой стороной листа вверх. Смотрит на мои задания, потом на решения, поднимает брови, но не смеётся, хотя именно этого я жду.

– Не будет.

И быстро-быстро пишет убористым знакомым почерком на листке с моим номером телефона. Пяти минут не проходит, а она протягивает решения мне.

– В-вот. Т-там с ошибками, к-как т-ты об-бычно делаешь. Но п-почти верно.

– Откуда ты знаешь, какие я обычно делаю ошибки?

Она кивает на мою тетрадь.

– В-вижу. Они системные. П-повторяющиеся.

Ух ты. А эльф у нас с мозгами. Причём, по алгебре… То, что она может быстро меня подтянуть, я понимаю сразу, как и то, что она мне нравится. Выгода налицо.

Прекрасно, значит, балом мы не ограничимся.

Я окидываю её взглядом снова, на этот раз всю. Значит… стилист – это точно. В ателье уже не успеем, у них сейчас горячий сезон. Привезу ей несколько готовых платьев на примерку. Голубой… Ей точно подойдёт голубой, прохладный, светлый. И металлик. Или цвет «электрик». Определённо. Размер точно “S”, можно даже поменьше посмотреть. Скинуть матери сообщение, чтобы что-нибудь подобрала в Милане? Я привычно тянусь за телефоном, но снова понимаю, что он на столе. Чёрт. Ладно, “Шанель” и в Москве есть. Точно “Шанель”… И “Маноло Бланик”, она же на каблуках наверняка ходить не умеет, а эти туфли, если верить Ире, самые удобные. Какой у неё размер? Я опускаю взгляд. Мда, эти сапоги точно безразмерные. Как и её балахон.

– Чт-то т-ты делаешь? – удивлённо спрашивает она, прерывая мои размышления.

Я качаю головой.

– Можно будет заехать за тобой пораньше? Перед балом? Часа в два?

– У м-меня н-нет платья, – тихо говорит она.

Кто бы сомневался! А если бы и было, оно вряд ли бы подошло: этот эльф точно не умеет одеваться.

– Нестрашно, – говорю я и снова улыбаюсь. Взгляд падает на её левую руку, наконец успокоившуюся. – Какая интересная у тебя татуировка. Что она означает?

Эльф быстро убирает руку под стол.

– Эт-то не… – и принимается её тереть о колено. – Я н-не… эт-то…

Кажется, я снова не то спросил.

– Оля, вы уже закончили? – врывается в наш разговор голос математика.

Явился! Мог бы и подольше ужинать… Или где он там был.

– Д-да, Ол-лег Н-николаевич, – тут же вскидывается эльф, и глаза её блестят.

Он ей нравится, понимаю я. И эта мысль, наоборот, не нравится мне.

– Отлично, Оля, тогда можете быть свободны. Антон?

Я комкаю листок эльфа с ответами.

– Почти.

И, пока переписываю – осторожно, чтобы математик не заметил – эльф собирает вещи, больше не глядя на меня. Только когда она уже стоит у двери, я спохватываюсь.

– Оля? Подожди, я тебя подвезу.

– Н-не н-надо… – начинает возражать она, но я внимательно смотрю на неё и со значением говорю:

– Надо. Подожди.

– Х-хорошо.

Её руки снова живут своей жизнью: теребят подол платья, лямку рюкзака. Дешёвые вещи – и платье, и рюкзак. Неужели отец совсем о ней не заботится?

С ней из класса уходит тепло. Я заканчиваю с решением, отдаю математику тетрадь и сажусь на стул рядом, пряча руки под мышки. Чёрт, да что же такое! Весь день мёрзну. Завтра надо одеться теплее.

А когда у нас бал? Двадцать седьмого вроде бы? Послезавтра… Отлично, уговорю Ирку помочь с платьями для эльфа. И мамин стилист, надеюсь, будет свободна? Она лучшая. Сегодня же позвоню и узнаю…

– Великолепно, – тихо говорит Олег Николаевич, откладывая мою тетрадь. – Я давно понял, что Оля талантлива, но так подделать вашу работу, Фетисов, это нужно уметь.

Сейчас даст новое задание и снова заставит решать. Вот… гад! Меня там девушка ждёт, войди в положение и отпусти!

– Олег Николаевич…

– Антон. – Он внимательно смотрит на меня. – Хотите чаю? Нам стоит поговорить. И уже давно.

– Но…

– Олю не нужно никуда везти, она живёт здесь, в пансионе.

