Читать книгу [Не] Святой Себастьян - Марк Эльберг - Страница 4

Психиатрическая клиника, зал свиданий. За массивными деревянными столами в мягких креслах и на диванах сидят люди. Разговаривают, смеются, пьют соки и горячий шоколад, едят какие-то снеки. Все это продается в трех автоматах, стоящих тут же в зале. Это пространство можно было бы спутать со студенческой столовой, если бы не больничная одежда каждого второго. Себастьян заходит в зал и осматривается. Взгляд останавливается на витрине автомата, и Себастьян невольно сглатывает слюну. Он ищет глазами, куда бы можно было спрятаться, но все уютные уголки, разумеется, заняты. Приходится пройти в центр зала. Он садится в кресло, скрестив руки, закидывает ногу на ногу. Сидит неподвижно, уставившись на дверь, и только нога постоянно раскачивается. Дверь открывается и закрывается. Бесконечная череда незнакомых лиц. Но вот, наконец-то и он. Высокий крепкий мужчина за тридцать, с толстой золотой косой, ниспадающей на брутальную кожаную куртку. Он встревожен. Осматривает пространство из-под тяжелых бровей. Себастьян встает и медленно направляется к нему. Тот улыбается, устремляется навстречу и сжимает Себастьяна в железных объятиях.

– Вытащи меня отсюда, – шепчет Себастьян.

– Обязательно вытащу, – тихо рокочет тот.

Они направляются к столу, но Себастьян останавливается на полпути, смотрит на друга и смущенно спрашивает:

– Можешь купить мне еды?

– Ты ужасно выглядишь, – говорит Томас, когда они садятся за стол, и Себастьян начинает жадно жевать пирожок. – И я знаю, тебе не нужны эти слова, но я действительно очень соболезную твоей утрате. И я понимаю, что ты интроверт, и сейчас тебе никто не нужен, но я очень хочу помочь тебе.

– Тогда забери меня отсюда… Я не могу здесь… – почти шепчет Себастьян.

– Я не могу тебя просто взять и забрать, – вздыхает Томас. – Юридически я тебе никем не являюсь. А взяток они не берут, ты же знаешь. Похоже, доктор Маргрет в тебя не на шутку вцепилась.

– Томас, забери меня отсюда, – почти умоляет Себастьян.

– Чем они тебя накачивают? Ты пьешь таблетки?

– Не знаю…

– Ты фильмы не смотрел, что ли? – переходит на иронию Томас. – Не надо жрать все, что тебе запихивают в рот.

– Ха-ха… – грустно усмехается Себастьян. – Ну да. Я и не жру. Ничего.

– В смысле?

– Нам почти никогда не дают лекарства в виде таблеток. Лекарства прямо в еде. Мы едим при медсестрах. А когда они уходят, мы идем в сортир и блюем. Главное – делать это беззвучно и тщательно за собой все протирать. И тогда никто не узнает. Но иногда есть хочется очень сильно. И приходится оставлять всю эту гадость в желудке. И тогда очень хочется спать, и мысли путаются…

Томас виновато вздыхает.

– Я принес тебе фруктов, но у меня их отобрали. И проверили рюкзак и все карманы.

– Я знаю. Прости за это.

– Ты не виноват. Просто ты не отчаивайся и держись. Я обязательно тебя заберу. И, кстати, скоро рождество. То есть, через три недели. Но на рождество они должны отпускать пациентов. Я заберу тебя. А обратно ты не вернешься. Мы что-нибудь придумаем. Я обещаю. А пока я буду приезжать к тебе по выходным.

– Это очень долго.

– Мы бы могли, конечно, заключить фиктивный брак, но на это тоже уйдет немало времени и…

– Нет. Ты знаешь, я любил только одного человека. Я не пойду на это даже в чисто формальных целях спасения своей шкуры. Спасибо, Томас. Но нет. Я доживу до рождества, и ты меня заберешь.

Себастьян дрожит, глядя в стол.

– Тебе холодно? – обеспокоенно спрашивает Томас. – Ой, прости, я же совсем забыл…

Он снимает рюкзак и извлекает из него черную толстовку с надписью «I don’t speak humanish»3. Себастьян улыбается уголками губ и надевает ее поверх пижамной рубашки.

– