Читать книгу Виза на смерть - Мария Шкатулова - Страница 10

Женя в бессильной ярости колесила по городу. Ей казалось, что это лучший способ дать понять похитителю – если он действительно следит за ней, – что она одна и никаких ментов поблизости нет и не может быть. Впрочем, она сама вовсе не была в этом уверена. В какой-то момент на Садовой ей показалось, что она уже видела рядом со своим «пежо» черную «Волгу» с двумя мужчинами, и перестроилась, чтобы уйти от нее по левому ряду. Но «Волга», опередив ее, вырвалась вперед и затерялась в потоке машин. Потом ей померещилось, что ее как-то уж слишком подозрительно разглядывает водитель «девятки», но тот у ближайшего светофора, мигнув поворотником, уехал вправо. Потом она попала в небольшую пробку, и это дало ей возможность спокойно осмотреться и убедиться, что в пределах видимости ничего подозрительного нет.

Вырвавшись из пробки, она свернула в первый же попавшийся переулок и притормозила у ветхого двухэтажного строения. Посмотрела в зеркало, чтобы окончательно убедиться, что никто за ней не следит, сообразила, что впопыхах не взяла теплые вещи для Маши, подумала, что завернет ее в свой свитер, и только сейчас вспомнила, что похититель велел ей выйти из дому ровно в десять.

Ей стало страшно. Вдруг из-за этого он не позвонит? Она же не знает, как он контролирует ее действия. Скорее всего, он следит за ней. Но как? Сидит во дворе на лавочке, закрывшись газетой? Смешно. Или она напрасно нервничает? Ведь, скорее всего, он будет следить не за ее подъездом, а за местом их будущей встречи, о котором она пока еще ничего не знает. А десять вечера он назначил просто потому, что такие вещи не делаются средь бела дня. В любом случае вернуться домой к десяти она уже не успевает. Да и нельзя ей возвращаться – там менты. И отец, которого она больше не хочет видеть. Никогда.

Она разом, словно прощаясь с ним, вспомнила все тяжелое, что было в их жизни. «Как ты мог? Как ты мог так поступить со мной? Со мной и с Машкой, которую ты якобы любишь? На самом деле ты никогда никого не любил, кроме себя и своей гнусной конторы. Мать пикнуть при тебе боится, все время заглядывает тебе в глаза, боится не угодить, ляпнуть что-нибудь лишнее. Всю жизнь она обслуживала тебя, пела под твою дудку, хотя могла бы сделать карьеру – когда-то она была неплохим юристом. Она и на пенсию ушла из-за тебя, чтобы ты не скучал, а ты просиживаешь целыми днями в своем кабинете один и не замечаешь ее присутствия. Впрочем, нет, вру – тебя раздражает, когда она смотрит телевизор, но тебе и в голову не приходит, что ей может быть скучно и одиноко. Как же, ты ведь у нас крутой, дипломат, борец за идеалы… А где они, эти идеалы? Они давно уже на помойке истории. Но ты не хочешь это признать, не хочешь смириться с тем, что мир переменился, и все еще надуваешь щеки, как тогда, когда ты был большим начальником и гонял своих подчиненных в хвост и в гриву. Конечно, ты ведь думал, что вершишь судьбы мира, а на самом деле вы были просто жалкими чиновниками на побегушках у политбюро… Ты гордился тем, что вышел из народа, а что ты знаешь об этом народе? Раз в год – в день своего рождения – со слезами умиления вспоминать, как когда-то вы ели картошку из одного чугуна? Ничего, зато потом у тебя были и спецраспределители, и собственный повар за границей, и горничные, и все остальное. И пока ты сидел в своих Стокгольмах и Парижах, народ тут доходил до ручки…

