Читать книгу [Не] Святой Себастьян - Марк Эльберг - Страница 3

Психиатрическая клиника Domus Mentis Geðheilsustöð. В кабинет психиатра заходит Себастьян в больничной пижаме. Руки перемотаны. Он непринужденно садится в кресло в позу лотоса и смотрит на Маргрет.

– И снова здравствуйте, Себастьян, – мягко, но с нескрываемым сарказмом здоровается она.

– И вам не хворать, доктор Маргрет, – с презрением отвечает он, глядя ей в глаза.

– О чем будем говорить сегодня?

– Наверное, о том, почему я здесь и почему я не хочу быть здесь.

– Да, пожалуй, об этом и поговорим. Мы расстались меньше недели назад. Вы обещали, что уедете. Вы хотели уехать из Исландии. Что вас остановило?

– Исландия, – с непринужденной наглостью отвечает он.

– Перестаньте паясничать, – устало вздыхает Маргрет. – Вы взрослый мужчина, а ведете себя, как ребенок.

– А вы знаете, что первые сорок лет детства в жизни мужчины – самые сложные? – ехидно спрашивает Себастьян.

– А вы это сами знаете? Такими темпами вы до сорока не дотянете, мой друг.

– А если я не хочу дотягивать?! Что тогда?! – вдруг взрывается он.

– Тогда будем вас лечить, – спокойно отвечает она.

– Меня не надо лечить. Я здоров. Со мной все хорошо, – злобно огрызается он.

– А вены вскрывали чисто ради научного эксперимента?

– Разумеется.

– Себастьян, я понимаю вас. В двадцать шесть я тоже казалась себе взрослой и мудрой, я думала, что уже все пережила и все выстрадала, и мне тоже хотелось уйти. Но я не уходила. И однажды я поняла, что все не так просто. Нельзя просто так взять и уйти. Есть люди, которым я нужна. И есть этот мир, который нужен мне. И мы связаны, непонятно как, но я часть этого мира, и я должна быть здесь и сейчас.

– А что, если нет? А что, если это ошибка? – вновь идет в нападение Себастьян. – Здесь и сейчас вы могли бы разговаривать совсем с другим пациентом, с человеком, которому действительно нужна ваша помощь. А вместо того, вы сидите здесь со мной и просто тратите свое время. Доктор Маргрет, я потерял всех, кого я любил. И я больше не хочу любить. Не хочу ничего. И я это сделаю. И никто не сможет мне помешать.

– О ком вы сейчас говорите? Был кто-то еще?

– Неважно.

Тишина.

– Себастьян, кто еще умер?

– Моя девушка. То есть, та девушка, с которой мы расстались. У меня никого нет. Хватит меня мучить!

Он снова бросает гневный взгляд на Маргрет.

– Расскажите о ней подробнее.

– Нет.

– Себастьян, это рецидив, – спокойно разъясняет она. – Это уже серьезно. И сейчас вы просто подписываете договор на пожизненное содержание вас в этой клинике.

– Вы не можете держать меня дольше месяца, если я не буйный. А я не буйный. Облом. Можете облегчить себе страдания от постоянных разговоров со мной и принести мне форму на добровольную эвтаназию.

– Можете даже не просить. Вам не подпишут. У вас нет веских оснований для получения эвтаназии. И я могу держать вас здесь столько, сколько посчитаю нужным, – ехидно улыбается она.

– Ладно. Я не хочу разговаривать. Пропишите мне каких-нибудь транквилизаторов или еще чего-нибудь. Хоть галоперидол. Делайте, что хотите. Я не хочу разговаривать.

Себастьян отворачивается всем корпусом и аккуратно складывает забинтованные руки на груди.

– Галоперидол? Откуда вы знаете о галоперидоле? – удивляется Маргрет.

– Книжки умные читал, – отвечает он стене.

– Какие книжки?

– Да помню я, что ли? Я же переводчик. Где-то прочитал.

– К вашему сведению, галоперидол отменили лет двадцать назад даже в самых отсталых странах. Не знаю, где вы могли о нем прочитать.

– Да что вы привязались? Перестаньте уже бороться с ветряной мельницей. Я не намерен с вами разговаривать.

Он встает, направляется к закрытой двери и облокачивается спиной на косяк, снова скрестив руки на груди и с превосходством глядя на Маргрет.

