Читать книгу Кукла вуду - Мария Николаевна Сакрытина - Страница 4

Антон

Какой сладкий воздух! Я никак не могу им надышаться. Чёрное небо, вспышки фейерверков и искрящийся в свете фар снег, – я смотрю на них в окно, и моё сердце замирает от восторга. Даже мяуканье какой-то певички по радио кажется замечательным. И слишком резкий, неестественно сладкий освежитель воздуха – качающийся листик на зеркале заднего вида – нравится мне. И сидение из потёртой кожи, от которой пахнет дешёвыми сигаретами – я глажу его, а меня переполняет радость.

Наверное, раньше было по-другому. Другие сидения, другая машина и другой водитель. Я не уверен, но думаю, что прежде они не казались мне чудом. А звёзды? Я вообще видел раньше звёзды? И этот искрящийся снег? Да… Наверное… Мысли в голове ползут, как сонные мухи, то и дело застревая, зацикливаясь на чём-то вроде песни по радио. Она режет слух, такая визгливая и немузыкальная. Но я её слышу. Это счастье – слышать снова. Я не понимаю, почему, но что это счастье, понимаю хорошо – сложно не понять, когда оно переполняет тебя, как солнечный шарик, рвётся наружу пьяной улыбкой.

Но настоящее солнце не во мне – она рядом, спит у меня на груди, горячая и сияющая. Настоящее волшебство… Смотреть на неё и больно, и сладко. Слышать дыхание, чувствовать жар её кожи на моей шее – и страшно, и притягательно.

Я обнимаю её очень осторожно: это чудо такое хрупкое! И когда ловлю любопытный взгляд таксиста в зеркале заднего вида, мне приходится подавить вспышку гнева: как он смеет так свободно смотреть на неё? Так пренебрежительно. “Оба под дурью, что ли?” – пробормотал он, когда согласился нас везти. Я понял, что его почему-то смущает моя улыбка и мой спящий ангел, но не понял, почему. Наверное, таксист не в себе. Но он не опасен, и он нам нужен: пешком мы домой не попадём. Я откуда-то чётко это знаю.

И также знаю, куда ехать: адрес на Минском шоссе всплыл в голове сам собой. Ангел сказала, что хочет домой. И мы едем домой. Дом – там, это я точно помню.

Заснеженный лес проносится мимо, сказочный в свете фар. Минуем развилку – и направо. Я бывал здесь много раз, и какая-то часть меня очень рада опять тут оказаться. Но это тихая радость, несравнимая с возможностью снова чувствовать. И исполнять желания моего ангела и солнца, моей госпожи.

У шлагбаума происходит заминка: оробевший водитель смотрит сначала на особняки вокруг площади, потом на меня. И просит какой-то пропуск.

Я не понимаю, о чём он, но делаю то, что кажется правильным, возможно, даже привычным: опускаю стекло, высовываюсь и улыбаюсь охраннику. Тот таращится в ответ и испуганно шепчет:

– Господи!

А потом истово крестится.

– Чего это он? – удивляется таксист. И смотрит на нас с куда большим подозрением.

Госпожа тихо стонет, уткнувшись мне в плечо, и я осторожно глажу её по волосам. Мы уже почти дома, солнце моё. Сейчас, ещё немного…

Таксист наблюдает за нами, крепко сжимая руль.

– Проезжайте, – бросаю я ему.

Охранник всё ещё крестится, но шлагбаум остаётся поднят, и мы трогаемся с места. Медленно едем мимо заснеженных замков во французском стиле, мимо памятника Чарли Чаплину, мимо выключенного фонтана…

– Дальше? – уточняет таксист.

Я с трудом отрываю взгляд от госпожи и смотрю в окно.

– Да. К озеру, четвёртый дом у леса.

Таксист поворачивает руль, и у него вырывается тихое:

– Во живут люди!

Я не понимаю, о чём он, да это и не важно. Что может быть важнее ангела у меня на груди? Я смотрю на неё, поглаживаю её слипшиеся влажные волосы и начинаю подозревать, что ей, кажется, плохо. Она вся горит. Почему? Что мне делать? И её сияние – мне чудится, или оно потускнело?

Нарастающее беспокойство перебивает голос таксиста:

– Этот дом? Тогда приехали.

Я молча отдаю ему все деньги из рюкзака, который нашёл рядом с госпожой, подхватываю её на руки и открываю дверь.

В небе взрывается очередной фейерверк. Таксист смотрит на него, потом на нас и зачем-то говорит:

– С Новым годом, – грустно так. И тут же добавляет: – Что ты собираешься с ней делать?

Я бросаю на него внимательный взгляд.

– Не моё дело, – тут же отвечает таксист и с явным нетерпением ждёт, когда я выйду и вынесу госпожу. А потом газует так, что снег из-под колёс летит во все стороны.

Впрочем, всё это тоже неважно.

– Мы уже дома, – шепчу я госпоже.

Держать её на руках и толкать калитку неудобно, к тому же, петли заледенели, их заклинило. В итоге я просто отрываю калитку от забора и оставляю у дороги. Войти в дом – ничего важнее сейчас для меня нет. Кроме, госпожи, конечно.

Я прохожу по подъездной дорожке, и мысли оживают – я точно бывал здесь раньше. И видел эти клумбы цветущими, и… Неважно. Зайти в дом. Госпоже нужна помощь. Наверное, там ей помогут? Поэтому она приказала принести её сюда, ведь так?

Почему-то мне кажется, что так.

Я останавливаюсь на крыльце и стучу в дверь. Вздрагивает рождественский венок, отчего-то с чёрной лентой. Я стою и жду ответа. Откуда-то я знаю, что не могу сорвать эту дверь с петель, как калитку. Что меня должны пригласить войти. Значит, надо стучать и ждать.

Ждать приходится долго, и беспокойство заменяет мне радость. Сияние госпожи точно стало тише, но как, как я могу помочь?

Дверь всё-таки открывается: на пороге стоит светловолосая девушка в чёрном платье. У неё серая в сумерках кожа и запавшие, заплаканные глаза. Я чувствую в её дыхании крепкий запах перегара.

– Какого… – хриплым голосом начинает она, глядя вниз, на мои туфли. Потом поднимает глаза, встречается со мной взглядом. – А…

– Впусти меня, – прошу я.