И сына ты воспитал по своему образу и подобию… И только со мной у тебя ничего не вышло. Потому что я раскусила вас еще в детстве – ваше ханжество, ваше холуйство, ваше высокомерие… И ты никогда не мог мне этого простить, никогда… Ты никогда не считался со мной, никогда не уважал ни меня, ни мои взгляды, ни мои убеждения… Тебя не интересовал мой внутренний мир, не интересовали люди, с которыми я дружу, книги, которые я читаю. Ты видел во мне дрянную девчонку, которая не хочет жить по вашим правилам… Ты, мой отец, считал меня чуть ли не шлюхой… и только потому позвал меня с Машкой в свой дом, что на старости лет остался один и тебе нужна была игрушка. Интересно, если бы Виктор был жив, и твоя невестка не бросила бы вас, и твой внук был бы с тобой, ты бы вспомнил о нашем с Машкой существовании или я так и осталась бы для вас изгоем, паршивым маргиналом, позором семьи, белой вороной? Представляю, как вы с матерью хватались за голову, узнав о моей беременности! Как боялись, что скажет княгиня Марья Алексевна о нашей благородной семейке, где все должно быть шито-крыто, где дочка должна учиться в МГИМО, а потом выйти замуж за дипломата, какого-нибудь молодого хлыща в галстуке, пресмыкающегося перед начальством, чтобы как можно скорее попасть за границу, но при этом так надувающего щеки, будто он по меньшей мере Талейран, Меттерних или князь Горчаков… А я не вышла замуж и не сделала карьеру, и вам не нравится моя профессия, потому вам все, все не нравится в моей жизни… А помнишь, ты дал мне пощечину, даже не спросив, виновата ли я в чем-нибудь перед вами, и до сих пор, до сих пор ни разу не вспомнил о ней и даже не подумал извиниться!»

Женя немного успокоилась. Она посидит в машине, пока не позвонит похититель, и если почувствует, что его намерения или настроение изменились, постарается ему объяснить, что произошло. В конце концов, если он хочет получить деньги, ему придется поверить ей на слово.

Зазвонил телефон. Женя посмотрела на дисплей: звонил отец. Что делать? Выслушивать его объяснения? Или, того хуже, извинения? Нет уж, она выслушает их потом. Потом, когда все будет позади и они с Машкой приедут к Татусе, которая, надо надеяться, пустит их на пару дней, пока она подыщет квартиру и няньку. А уж потом она поговорит с отцом и все ему объяснит. Так что сейчас пусть он лучше оставит ее в покое.

Было уже начало одиннадцатого. «Если он не позвонит в течение ближайших пятнадцати минут, значит, все, конец. Он передумал или испугался…» У нее заныло сердце, но она постаралась взять себя в руки. Ей еще столько предстоит сегодня!.. Главное, чтобы Машка была здорова и эта история не причинила ей непоправимого вреда. Одна надежда на то, что она еще слишком мала, чтобы по-настоящему испугаться.

Он позвонил, когда на часах было чуть больше половины одиннадцатого.

– Ты где?

– В Уланском переулке.

– В каком?!

– Уланском. Это около «Чистых прудов»…

Он выругался и сплюнул.

– Ладно. Езжай к Магистральной улице и встань сразу после поворота. Я перезвоню.

Женя завела двигатель и, прежде чем тронуться с места, развернула план Москвы. Эта чертова Магистральная… где она? А-а, вот… Далеко. Женя попыталась представить себе этот район, но не смогла. «Я никогда там не была… Впрочем, какая разница? Не на Тверской же встречаться…»

Женя вспомнила его голос, и ей показалось, что у него немного изменилась интонация. Она ни о чем не спросила его, да и что бы она могла сказать, не рискуя сболтнуть что-нибудь лишнее? Если бы было нужно, он бы спросил сам. И потом, он тоже наверняка нервничает.

Она вырулила на Садовую и поехала в сторону площади Восстания.

Ей пришлось немного поплутать, но в конце концов она выехала на Магистральную и остановилась. Улица была пустынна и освещалась рядом тускло горевших фонарей. Заморосил дождь, и лобовое стекло быстро покрылось каплями. Чтобы отвлечься и справиться с сердцебиением, Женя следила, как они стекают вниз под действием собственной тяжести.