– Нет, Себастьян. Я борюсь с вами и вашим нежеланием жить, – говорит она, глядя ему в глаза, никак не реагируя на его перемещение. – А вот вы боритесь с ветряной мельницей. Знаете, чем вы отличаетесь от исландцев? Неумением радоваться жизни. Вы росли среди тюльпанов под теплым солнцем, в окружении муз и фантазий, и совершенно не познали цену жизни. Потому что вам не приходилось бороться за нее. Вы не вгрызались в бесплодную землю, не боролись с арктическим ветром и вулканическим пеплом, не скучали по солнечному свету, ваша деревня не уходила под землю в считанные мгновенья. С нами же все это происходит постоянно. Веками мы ловим рыбу в ледяной воде, обдуваемые ветром со всех сторон, веками выращиваем хлеб на камнях и болотах, веками живем только на вере в милость неба, потому что в любой момент какой-нибудь вулкан может проснуться и лишить нас всего. И потому мы научились ценить жизнь, радоваться каждому дню, каждому солнечному лучу, любить друг друга, как родных братьев и сестер. Наша жизнь висит на волоске от смерти, и потому мы празднуем жизнь каждый день, мы веселы и счастливы, потому что знаем, что можем умереть в любой момент. А умирать несчастным – это очень глупо. А что же вы? Первый удар судьбы – и вы сдаетесь. Себастьян, вы действительно еще просто ребенок. Вы любите Исландию – так будьте исландцем! Встаньте, утрите сопли, возьмите в руки соху и идите работать. Физический труд лечит душевные раны. Выбросьте ваши умные книжки. Поговорите с землей. Она научит. Поймите, мир мудрее вас и ваших книжек. Земля просто не хочет вашей смерти. Исландская земля хочет, чтобы вы жили, и рано или поздно она сделает из вас викинга. Мир мудрее вас, Себастьян.

Он выдерживает длинную паузу.

– Да плевал я на этот мир с Хваннадальсхнукюра. Маргрет, давайте мы как-нибудь замнем все это дело и смиримся с неизбежным.

– Себастьян, – спокойно отвечает она. – Я никогда не встречала людей, кто так сильно хотел бы умереть. Знаете, обычно людям стыдно за то, что они совершают с собой. Но я не вижу ни малейшего стыда или раскаяния.

– Маргрет, мне нечего стыдиться, мне не в чем раскаиваться. Я просто хочу умереть. И это все. Больше мне ничего не надо.

– Но почему?

– Я не буду отвечать на этот вопрос.

– Вы человек-загадка. Что вы ищете? От чего вы бежите? Вы ищите забвения? Бежите от боли?

– В точку. Забвение и отсутствие всякой боли. Что это такое? Правильно! Смерть. Ибо жизнь человеческая полна воспоминаний и страданий по поводу этих воспоминаний. Я устал от этого. Я хочу умереть.

– А вы знаете, что такое боль?

– А вы знаете?

– Мы говорим не обо мне. Мы говорим о вас. Вы знаете, что такое боль?

– А как вы думаете?

– Себастьян, а вы уверены, что вы русский? – иронично прищуривается она. – Мне кажется, вы совсем другой национальности.

– Вы намекаете на то, что я отвечаю вопросом на вопрос? – переходит на шутливый тон он.

– Именно.

– Маргрет, я уже все вам сказал, – снова становится серьезным он. – И большего вы из меня никакими клещами не вытяните. Просто отпустите меня. И все. И обещайте, что не будете себя винить в том, что не спасли меня. Меня не надо спасать. Мы не должны были встречаться. Никогда. Просто вычекрните меня из своей биографии и дайте мне уйти.

– Нет, Себастьян. Вы вопиющий случай. Я так просто вас не выпущу, сколько ни просите. Извините уж за откровенность, но вы очень интересная загадка. И вы никуда не уйдете, пока я вас не разгадаю.

– Погадайте на кофейной гуще. Или раскиньте руны, как это у вас принято. Они больше расскажут.

– Спасибо за идею. Гуща подойдет. Не хотите составить мне компанию? Я как раз хотела пойти в столовую выпить кофе с круассаном. Кофе ведь не включен в ваше больничное питание?

– Благодарю покорно, Маргрет. Но я хочу пойти к себе в палату и поспать.

– Что ж, не смею вас задерживать. И, кстати, вам больше отдельная палата не полагается. Так что, придется пожить с соседом.