Однако вместо того, чтобы позволить мне войти, девушка издаёт тихий писк и падает на крыльцо без сознания.

Я прислоняюсь спиной к косяку. Да что же это… Надеюсь, она здесь не одна? Я не могу даже привести её в чувство – она всё ещё в доме, а мне не протянуть и руки через порог.

Не одна. И минуты не проходит, как я слышу тихую французскую речь: женский голос сетует, что некая Ирэн снова не закрыла входную дверь. Ей отвечает такой же тихий, но мужской, тоже по-французски, правда, с сильным акцентом – успокаивает. Оба эти голоса роднит печаль – моё сердце сжимается, когда я слышу их, но это быстро проходит. Кто они такие? Я знал их раньше? Неважно, они должны впустить меня и помочь госпоже, остальное не имеет значения.

Голоса приближаются – хорошо, мне не приходится снова просить. Может быть, я что-то сделал неправильно, ведь именно от моей просьбы эта девушка лежит сейчас без сознания?

Наконец, на крыльце появляются мужчина и женщина – примерно одних лет, но в его волосах седина, а её – такие же золотистые, как у девушки без сознания. И такие же мягкие, плавные черты. Зато мужчина совершенно блёклый на фоне обеих, невзрачный.

– Что… – выдыхает он, бросаясь к девушке.

Потом замечает меня и резко останавливается. Они оба смотрят, мужчина и женщина. Именно на меня, не на госпожу. Её они как будто вообще не видят.

Сцена с охранником повторяется почти целиком. Мужчина также бледнеет и, выпалив: “Господи!” – начинает креститься. В его глазах ужас мешается с недоумением, а вот во взгляде женщины я замечаю тоску. Словно она увидела то, чего очень сильно боялась, но теперь ей уже не страшно: бесполезно волноваться, когда ужас стоит прямо перед тобой.

Я не понимаю, что происходит, и что их так напугало. И уже собираюсь снова попросить впустить меня, когда женщина, привалившись к стене, хрипло и чётко произносит:

– Entre³.

Я переступаю через лежащую девушку, прохожу мимо остро пахнущего ужасом мужчины и тоской – женщины. И несу госпожу, минуя холл, по лестнице на второй этаж, по коридору – в гостиную с камином. Кладу на диван, согнав с него шипящую кошку.

Всё. Мы дома. Госпожа, я сделал, как ты просила. Что ещё ты желаешь?

***

Антон

Она не отвечает и не просыпается. И дышит всё так же часто и хрипло, а её сияние всё меркнет. Сначала я держу её за руку, надеясь, что это поможет.

Не помогает, поэтому, когда тоскующая женщина тихо говорит по-французски: “Позволь мне посмотреть”, – я отхожу. От женщины веет уверенностью. Ей плохо, она еле жива от горя, но она знает, что делать, а это главное. Поэтому я позволяю ей дотрагиваться до госпожи, но внимательно слежу за тем, что она делает: щупает лоб, шею, считает пульс.

Испуганный мужчина тоже здесь. Он смотрит в основном на меня, и его ужас постепенно сменяется изумлением.

– Что с Ирэн? – также тихо, как говорила со мной, интересуется женщина.

Щека мужчины дёргается, словно он пытается улыбнуться, но потом его взгляд утыкается в меня, и веселья как ни бывало.

– С ней Фредерик. Я разбудил его. – И с лёгким возмущением добавляет: – Уж конечно я не оставил её на крыльце.

Женщина не отвечает, она внимательно всматривается в лицо госпожи. Долго и пристально, словно впадает в транс. Мужчина сначала ждёт, хотя я чувствую его терпение очень ясно. Потом всё-таки тихо просит:

– Лика, в чём дело? – И, так как женщина не отвечает, повышает голос: – Что, чёрт возьми, происходит?

Женщина наконец отводит взгляд от госпожи.

– Ей нужен врач.

– Что? – обескураженно переспрашивает мужчина.

– Толья, – терпеливо повторяет женщина. – Этой девочке нужен врач. Немедленно. Пожалуйста…

Мужчина перебивает её, указывая на меня:

– Лика, наш сын восстал из мёртвых! Тебя, что, это нисколько не удивляет?

Женщина отпускает руку госпожи и встаёт с колен.

– Толья, прошу тебя, соберись. Я понимаю, как это выглядит, и я всё объясню, обещаю. Но сейчас этой девочке нужен врач, или наш сын вернётся в могилу уже завтра.

Мужчина потрясённо хмурится, но когда он говорит, его голос звучит тише и спокойнее:

– Лика, врач в новогоднюю ночь? Это Россия, знаешь ли, а я не волшебник.

Женщина просто смотрит на него почти так же пристально, как до этого на госпожу. И мужчина расслабляется под её взглядом, его страх совсем уходит.

– Хорошо. Я посмотрю, что можно сделать.

Он бросает на меня последний взгляд, но страха в нём больше нет, только недоумение. И уходит. Я слышу его голос из коридора, тихо ругающийся по-русски, но потом забываю про него: женщина принимается снимать с госпожи куртку. Неуклюже, неосторожно, и я не понимаю, помешать ей или помочь.

В это время в гостиной появляется ещё один мужчина, тоже блондин, как и женщина – и с такими же плавными чертами лица.

– Фредерик, – не оборачиваясь, говорит женщина по-французски. – Помоги.

Мужчина смотрит на меня, тяжело сглатывает и медленно, даже заторможено подходит к дивану.

– Лика… Как?..

– Ну хоть ты столбом не стой, – в сердцах выдыхает женщина. – Помоги.

Блондин прикусывает губу, и вместе они раздевают госпожу, потом укрывают одеялом, подкладывают под голову подушку, а на лоб – компресс.

– Ты думаешь, это она? – когда они заканчивают, тихо спрашивает блондин, бросая взгляд на меня. – Но совсем не… её… стиль, Лика. И если она намеренно…

Женщина шикает на него:

– После.

Какое-то время в гостиной стоит тишина, в которой отчётливо слышатся шаги на лестнице. Потом дверь открывается, и в гостиной появляются ещё двое – мужчина, который уходил за врачом; и, наверное, врач, потому что он, лишь сухо поздоровавшись, сразу направляется к госпоже и действует очень деловито.