Что? У Алиева шикарный особняк в Подмосковье, зачем девочке мучиться в пансионных комнатах? Не понимаю…

– Вам чёрный или зелёный, Фетисов?

– Мне кофе, и он у меня есть, – отвечаю я, глядя на дверь.

– Хватит с вас кофе. Пусть будет чёрный. – Олег Николаевич отходит к учительскому столу, на котором уже пыхтит электрический чайник. Потом колдует над заваркой, как-то хитро – только пальцы туда-сюда мелькают.

Чай у него странный, горчит.

– Чем же вам не нравится алгебра, Антон? – спрашивает, наконец, математик, тоже делая глоток.

– Она скучная, – отвечаю я.

У кого бы узнать, где живёт Алиева Ольга?.. Одиннадцатый класс поселили на последнем, третьем этаже общежития, а зданий всего пять. Значит, мне нужен номер дома и комнаты. Кто может быть в курсе? Никита, конечно, и ушлый, хитрый Венька – этот точно знает, он достаёт задания для списывания. Чем он подкупает Олю? Он её не обижает? Может, из-за него она такая?

Поговорить с Венькой. Обязательно. Хор-рошенько поговорить.

– А в жизни вы собираетесь заниматься только интересными вещами?

О да, ещё один человек решил поучить меня жизни. Личного психолога мне по понедельникам, средам и пятницам как будто мало. И матери.

Я залпом допиваю чай и встаю.

– Конечно, Олег Николаевич. Жить ведь надо интересно. Я пойду?

Математик смотрит на меня, как моя мать на Иркиного парня – то есть как на таракана. Хотя для этого парня таракан – комплимент…

– Чего вы хотите от жизни, Антон?

Я улыбаюсь математику – очаровательно и фальшиво. И отвечаю то, что он ждёт:

– Развлечений, Олег Николаевич. Чего ещё может хотеть парень с Рублёвки? Счастливого Рождества. Вы ведь тоже сегодня празднуете?

Математик морщится, допивает чай, его взгляд скользит по мне – ну точно как по таракану, с гадливым интересом. Его голос останавливает меня уже у двери.

– У вас нет ни цели в жизни, ни интереса, ни желаний, вы ни к чему не стремитесь, только подстраиваетесь под ожидания других. Под вашими масками, Антон, пустота. Ваша жизнь пуста. Вас это не смущает?

Я сжимаю ручку двери. Стопроцентный конформист – это я, да, знаю. И что?

– Неужели вас это устраивает? – продолжает Олег Николаевич. – Вы же умный юноша…

– И математика должна развить во мне дисциплину ума и упорство, – подхватываю я. – Спасибо, Олег Николаевич, я понимаю, к чему вы клоните. Я уважаю вас и ваши советы, но сейчас меня ждут. До свидания.

«Заяц» ставит кружку на стол.

– Представьте, что вас сегодня не станет, Антон? Что этот день последний. Вы хорошо его прожили? Вы понимаете, что такое смысл жизни?

Чёрт возьми, я такое привык от личного психолога слышать! Но не от математика.

– До свидания, Олег Николаевич.

Серый эльф Оля Алиева послушно ждёт меня на диване в коридоре. Ей я улыбаюсь от души, забираю её рюкзак (никому ещё сумку не носил – есть в этом что-то волнительное).

– Разреши, я провожу тебя до общежития?

Если эльф и против, отказать у неё нет времени: я подхватываю её под локоть и забалтываю всю дорогу до нужного корпуса – к нему она сама ведёт, очень торопится от меня избавиться. На крыльце выхватывает у меня рюкзак, срывающимся голосом прощается и исчезает в дверях, как мышка в норке.

Нет ровно никаких причин обращать на неё внимание. По математике можно и нужно нанять репетитора, её домашние задания я и так получу. Меня она явно боится. С ней будет куда сложнее, чем с любой из Иркиных подруг. Она даже поцеловать себя дай бог через полгода даст. И наследство отца этому эльфу, похоже, не грозит.

Но я стою, как идиот, на крыльце и смотрю, где зажжётся свет. Загораются сразу три окна, я отмечаю все, примерно представляю расположение комнат, и позже, в машине, записываю. Если что завтра буду стучаться во все три комнаты.

Водитель, дядя Миша (Михаилом Александровичем его язык не поворачивается называть) удивлённо наблюдает за мной – обычно, когда он забирает меня одного, без Ирки, я развлекаю его рассказами. Но теперь мне есть, о чём подумать.