Прошло еще несколько минут. Когда послышалось треньканье сотового, Женя вздрогнула.

– Поезжай вперед, медленно. Доедешь до второй арки и остановишься.

«Нервничает. Хочет убедиться, что я одна. Он прав. Господи, только бы все обошлось…»

Она вдруг подумала, что в трубке почему-то не слышен Машин голос. «Почему она молчит? Боится его? Боится плакать? Впрочем, не может же он таскать ее с собой. Он, наверное, посадил ее где-нибудь и сказал, что сейчас приедет мама».

Женя снова поймала себя на странном ощущении – на том, что почти оправдывает его, то есть действует как бы заодно с ним. «Что это со мной? Стокгольмский синдром?»

Через пять минут он перезвонил. Потребовал, чтобы она проехала еще немного, потом еще. Потом велел въехать во двор.

Женя свернула в подворотню и только теперь заметила, что дом нежилой. Справа от нее стояли переполненные мусорные контейнеры, на одном из которых местный остряк вывел белой масляной краской: «Фонд Сороса». В другом тлел подожженный мусор, и тошнотворно пахло гарью. Слева, тараща пустые глазницы окон, темнел пятиэтажный кирпичный дом.

– Вылезай из машины и иди вперед. Капусту не забудь, – приказал голос в трубке.

– Где моя дочь? – спросила Женя, изо всех сил сдерживая дрожь.

– Здесь, здесь, не психуй. Я вот только проверю, нет ли за тобой хвоста и все.

– Никого тут нет. Вы же видите, я одна, – сказала Женя и тут же подумала, что она действительно одна в этом чужом дворе с сумкой, набитой деньгами, и что ни одна живая душа не знает, где она и где ее искать в случае чего. Но задумываться над этим у нее уже не было времени, да и не могла она думать о себе, пока Маша была в опасности.

– Где моя дочь? – повторила она срывающимся голосом. – Немедленно приведите ее сюда или я…

– Не ори. Здесь твоя девка. Положи бабки в контейнер и иди забирай свое сокровище.

Женя взяла сумку и вышла из машины. Она вглядывалась в темноту, пытаясь понять, где может прятаться похититель и почему не слышно Машиного голоса, и в ту же секунду из зияющих пустотой окон второго этажа до нее донесся детский плач.

– Маша, Машенька, я здесь! – отчаянно крикнула Женя и, швырнув сумку в контейнер, бросилась в дом.

В подъезде выселенной под снос пятиэтажки было темно и пахло кошками и сырой штукатуркой. Вытянув руки, Женя сделала несколько шагов, пока не наткнулась на деревянные перила. Она нажала на кнопку мобильника, чтобы хоть немного осветить окружавшее ее пространство, и в зеленоватом мертвенном свете маленького экрана различила усыпанную строительным мусором лестницу. Наступая на битое стекло и клочья старых обоев, Женя бросилась наверх. Миновав первый пролет, она услышала слабый щелчок, и плач тут же прекратился.

– Маша, Машенька, не бойся! Это мама! Я иду! – крикнула Женя, рванулась вперед, споткнулась, больно ударив коленку, и выронила мобильник, который сразу же погас.

Чуть не плача от страха за ребенка, она принялась шарить вокруг себя в поисках телефона, как вдруг ее рука наткнулась на какой-то предмет. Она сразу догадалась, что это, как и догадалась обо всем остальном: это плакала не Маша – Машиным голосом плакал диктофон.

Не помня себя, она немного перемотала пленку назад. Что-то щелкнуло, потом еще раз, и тот же голос, который говорил с ней по телефону, насмешливо произнес: «Что ж ты так слабо?.. Условия надо выполнять…»

Она так и не поняла, что произошло потом. То ли ее ударили по голове, то ли она потеряла сознание и упала, сильно стукнувшись головой. Когда через несколько минут она пришла в себя, диктофона уже не было.