– Позволь ему, – просит меня по-французски женщина.

Я молчу. Мешать я и не собирался: от незнакомца не чувствуется угрозы, скорее, наоборот. И осматривает госпожу он не неуклюже, как женщина, а уверенно.

– С работы привёз, – шёпотом объясняет мужчина (Толья?) женщине. – Олег в отрубе, а этот… Игорь как раз дежурил.

Женщина кивает.

– Так даже лучше, вопросов будет меньше.

Мужчина морщится, потом они вместе наблюдают за врачом. Тот, закончив осмотр, делает госпоже три укола, греет грудь синим рефлектором и пишет список лекарств.

Когда он уходит, госпожа сияет ярче, её дыхание выравнивается. Я облегчённо выдыхаю.

– Лика, объясняй, – говорит мужчина, вернувшись снова, после того, как проводил врача сначала к какой-то Ирэн… а, кажется это та девушка без сознания; а потом и к выходу из дома. – Что происходит?

– Что с Ирэн? – вместо ответа снова спрашивает женщина.

Мужчина хмурится.

– Всё хорошо, но ей тоже интересно, почему её брат вдруг встал из могилы. Мне пришлось запереть её в комнате, чтобы не подслушивала. Полагаю, это тот самый разговор не для детских ушей, как ты это называешь?

– Именно. – Женщина бросает на меня быстрый взгляд. – Толья, можно мне воды?

И тяжело опускается в кресло рядом с диваном госпожи. Потом долго пьёт, а комнату в это время распирает от нетерпения. Даже замерший у стены в углу блондин, до этого молча наблюдавший за нами, хмурится.

Когда я прохожу к госпоже, становлюсь перед ней на колени и беру за руку, все смотрят на меня, и тишина взрывается.

– Мать твою, Лика! – восклицает мужчина по-русски.

– Не кричи, – тихо приказывает женщина. И тут же, без перехода: – Ты знаешь, что у нас с Фредериком есть старшая сестра?

Мужчина удивлённо поднимает брови.

– Да, конечно, ты говорила. Жаки… Жанна?

– Жаклин, – вставляет блондин и снова смотрит на госпожу. Очень странно смотрит, с недоумением пополам с испугом.

– Ваша семейная тайна, ну да, – хмыкает мужчина. – И что?

– Наша семейная тайна, – тихо повторяет женщина. – Есть веская причина, почему мы о ней не говорим. Но ты наверняка узнавал, не так ли, Толья? Что ты уже знаешь?

Мужчина отводит взгляд.

– Совершенно нормально, что я навёл справки о твоей семье, – говорит он, словно оправдывается.

Блондин в углу хмыкает, но на него не обращают внимания. Мужчина продолжает:

– О Жаклин я знаю лишь, что она ушла из дома, когда тебе было двадцать. Исчезла, и ваш отец, – тут в его голосе появляется недовольство, как будто ему неприятно говорить об этом человеке, – её искал. Безуспешно. Лика, и что? Прости, конечно, но от твоего отца не сбежал бы только святой.

Из угла слышится смешок, но на блондина снова не обращают внимания.

– Отец тут ни при чём, – холодно говорит женщина. Её руки вцепились в подлокотники так, что побелели костяшки пальцев. – Жаклин… связалась с…

– Оккультистами, я в курсе, – усмехается мужчина. – Твой брат рассказывал про неё детям как о ведьме. Да, Фредерик?

Из угла доносится вздох, потом, ёжась под взглядом женщины, блондин говорит:

– Да, рассказывал. Лика, она всё-таки наша сестра… И, Толя, она и есть ведьма.

Некоторое время в гостиной снова царит тишина, потом мужчина опять взрывается:

– Ведьма? Серьёзно? Фредди, этот розыгрыш не вовремя, тебе не кажется? Я-то не ребёнок.

Блондин не успевает ответить – женщина взглядом указывает на меня.

– Толья, ты действительно всё ещё не веришь?

Мужчина тоже смотрит на меня, и в его голосе теперь звучит растерянность.

– Но… Лика, мы же взрослые люди!

– И как взрослые люди должны признать факт, – перебивает женщина. – Несколько дней назад мы похоронили нашего сына, он был мёртв, Толья, твои врачи это десять раз нам повторили! Отёк лёгкого. И я десять раз, не меньше, просила поставить охрану у его могилы. Ты этого не сделал. Ты счёл меня сумасшедшей.

– Но, Лика, это было чересчур! Зачем охранять могилу?

– Чтобы он не встал! – Женщина яростно смотрит на меня, и её голос срывается на крик: – Видишь, что она с ним сделала? Видишь?!

Снова тишина.

– Я не понимаю, – беспомощно говорит мужчина, и на мгновение мне становится его жаль. Это как искра – блеснула и исчезла. Меня даже удивляет это странное чувство к незнакомцу. Ведь весь я: любовь, жалость, горе и прочее, – принадлежу госпоже и только ей.

– Анатолий, – успокаивающе-тихо начинает блондин, вставая с кресла в углу. – Вы слышали что-нибудь про… колдовство вуду? Сантерию?⁴

Мужчина хмыкает.

– Да, они кукол делают. И… – Он снова смотрит на меня. – Вы хотите сказать, что это… – хмурясь, он замолкает.

– Кукол они тоже делают, – кивает блондин. Его голос звучит преувеличенно безмятежно. – Только их называют “вольты”, но дело не в этом. Считается, что бокоры, колдуны вуду, способны поднимать мёртвых.

– Считается! – снова выходит из себя мужчина. – Зомби! Детские сказки!..

– Толья, твой сын сейчас часть этих сказок. Открой, наконец, глаза! – шипит женщина.

О ком они говорят?.. Не имеет значения. Я сжимаю руку госпожи и мысленно прошу, чтобы она очнулась поскорее. Увидеть её взгляд, услышать голос – ничего другого мне не нужно.

– Посмотрите на запястье девочки, Толя, – просит блондин, когда снова воцаряется тишина. – Необычная татуировка, правда?

– И что? – Мужчина обескуражен, ничего не понимает и зол из-за этого. Кажется, он не привык быть в таком положении.

Блондин грустно улыбается.

– Погуглите, Толя. Это знак Барона Субботы, лоа⁵ смерти. О нём вы наверняка слышали?