Позвонить маминому стилисту – это первое…

***

– Пять платьев? – удивлённо повторяет Ирка. – “S”-ки, пять, цвета металлик?

– Или холодный голубой, – добавляю я. – Можно ещё электрик. И про туфли не забудь, под цвет платья, где-то тридцать шестой размер.

Ира смотрит на меня, как на сумасшедшего. Почти полночь, мы стоим во дворе французского посольства, вотчины дяди Фредерика, в накинутых поверх праздничных костюмов пальто и ждём, пока дядя установит ракеты для фейерверков. Мать (конечно, приехала идеально вовремя, кто бы сомневался – у неё всё всегда продумано) ходит следом за ним и что-то тихо говорит по-французски. Наверное, отчитывает за то, что дядя притащил на праздник любовницу – та кутается в норковую шубку шагах в десяти от нас.

– Пять платьев, – снова говорит Ирка. – Антон, ты что, напился?

И встаёт на цыпочки, принюхивается.

– Ира, я не шучу. Мне нужна твоя помощь.

Сестра отходит на шаг, изумлённо смотрит на меня.

– Ты первый раз так ответственно подходишь к партнёрше по балу. И кто она?

Дядя закончил устанавливать ракеты и теперь проверяет, чтобы они были расположены точно по цветам французского флага: синий, белый, красный. Вертикальные полосы.

– Оля Алиева.

– Кто? – ахает сестра. – Эта мышь серая? Эта з-з-заика? Тоха, ты шутишь?

Я хватаю её за плечо, осторожно встряхиваю.

– Прекрати. Немедленно. И я не шучу.

– Но… Серьёзно? Нелюбимая дочка Алиева? Тоха, ты что, лучше никого не нашёл? Она же…

– Я сказал: прекрати.

Ирка замолкает – я и сам удивляюсь, как странно, по-чужому прозвучал сейчас мой голос. Но слышать ничего, даже правду я не хочу, хотя она действительно жалкая, эта мышка Оля.

Пару минут мы молчим и слушаем сердитый шёпот матери да весёлые ответы дяди – они сливаются в одно тихое журчание, когда ракеты, шипя, загораются.

– Она тебе правда нравится, – тихо говорит, наконец, Ирка. – С ума сойти! Тебе же никогда… Никто… Зуб даю, ты и не знал о её существовании до сегодняшнего дня! Что она такого сделала? Отдалась тебе на парте в кабинете математики, когда все ушли? И оказалась слишком хороша? Ну надо же! Ну серая мышь!..

– Ира! – Мне впервые хочется ударить сестру. Она и раньше не знала, когда вовремя остановиться, но сейчас странным образом переходит границу.

– Что? Ну так же не бывает! Знать-не знал, и пожалуйста! Золушку из неё сделаешь? А ты типа добрая фея и принц в одном лице?

“Девочек бить нельзя”, – в унисон звучит в голове папин голос. Как же заставить сестру заткнуться? Я не могу это слушать!

– Ира…

Ракеты с оглушительным грохотом дают залп, заставляя и нас, и мать с дядей умолкнуть. Тонко взвизгивает дядина любовница, в чёрном небе расцветает французский флаг, сначала маленький, потом всё больше и больше, рассыпается на светящиеся цветы, а те падают на землю яркими звёздами.

И, не успевают они погаснуть, новые ракеты дают залп.

– С Рождеством! – весело кричит дядя по-французски.

Мать качает головой, но тоже улыбается (как и я, фальшиво) и поддакивает.

– С Рождеством, – эхом отзываемся мы с Ирой.

В тепле гостиной нас ждёт ещё “Рождественское полено”² и мороженое. Любовница поглядывает на меня и поёт что-то рождественское.

Ира тоже смотрит на меня – с упрямством и замешательством, её ярко-алые от праздничной помады губы открываются, но слов я уже почему-то не слышу.

Воздух неожиданно исчезает.

Я рву на себе ворот пальто, а за ним и рубашки. Кажется, на снег падают пуговицы.

Нечем дышать!

Меня пронзает дикая паника, и я падаю на колени в снег, как подкошенный. Мороз запускает когти, рвёт мне сердце. Что со мной?!

Я лежу на снегу, раздирая себе горло и силясь вдохнуть, а в ушах бухают барабаны. И когда натянутая, точно струна, боль в груди рвётся, а я быстро проваливаюсь в темноту, то уже знаю, что не проснусь.

…И всё-таки мой последний день оказался не так уж плох, а?