Маргрет что-то нажимает на армфоне, и щелчок сигнализирует об открытии двери.

– Четвертая палата, третий этаж, – говорит Маргрет вслед выходящему из кабинета Себастьяну.

* * *

– Привет! Я, типа, Стефан, – говорит бледный худощавый мужчина лет тридцати пяти. Его светлые волосы растрепаны, а левый глаз непрестанно моргает. На нем «домашняя» пижама: темно-синие клетчатые брюки и грязная темно-зеленая футболка с полинявшими кислотными грибами.

Себастьян оглядывает его с ног до головы и проходит к своей кровати.

– А тебя как зовут?

Себастьян молча ложится, укрывается одеялом и разворачивается к стене.

– Я слышал, ты, типа, из тех, кто возвращается. Я тоже. Короче, я каждую осень сюда возвращаюсь.

Себастьян не обращает на него внимания.

– С тобой все нормально? Ты умеешь говорить? Ты ведь не исландец, да? Алле, гараж? Ты, типа, по-исландски понимаешь? Do you speak English? I say my name is Stefan. I am here six times. It is not a bad place, bro. Here can is really fun. And else I know how get… something interesting. You will like it.1 Эй, ты слышишь меня? Ты немой что ли в натуре? Может, ты, типа, глухой? Тогда мне очень жаль тебя. Интересно, внатуре, почему ты здесь? Почему ты тоже вернулся? Это, внатуре, что ли наша судьба – сидеть здесь вдвоем? Жаль, ты, типа, не разговариваешь. А может, ты говоришь на другом языке, которого я не знаю? Но я знаю, короче, только исландский и английский. Извини, если ты меня, типа, слышишь, но не врубаешь в тему. Мне просто, типа, хочется с кем-то поговорить. Мой предыдущий сосед, он, типа, знаешь, он был совсем овощ. Он зырил на меня своими пустыми глазами и пускал слюни. У него были, внатуре, ужасно скрючены руки и ноги. Кажется, он, типа, кататоник или че-то такое. А я… я нет. Я тип обычный парень. Я работаю на ферме. Короче, мы разводим птиц и свиней. Свиньи, они иногда вырастают очень большими. И тогда они хрюкают, внатуре, очень громко и злобно. Почти, как дикие кабаны, внатуре. А маленькие поросятки, короче, очень клевые. Я иногда брал кого-нибудь из них, прицеплял к ним, типа, маленькую собачью шлейку и ехал в город. И, типа, гулял с этими поросятами,, типа, я какой-нибудь буржуа, внатуре. Говорят, короче, типа, содержать мини-пиггов сейчас уже не в трэнде, и люди, типа, заводят домашних пингвинов. А ты знаешь, что в южном полушарии пингвины живут, типа, почти везде? Есть даже два вида экваториальных пингвинов! Короче, в зависимости от климатической зоны, в которой ты живешь, ты, типа, можешь подобрать себе вид пингвина, которому будет ништяк в твоем климате жить. И я тоже, типа, хочу пингвинов, но они, типа, стоят бешенных бабок. Но я хочу, типа, перестать наконец разводить кур и индеек. Это ваще не клево и не тру, короче. Я хочу разводить пингвинов. Ты только вдумайся: первая исландская пингвинья ферма, внатуре. И это, типа, моя ферма. Короче, надо только накопить денег. Но они живут, типа, крупными стаями, поэтому купить два пингвина и думать, что все ништяк – это глупо. Ничего не выйдет, типа, понимаешь? Надо хотя бы, типа, шесть. Так, типа, это уже почти стая, и им будет ништяк уже, внатуре. А еще им бассейн, короче, нужен. А лучше переехать к морю и там построить для них, типа, загон, чтобы не уплывали далеко. И много рыбы, типа, тоже надо. Но рыба здесь, ты в