Мужчина хмурится.

– А…

– Толья, тебя не смущает, что эта «совершенно обычная» татуировка светится? Фредерик, выключи свет, пусть посмотрит.

Становится темно, и в этой мягкой, уютной темноте из-под моих пальцев с запястья госпожи вырывается алый свет. Я почти не замечаю его: для меня она и так сияет, как солнце. Но мужчину это почему-то удивляет.

– Ну знаете! Если вколоть себе фосфор, к примеру… Это сейчас модно⁶.

– Не неси чепухи, Толья, фосфор ядовит, она была бы уже мертва.

– Так она и… так почти…

– Это бронхит, – отрезает женщина.

Снова тишина. И снова нарушает её мужчина:

– И причём здесь ваша сестра?

– Она колдунья…

– Да, это я уже слышал, Фредерик. Вы говорили это моим детям. Но я не ребёнок…

– Колдунья вуду, – добавляет женщина.

Мужчина смотрит на неё сначала недоумённо, потом со злостью.

– И ты хочешь сказать, что ваша сестра… оживила Антона?

– Сначала она его убила, – голос женщины снова звучит глухо, зло. – А потом… – Она бросает взгляд на госпожу и кусает губу.

В наступившей было тишине мужчина резко хлопает в ладоши. И заявляет:

– Это бред. – И тут же: – Мне надо выпить.

Когда он уходит, никто его не останавливает. Какое-то время в комнате ещё царит тишина, потом, глядя на меня, блондин нерешительно говорит:

– Господи… Антуан, тебе нужно переодеться. Это всё тот же костюм, в котором мы тебя… да?

И замолкает, как будто ждёт ответа.

Вздыхает женщина.

– Он не будет говорить с тобой, Фредерик, и ты это знаешь. Прекрати.

Блондин обескураженно смотрит на неё.

– Но…

– Он выполняет теперь её приказы, – женщина кивает на госпожу. – Все. Без неё он и шага не ступит.

Блондин снова смотрит на меня, и в его глазах жалость мешается с ужасом.

– Лика, – неожиданно решительно говорит он. – Жаки не могла этого сделать.

– Неужели? – усмехается женщина. – Ты не видел, как она меняет тела. Взгляни, – она снова смотрит на госпожу… И я неосознанно заслоняю моё солнце от её взгляда. – Взгляни, как выглядит теперь наша сестра.

Блондин качает головой.

– Лика, я понимаю, ты её ненавидишь. Но подумай: зачем ей убивать племянника? Семья для Жаки значит очень много, ты это знаешь. К тому же, зачем тогда его оживлять? И приходить в твой дом? Из всех мест – в твой дом?

– Неужели не понимаешь? – Каким ядовитым становится у женщины голос! – Она мне мстит! И хочет насладиться этой местью сполна.

– И потому появляется здесь с этим? – Блондин кивает на татуировку госпожи. – Наверняка чтобы ты точно на неё не подумала, не так ли?

Женщина качает головой.

– Ты можешь себе представить, что королева вуду⁷ появится в Москве? – она кивает на госпожу. – Вот так сразу, в считанные дни? В России, где о магии знают только, что “они делают кукол”?

– Отсвечивая татуировкой? – подхватывает блондин. – Действительно, Лика. Разве ты не видишь: девочку просто подставили. Повторяю: Жаки не станет так мстить. Как правильно говорит твой муж, мы уже не дети.

Женщина не успевает возразить: в гостиной снова появляется мужчина… Толья. Выглядит он теперь куда более собранным и спокойным. И на меня старается не смотреть.

Видимо, алкоголь помог.

– К чёрту вашу сестру, – сходу говорит Толья. – Объясните, что сейчас творится с Антоном. Как ему помочь? За каким врачом поехать, когда рассветёт?

Женщина и блондин переглядываются.

– Ни за каким, – отвечает женщина. – Вот теперь его врач, – она кивает на госпожу. – Толья, я понимаю, это будет казаться странным… и звучать тоже, но наш сын теперь полностью зависит от неё. И наверняка ничего не помнит. Включая нас.

– Не помнит? – повторяет мужчина, всё-таки глядя на меня.

– Ты же видишь: мы говорим о нём, а он не отвечает. Скорее всего, он даже не понимает, что речь о нём. Она, – женщина снова кивает на госпожу, – могла назвать его иначе, и тогда он будет откликаться на другое имя.

Мужчина дёргает щекой.

– Это…Чёрт, ладно, продолжай.

– А что продолжать? – устало вздыхает женщина. – Всё просто: он будет защищать её, преклоняться перед ней, исполнять любое её желание. Она теперь его госпожа.

Мужчина хмурится. И вдруг говорит:

– Он сдернул калитку с петель. А она свинцовая, эта калитка.

Женщина кивает:

– Конечно. Он побывал… за гранью и вернулся благодаря колдовству. Его сила возросла, как физическая, так и ментальная. Я не знаю всех подробностей, но думаю, калитка теперь для него не предел.

Мужчина недоверчиво качает головой.

– А ментальная? Что, Антон теперь и мысли читает?

– Не называй его так, – устало просит женщина. – Это больше не наш сын, Толья. Чем быстрее ты это поймёшь, тем лучше.

– Что значит, не наш сын? – Мужчина снова повышает голос.

– Он будет вести себя иначе. Совершенно иначе. Я видела такое только раз, но могу сказать, что поведение меняется абсолютно. Жаки сделала это с главным хулиганом у нас… там. Он приставал к ней, довольно грязно. А потом только что ноги ей не целовал. – Женщина трёт пальцами виски.

– К слову, он был мерзавцем, – вставляет блондин. – И после этого Жаки сбежала.

Мужчина отмахивается от него.

– Про вашу сестру я позже послушаю. Как помочь Антону? Его можно вернуть?

Женщина качает головой.

– Нет. Только убить. Попроси её, – она смотрит на госпожу, – когда очнётся, пусть разорвёт связь. Поверь мне, она откажется.

Мужчина хмурится и качает головой.

– Никого убивать мы не будем… А она вообще кто?

Блондин с женщиной снова переглядываются.

– Понятия не имею, – говорит, наконец, женщина.

Мужчина поднимает брови.