курсе, – не проблема. Моя бывшая – рыба. Типа, не только по знаку зодиака, но вообще по жизни рыба. Скользкая вся. Ну, типа, не в этом смысле… А в смысле, что она плывет, непонятно, куда и вообще зачем. У нее, типа, как будто нет цели, но на самом деле есть. И не одна, а, типа, прям много целей, но они где-то под водой. И ты их не видишь, а только видишь, типа, как она виляет своим блестящим хвостом и уносится прочь, а потом появляется, снова виляет хвостом и уносится в каком-то другом направлении. А я стрелец. Я, типа, ставлю себе цель и иду к ней. Я, короче, решил, что я хочу пингвинов. Думаю, это будут адели или папуанские. Но адели – это, типа, попса. А папуанские немного крупнее, типа, девяносто сантиметров. Такой карапуз получается клевый. И я, типа, уже скопил немного денег. Я знал, что мы, типа, не совместимы, так во всех гороскопах пишут, но я думал, что судьбу можно, типа, обмануть, но, оказалось, что нельзя. Она просто ушла от меня, потому что я, типа, слишком мечтатель и трачу слишком много на кислоту. Но я точно знаю, что не трачу. Мне вполне хватает и на хавчик, и на всякие ништяки хватает, а деньги на пингвинов я, типа, кладу в банк, чтобы не потратить их на всякую лабуду. Мать говорит, типа, что я должен спуститься с небес на землю. А я че, не на земле? Я такой же пингвин, как и курица, в смысле, я, типа, не умею летать и никогда не буду. И мне это даже ваще не нужно. Вот ты летаешь во сне? Я не летаю. Потому что я, типа, плавать умею. И я, короче, могу задерживать дыхание на целых четыре минуты. Это, типа, очень много для гомо сапиенса. И на земле я тут кажусь как бы, типа, не в своей тарелке, но стоит мне нырнуть – и я становлюсь таким, типа, проворным и ловким, как пингвин, короче. Эй, ты там уснул уже? Ну почему мне, внатуре, так не везет с соседями? Неужели я говорю такие, типа, неинтересные вещи? Да нет же. Типа, не в этом причина. Просто я должен, типа, говорить с пустотой. Только пустота меня слышит. Но она же, внатуре, пустота. Она не может мне ответить. Но пустота, она, друг, все слышит. И она все понимает. И она меня выпустит отсюда, чтобы я купил пингвинов. Ты знаешь, послезавтра ко мне, типа, брателло придет и принесет ништяков. Я поделюсь с тобой, если хочешь. И ты, внатуре, тоже можешь позвать кого-нибудь. У тебя есть, типа, браться или сестры? Может, к тебе мамка придет? Здесь не запрещено видеться с родственниками. Запрещено только, типа, принимать подарки. Но, если знать, как их правильно проносить и передавать, то все окей. Бро, слышь, ты позвони там кому-нибудь. Тебе, внатуре, надо встретиться с родными или дружбанами. Я, типа, хочу стать твоим другом, но я думаю, что ты меня, типа, не очень догоняешь. Потому что я говорю, типа, быстро, а исландский – это, говорят, внатуре, сложный язык. А ты не исландец. Я это, типа, сразу просек. Ну нет, я не какой-нибудь там, типа, нострадамус. На самом деле, короче, мне про тебя один дружбан рассказывал, что ты, типа, из Амстердама. Слушай, а почем там грибы? Ты пробовал эти волшебные кексы? Наверняка же, блин, пробовал. Жаль, ты не расскажешь ничего… А-а-а!!! – внезапно кричит Стефан. Себастьян вздрагивает и поворачивается. – Ага, значит, ты все-таки, внатуре, не глухой, – ржет Стефан. – I say all is OK. Just I want know that you can hear me.2