– Хорошо… Это, – он подходит ко мне. – Наверняка ведь её рюкзак? Вещи никто не посмотрел? Телефон? – И берёт рюкзак. Тянется открыть…

А потом вздрагивает, когда я вырываю рюкзак у него и ставлю обратно на пол рядом с диваном.

В наступившей тишине слышится вздох женщины.

– Толья, ты не понял. Он теперь её верный раб. Он будет беречь её вещи. И особенно он будет беречь её. От всего.

Мужчина испуганно смотрит на меня, тяжело сглатывает. Потом в сердцах восклицает:

– Господи, но не может же это быть правдой!

Блондин и женщина одинаково грустно усмехаются.

– Толья, – просит вдруг женщина. – Если не хочешь сделать больно нашему сыну… веди себя с ней, – она смотрит на госпожу, – вежливо. Пожалуйста.

– Ты же только что сказала, что это не наш сын.

Женщина с болью смотрит на него. И тогда он подходит к ней, обнимает.

– Всё будет хорошо, Лика. Мы вернём Антона. Иначе и быть не может.

Женщина закрывает глаза и прижимается к нему.

– А девочку я сейчас по своим каналам пробью, – устало говорит мужчина. – Лика, иди спать. Фредерик, выпусти Иру, не вечно же ей в комнате торчать. Пусть успокоительное выпьет.

– И что мы ей скажем? – неожиданно беспомощно шепчет женщина.

– Правду, – откликается мужчина. – Ира не глупа и уже не ребёнок – поймёт. И, Фредерик, в столовой шампанское осталось. Допьёшь? Ложись тоже спать. – И взглядом смотрит выразительно, указывает на женщину. Мол, помоги.

Блондин вздыхает, но уводит женщину, уговаривает: утро вечера мудренее.

– Ей таблетки надо будет дать, – вставляет та, и снова её голос, когда она говорит про госпожу, срывается.

– Разберусь, – отвечает мужчина. – Лика, отдохни. Давай.

Он включает ноутбук, садится рядом с нами в кресло, изучающе смотрит на госпожу. Потом фотографирует на айфон.

Дверь за блондином и женщиной закрывается. Мы с мужчиной и госпожой остаёмся одни.

Я кладу голову на подлокотник дивана госпожи, глажу её руку. Слышу вздох мужчины и потом тихое, неожиданно приятное:

– Ничего, Антон, прорвёмся.

Везёт, кажется, этому Антону. Его любят.

А у меня есть госпожа. Я любуюсь ею, пока глаза сами не закрываются, и я проваливаюсь в сон, как в бездну.

Ненавижу сон – там не светит моё…

***

Оля

…солнце. Бьёт прямо в глаза, вспыхивает на ресницах. Я пытаюсь прогнать его, поворачиваю голову, но оно не исчезает. Так что я жмурюсь и зарываюсь лицом в подушку. Очень мягкую, шёлковую подушку, мокрую от пота.

Шёлковую?

Перед глазами всё плывёт, когда я пытаюсь их открыть – это не с первого раза получается, они словно песком засыпаны. И ужасно болит горло, а в носу неприятно свербит, и скребётся в груди – так сильно, что я вздрагиваю в приступе кашля.

В руки будто сама собой толкается кружка, полная горячего малинового чая. Малинового? Откуда у нас малина, я же не покупала. Да и кто бы стал готовить мне чай? Тётя? Возможно. Год назад, когда я сильно заболела, она напоказ очень примерно за мной ухаживала. Наверняка испугалась, что я умру, и денег отец больше не даст.

– Спасибо, – пытаюсь прохрипеть я, выпив половину кружки, а остальное смакуя.

Надо же, голова совсем не болит, впервые за столько дней. Зато кружится так, что пол с потолком уже раза три поменялись местами. Я закрываю глаза, но ощущение движения почему-то остаётся. И дикая слабость давит: я еле могу сесть. Что же со мной такое?

– А откуда у нас малина? – Язык заплетается, голос как у пьяной.

– В доме, полном сладкоежек? – интересуется в ответ незнакомый мужской голос. – Малина была, есть и будет.

Я чуть не обливаюсь чаем. Если бы не слабость, которая не даёт собраться, я была бы сейчас, наверное, вне себя от ужаса. А так я только удивлённо нахожу взглядом говорящего: седеющий мужчина с таким пристальным взглядом, словно прожигает им насквозь. Стальная напряжённая пружина, – вот что он мне напоминает.

Кто он такой? Один из друзей тёти? Нет, я его не знаю. Случайный новогодний гость? Даже для тёти это слишком. И… господи, где я? Это точно не тётина квартира, тут даже на беглый взгляд слишком шикарно.

На детальной обстановке комнаты сфокусировать взгляд уже сложнее – она кружится, кружится… Я сдаюсь и допиваю чай. К чёрту, будь что будет.

Когда болею, я всегда, как пьяная – соображаю очень туго.

– Ну что, Ольга Алиева, вуду увлекаемся? – спрашивает тем временем незнакомец.

Я пытаюсь сосредоточить взгляд на нём.

– Чем?

– Вуду. Магия такая.

Голова кружится, кружится… И само собой в ней всплывает: вуду, Гаити, Мария Лаво, королева Нового Орлеана, зомби, куклы, барон Суббота, пляски с бубном. Или с барабаном? О, диснеевский мультик «Принцесса и лягушка»! Там был доктор… Как-его-там, вудуист! Точно. Он принца превратил в лягушку.

Не знаю, почему эта мысль меня веселит. Хотя нет, знаю: доктор Как-его-там из мультика классно танцевал, когда заколдовывал принца.

– Ага… – бормочу я, улыбаясь. – Они кукол делают.

– Вот и я так сначала подумал, – говорит мужчина. – Выходит, не только кукол. Кто тебя научил?

– Чему? – Я ставлю кружку на пол и зеваю.

– Вот этому, – кивает мужчина.

Я слежу за его взглядом и вижу свернувшегося на полу в клубок парня, в котором не сразу узнаю… Антона Фетисова? Да… ладно! Точно сплю. Ну точно же. Он ведь в строгом чёрном костюме, я его в таком никогда не видела, он предпочитает белые и бежевые. В таком его наверняка похоронили.

Я заболела и брежу.

– Ольга, – повышает голос мужчина, когда я снова пытаюсь зарыться лицом в подушку. – Кто тебя научил?

– Вы мне снитесь, – бормочу я. Но любопытство побеждает, и я поднимаю голову. – А вы кто?

Мужчина усмехается.

– Анатолий Николаевич Фетисов. И ты в моём доме.

О-о-о! Какой первоклассный у меня бред…

– А теперь, милая леди, ты всё мне расскажешь. Кто тебя научил, что ты сделала с моим сыном, и как это исправить. Поверь, лучше мне, чем… соответствующим органам, куда ты с моей подачи быстро попадёшь, это я тебе обещаю.

Я сейчас закрою глаза, и он исчезнет. Точно. Я проснусь дома у тёти. Или, быть может, в общаге. Что вчера было? Новый год? Я… а… Зомби? Мне это снилось, наверное. Да, всё это и до сих пор снится. Я брежу. У меня жар, конечно! Не пойму, где кончается бред и начинается явь, но… А, неважно, спать, спать, спать…

– Юная леди, – звучит словно издалека голос Фетисова. – Изволь нормально сесть, когда с тобой разговаривают.

Исчезни…

И тут над самым моим ухом оглушительно хлопают в ладоши.

Я испуганно подскакиваю. На полу возится Антон, который из моего бреда пока никуда не делся, но я не обращаю на него внимания (выходит, сильно я в него… того, раз он мне всё снится и снится). Я смотрю на склонившегося надо мной Фетисова-старшего, и мне становится жутко от его взгляда.

– Ты мне сейчас всё расскажешь, Ольга. Или мне, или… – Он делает эффектную паузу, потом продолжает: – Обещаю, альтернатива тебе не понравится.

Я знаю, что означает такой взгляд, и что бывает после того, как на тебя так смотрят. Сон или нет – я вздрагиваю и, снова заикаясь, прошу:

– Чт-то вы хот-тите? Я н-ничего н-не сделала!

Фетисов-старший поднимает брови… А потом неожиданно между ним и мной становится бледный, усталый Антон. Точнее, не становится – он легко, как котёнка, берёт отца за грудки, поднимает и… ставит в сторону. Просто, спокойно, словно так и надо.

А?..

После поворачивается ко мне, светло улыбается – да что там, буквально сердце рвёт улыбкой – и опускается перед диваном на колени. Я смотрю на него зачарованно – как он красив, даже сейчас, даже…

Что-то настойчиво бьётся в голове, какая-то мысль, но я не хочу пока знать, какая. Если это сон, пусть снится. Пусть хоть во сне мне кто-то так улыбается. Пусть!

Потом Антон берёт меня за руку – я чувствую тепло его пальцев – и, заглядывая мне в глаза, с благоговением произносит:

– Моя госпожа.

Чего?

Тогда я сразу вспоминаю, что во сне нет тактильных ощущений. И запахов, а я чувствую лёгкую ноту алкоголя в воздухе и… ладана?

А ещё, моргнув, на мгновение вижу золотую нить, тянущуюся от моего левого запястья к груди Антона. И вспоминаю тот… кошмар… который… но не был же он реальным? Или… был?

Антон сжимает мою руку крепче и шепчет:

– Госпожа, не бойся, прошу тебя. Ты же приказала привезти тебя домой. Я привёз. Что ещё ты хочешь?

Я? Дом. Фетисова. Мёртвый Антон. Который улыбается и называет меня госпожой. Его отец, который только что мне угрожал, а теперь смотрит на нас с таким видом, словно его вот-вот стошнит.

А-а-а-а!

Кричу я пока только мысленно, вслух не могу вымолвить и слова. Зато сначала вырываю у Антона руку (как? чёрт возьми, как он здесь оказался?! он же умер!) и прижимаюсь к спинке дивана. Изыди!

– Госпожа? – недоумённо спрашивает Антона. И тянется ко мне.

Вот теперь у меня отлично получается вслух:

– А-а-а-а!

Звонко так, громко. Забыв про слабость, я выскакиваю из постели, замечаю, что лежала полураздетая (свитера нет), и визжу ещё сильнее. От души, похоже, одинаково шокируя и Антона, и его отца. А потом ещё мечусь по комнате в панике, забиваюсь в угол у двери и, когда Антон бросается ко мне, кричу:

– Не трогай, не трогай, не трогай меня!

И снова визжу. Отстранённо, той частью мозга, которая ещё соображает, несмотря на панику, сама же удивляюсь, откуда силы берутся. Сейчас голос нафиг сорву, горло и так словно наждачкой поцарапанное, болит…

Но я кричу и не могу остановиться – хотя меня никто не трогает. Антон сидит рядом на коленях с видом побитого щенка, его отец ошарашенно за нами наблюдает.

А когда воздух у меня кончается, и я, захлебнувшись криком, замолкаю, женский голос спокойно говорит по-французски:

– Кажется, Фредерик, ты был прав: это не Жаки. Даже она не могла бы так качественно сыграть идиотку.

Я резко поворачиваюсь: в дверях стоят два похожих друг на друга блондина – мужчина и женщина. Мужчина почти копия Антона, только старше лет на десять, а женщина… Очень высокомерно смотрит на меня. Как на муху в супе.

– Не подходите ко мне! – хрипло прошу я.

Блондин смотрит удивлённо – я кое-как пытаюсь прикрыться руками. А женщина вздыхает и с потрясающим презрением, напоминающим мне Иру Фетисову, говорит по-французски:

– Конечно, дорогая. Сиди там хоть вечно. Дать тебе одеяло?

Я обескураженно молчу, а она проходит к креслу, берёт с него плед и кидает мне. Я машинально в него заворачиваюсь. Какой мягкий!

Женщина ещё смотрит на меня какое-то время, потом трёт пальцами виски и поворачивается к Фетисову. Спрашивает по-французски:

– Ну и кто она?

– Ольга Алиева. Учится с Антоном и Ирой, – отвечает тот. По-французски он говорит с диким акцентом, прямо как я на уроке, только в два раза быстрее. – Дочь Алиева от первого брака. Два раза победила на Всероссийской олимпиаде по математике, в прошлом и позапрошлом году. Вошла в тройку призёров на олимпиаде по физике. И это всё, что говорит о ней Интернет, а своих я пока не могу разбудить.