Себастьян вздыхает и снова разворачивается к стене. Стефан некоторое время молчит.

– Ну, то, что ты слышишь, это уже ништяк, ну, не ништяк конечно, а, типа, сойдет. Тот какатоник, короче, он вообще никак не реагировал. Он просто, типа, сидел и втыкал этими своими, внатуре, стеклянными глазами то в стену, то в окно, то на меня, смотря, куда кресло развернешь. Однажды я, типа, даже спустил штаны и… да, я, спустил штаны, сел на кровать и стал дрочить. И это было внатуре, отстойно, мне было реально мерзко, и я так и не кончил, потому что он все зырил на меня своими пустыми бельмами и пускал слюни. Как обычно, типа, я ваще ничего не делал. Эй, сосед, ты слышишь? Я ведь, внатуре, хуйню сделал, и мне до сих пор, типа, стыдно, но я не могу так, когда на меня так зырят и вообще не реагируют. А тот чел, который был до кататоника… он избил меня и сказал, что, если я еще скажу хоть слово, он меня замочит нафиг. И он реально мог убить, внатуре. Я думаю, его здесь держали по суду. Это, короче, значит, типа, он кого-то замочил, но его признали, типа, невменяемым и отправили сюда. У него была отстойная харя. И он был, внатуре, великан, типа, какой-нибудь Тор. Только ему, внатуре, не надо никакого молота, потому что у него вместо рук – две кувалды, короче. И мне было, внатуре, страшно. Я почти не спал, потому что я знаю, мама говорила, и брат говорил, что я во сне, типа, разговариваю и даже иногда хожу. Но я не делаю ничего плохого. Я просто такой, типа, на расслабоне, хожу и разговариваю. Наверное, с пустотой, а может, мне, типа, кто-то снится. Надеюсь, что мне снятся пингвины. Потому что они, типа, прикольные. Ты знаешь, я, типа, придумал, что первых трех самцов я назову А, Д и М. Это, типа, как Адам. Но их же три, а не четыре, и, если завести четырех, тогда получится два пингвина А. И тогда я буду их путать. Поэтому три пингвина: А, Д и М. И еще три пингвинихи: Е, В и А. Врубаешь? По-моему, я это круто придумал.

Стефан снова молчит. Видимо, сбился с мысли.

– Эй, бро, а ты часом не пидор? Я сразу заметил, у тебя, типа, такие руки, как у чиксы, внатуре, и походка пидорская, хоть ты и пытаешься строить из себя, типа, мачо. Но ты просто чмошник, ты в кусе? Эй, чмо, а ты знаешь, что с такими, как ты, фашики делали? Хочешь покажу пару фокусов? Тебе наверняка понравится! А знаешь, почему они это делали? Потому что из-за таких, как ты, арийские бабы перестали рожать детей, и мир стали заполонять гребаные китайцы, которые, между прочим, не пидорасы, и они ебутся, куда надо, и делают детей, а у нас тут каждый второй, видите ли, представитель лгбтк плюс хрень сообщества и размножаться не хочет! Ты, бля, с континента, вот скажи, сколько блондинов в Европе? А? Они все вымерли! И только здесь, в Исландии остались чистокровные арийцы! Да что ты ваще знаешь об арийцах? Ты же черный! И вы, черножопые, лезете к нам, чтобы портить нашу кровь. И всю эту лгбтк плюс хрень заразу разносить! И скоро даже в Исландии арийцев не останется…

И тут Себастьян взрывается. Он молниеносно вскакивает с кровати, хватает Стефана за горло и прижимает к стене. Стефан начинает брыкаться и задыхаться. А Себастьян громко шипит сквозь зубы:

– Еще одно слово, мразь, и я задушу тебя голыми руками. И мне плевать, если меня за это посадят. Мне все равно, где гнить. Я хочу тишины!

Последние слова он выкрикивает и швыряет Стефана на пол, а сам неторопливо идет к своей кровати, ложится и укрывается одеялом, словно ничего не произошло.

– Воу, бро. Извини, – тихо шепчет Стефан, поднимаясь. – Я это… того… я не расист и не гомофоб, если че, я не фашик…

– Заткнись.

– Я сейчас заткнусь. Просто скажу кое-что, чтобы ты знал. Ты все не так понял. Нет, честно, мне реально все равно, кто куда с кем и че. И у кого какие волосы, мне тоже по барабану. Бро, сорян, внатуре, я хотел тебя, типа, спровоцировать. Я, внатуре, просто спровоцировал тебя. Я не хотел тебя обидеть, бля буду. Я просто, типа, хотел узнать, говоришь ли ты по-исландски…

– Хорошо, я говорю по-исландски. Но я не хочу и не буду разговаривать. И я прошу тишины… Ты когда-нибудь слышал, как падает снег? А он падает. Там, за окном. Послушай.

– У нас, типа, бронированные стекла, бро. Через них внатуре ничего не слышно.

– Снег падает так, что его всегда слышно. Даже если вообще нет окон. Просто надо уметь слушать. И я хочу послушать снег, а ты трещишь и мешаешь мне слушать.

– А что говорит снег?

– А ты послушай и узнаешь.

И воцаряется долгожданная тишина. Швы под бинтами слегка разошлись от внезапной нагрузки на руки, и рукава рубашки начинают краснеть, но Себастьян не обращает на это внимания, потому что тишина куда важнее.