Брови женщины ползут вверх, когда она снова смотрит на меня.

– Победила? Надо же. Всегда подозревала, что математика нисколько не влияет на мозги.

А вот это поклёп! Я даже возмущённо вскидываюсь, забыв про страх. Не надо обижать мою математику!

– Влияет, – получается хрипло, зато по-французски.

– Ты нас понимаешь, – удовлетворённо кивает женщина. – Прекрасно.

Понимаю – это сильно сказано. Как собачка, которая всё соображает, только сказать не может. Чаще всего именно так я чувствую себя на уроке иностранного языка. Английский у меня ещё как-то идёт, на нём научные статьи читать приходится. А вот французский, тоже обязательный в нашей школе… С ним всё плохо.

Женщина тем временем продолжает:

– И что, милая, ты умирала в этом году?

А?

Я снова не успеваю испугаться: вопрос выбивает меня из колеи.

– Ну? – торопит женщина. – Тяжелая болезнь, несчастный случай? Было?

Я мотаю головой.

– Точно? А татуировка, дорогая, у тебя когда появилась?

Тату… а…

– Не-неделю назад, – кое-как выдавливаю я. – Её… моя сестра… сделать.

– Сестра? – женщина улыбается. – Прекрасно! Подробнее, пожалуйста, о сестре.

– Кузина… – бормочу я на русском, не зная, что от меня хотят, и как это сказать по-французски.

– Она живёт у тёти, – спасает меня Фетисов. Он разворачивает к женщине ноутбук. – Их страницы в соцсетях. Тётя, двоюродные сёстры.

Женщина внимательно их изучает.

– А они недавно умирали?

Я недоумённо смотрю на неё, а Фетисов усмехается.

– Вряд ли. Взгляни, у них в Instagram каждодневная хроника. Очень аккуратные девочки. И точно живые.

– Лика, – подаёт голос блондин в дверях. – Тот, кто её подставил, должен быть близок к нам, не к ней. Иначе в чём смысл?

Женщина хмурится, Фетисов пожимает плечами.

– Необязательно. Но на первый взгляд девочка чиста. К слову, твой брат дело говорит: чаще всего в таких случаях преступник использует подставное лицо. Бывает, такое же чистое, как эта, – он смотрит на меня. – Особенно если это маньяк. Это могла сделать не она?

Женщина кивает на Антона, который по-прежнему сидит около меня на коленях.

– Вряд ли. Но… я не знаю… эту магию так, как Жаки. Может быть… – Она замолкает, потом смотрит на меня. – Неважно, об этом мы позже подумаем. А теперь, милая, вставай и марш под одеяло. Истерики нам закатывать ты не будешь.

Я невольно встаю и, горбясь, кутаясь в плед, возвращаюсь на диван. Антон глядит на меня с удивлением, потом бросает гневный взгляд на женщину и идёт ко мне. Но видит, как я отшатываюсь, и замирает. Потом медленно отступает к ближайшей стене, понурившись, как наказанный пёс.

Что это за спектакль?

– Если она не прекратит с ним это делать… – звучит гневный голос Фетисова. Продолжить он не успевает: во-первых, Антон поворачивается к нему, прожигая гневным взглядом, во-вторых, женщина восклицает какое-то французское ругательство.

– Толья, тебе тоже не помешает отдохнуть. Иди, я разберусь. – И, когда Фетисов действительно забирает ноутбук и уходит, женщина добавляет: – Фредерик, ты тоже.

Блондин в дверях исчезает. Как эта француженка всех строит! И что… что вообще происходит?

– Олья, – кивает женщина, когда в комнате остаёмся только мы с ней и Антон. – Меня зовут Анжелика. Антуан – мой сын. Был моим сыном.

Я молча гляжу на неё, дрожа под одеялом. На меня снова нападает озноб, и боже, так дерёт горло!

Женщина… Анжелика внимательно смотрит на меня.

– Тебе нужно принять лекарство, – говорит она. – Толья, конечно, ничего тебе не давал?

Я качаю головой, а потом медлю, прежде чем взять стакан с шипучей таблеткой. Аспирин? Антон дёргается было в нашу сторону, я пугаюсь, невольно забираю стакан – и Антон возвращается к стене.

Анжелика Фетисова наблюдает за мной, пока я пью, потом скармливает мне ещё несколько таблеток. Последняя – для горла, от неё боль на время уходит.

– Что ж, Олья, – говорит мадам Фетисова, когда я проглатываю последнюю пилюлю. – Как давно ты практикуешь вуду?

Я изумлённо смотрю на неё. Голова по-прежнему кружится, от тепла клонит в сон. Озноб исчез как не бывало. Что-то странное со мной происходит…

– Я н-ничего не п-практикую.

Она поднимает брови и смотрит на меня.

– Ты всегда заикаешься?

Я пытаюсь вспомнить, как будет по-французски “почти”, но Анжелика уже продолжает:

– Ты оживила моего сына, Олья. Глупо отпираться, это сделала ты, иначе он не считал бы тебя госпожой. Зачем ты это сделала?

– Но я н-ничего н-не делала!

Анжелика смотрит на меня, потом на мою левую руку поверх одеяла.

– Ты лжёшь.

Я мотаю головой. Потом прошу:

– Отп-пустите меня. П-пожалуйста. Я н-не понимаю… Я уйду и всё з-забуду. Хорошо?

В глазах Фетисовой мелькает недоумение.

– Отпустить? Милая моя, ты сама сюда пришла. На руках у Антона. Он понял это как твой приказ, так что тебя здесь никто не держит. Только прежде чем уходить, подумай, далеко ли ты уйдёшь на таблетках с температурой под сорок?

Она права. Я ёжусь под одеялом и пытаюсь вспомнить вчерашний день. Я долго гуляла в парке, сильно замёрзла. Да, конечно, я заболела. Но здесь-то как оказалась?

– Но… – Я смотрю на Антона и тот с готовностью ловит мой взгляд. – Он же живой. А я… п-помню, как его х-хоронили. П-почему он жив-вой?

Анжелика моргает. Потом дрогнувшим голосом спрашивает:

– Ты действительно не понимаешь?

Я очень хочу, чтобы она мне поверила. Эта женщина кажется мне страшнее всех, кого я раньше видела, включая её мужа и дочь. И мою тётю. И бабушку. Эта бить не будет, эта сделает намного больнее.

– О господи! – неожиданно вздыхает Фетисова. – Ты, похоже, не врёшь.

– Нет! – Я даже вздрагиваю.

Антон снова делает шаг к нам, но натыкается на мой испуганный взгляд – и снова возвращается к стене.

– Это невозможно, – шепчет Анжелика. – Просто невозможно… – Потом снова смотрит на меня. – Ты подняла зомби, глупая девочка. Я не знаю, как у тебя получилось, если ты не колдунья, но ты это сделала.

– З-зомби? – переспрашиваю я. Может, ослышалась? Или неправильно перевела?

– Антон умер, – добивает меня Фетисова. – Ты его оживила. Теперь он полностью твой.

Я ошарашенно молчу, кутаясь в одеяло. Анжелика словно чего-то ждёт.

– Чт-то зн-начит, м-мой?

– А ты не видишь? – грустно усмехается Анжелика. – Он выполнит любой твой приказ, убьёт за тебя или снова погибнет. Впрочем, убить зомби, как я слышала, непросто.

Я смотрю на Антона, и он смотрит в ответ. С надеждой.

– Вы меня разыгрываете? – спрашиваю я по-русски, от шока.

Анжелика понимает, но отвечает по-французски:

– Если бы. Кажется, кто-то разыгрывает нас. Нас всех. – Мы минуту молчим, потом она продолжает: – Но так или иначе, Антон теперь зависит от тебя. Без твоего приказа он не будет делать ничего. Поэтому… Олья, прикажи ему позаботиться о себе. Хотя бы переодеться. Мы хоронили его в этом костюме. И… он спал на полу…

Мне страшно – от её слов, её умоляющего тона, который с ней так не вяжется. И меня колотит.

Тут же Антон делает длинный плавный шаг к дивану, заслоняет меня от матери. Весьма решительно – и она, вздрогнув, отступает к двери.

– Уйди, – вырывается у меня. – Пожалуйста, оставь меня в покое!

Красивое лицо Антона кривится от боли, словно я его ударила, а Анжелика говорит от двери:

– Ты не можешь его прогнать, глупая девчонка, или он умрёт. Он теперь твой и, хочешь ты или нет, тебе придётся привыкнуть. Не делай ему больно. Не смей.

Антон поворачивается к ней – и под его яростным взглядом Анжелика исчезает. Хорошо – я снова на краю истерики. Закрываю лицо руками, прячусь под одело. Это сон, это спектакль, так же не бывает, какой зомби, что…

Мысли варятся в голове, закипают, я чувствую, что плачу и, глотая слёзы, сижу так под одеялом долго-долго, потому что очень боюсь вылезти. Но когда слышу тихое, дрожащее русское: “Тоша? Это правда ты?” – выглядываю.

Ира Фетисова, бледная, в одной пижаме винно-красного цвета, стоит босиком перед братом, заглядывает ему в глаза.

– Тоша? – и пытается взять его за руку.

Антон, стоящий на коленях перед моим диваном, плавно уклоняется. Смотрит равнодушно.

– Тоша, как?.. Почему?.. Почему ты не смотришь на меня? Посмотри на меня, пожалуйста, – умоляет его Ира, очень жалкая сейчас, совсем не та золотая девочка, которую я привыкла видеть в школе.

Она плачет и тянет к нему руки.

– Тоша, пожалуйста…

Я узнаю её слёзы – неправильно говорил Толстой, горе тоже одинаково. Я когда-то цеплялась за гроб мамы с такими же слезами.

– Тоша, почему ты мне не отвечаешь? Что происходит? Тоша?

Сил нет на это смотреть.

– Да ответь же ей, – вырывается у меня, прежде чем успеваю подумать.

Ира вздрагивает, как будто только сейчас меня замечает. А Антон склоняет голову и тихо говорит:

– Как пожелаешь. – Потом поворачивается к сестре и совершенно равнодушно сообщает: – Я тебя не знаю.

– Что? – в унисон вздыхаем мы с Ирой.

Антон молча смотрит на неё. Ира съёживается под его взглядом.

– Это… что, какая-то ролевая игра? – спрашивает она.

Антон поворачивается ко мне:

– Мне ответить, госпожа?

Этого уже слишком много – “госпожи”, взгляда Иры, простуды, незнакомого дома, Фетисовых…

– П-почему ты это делаешь? – дрожа под одеялом, я всё-таки пытаюсь спросить твёрдо. – Зачем?

– Что, госпожа?

– Это, – я неопределённо киваю. – В-вот это всё. Т-ты же умер! Зачем этот сп-пектакль? Эта “г-госпожа”? Я-то здесь п-причём?

Он непонимающе смотрит на меня, потом тихо, но чётко отвечает:

– Я живу для тебя.

– Правда? – от страха… и простуды, полагаю, я становлюсь саркастична.

А Антон смотрит мне в глаза и отвечает так, что все дальнейшие вопросы исчезают сами:

– Да. Я не могу солгать.

Я смотрю на обалдевшую Иру. Она прижимает ко рту руки и тоже дрожит.

– Я не п-понимаю, – говорю я.

Антон осторожно подходит к моему дивану.

– Госпожа, я живу, чтобы служить тебе. Это всё, что я знаю. Только это важно.

– Но… Она же твоя сестра, – беспомощно говорю я. – Как ты можешь её не знать?

– Только ты, – повторяет Антон, и смотрит на меня с таким благоговением, что я верю ему. – Остальные не важны. Пожалуйста, госпожа, что я могу для тебя сделать?

За его спиной Ира медленно оседает на пол. А потом не поднимаясь, на четвереньках отползает к двери. В школе я бы многое отдала, чтобы увидеть её такой же беспомощной, но сейчас мне нисколько не весело и удовлетворения я тоже не чувствую.

Антон не обращает на неё внимания. Живой, золотой мальчик Антон Фетисов стоит передо мной на коленях, смотрит с обожанием и не решается взять за руку.

И только когда за Ирой закрывается дверь, а потом из коридора слышатся всхлипывания, я понимаю, что всё это правда.

Это страшная, ненормальная правда. И золотая нить, мелькающая на краю зрения, идущая от груди Антона к моему запястью – тоже правда.

Что мне делать?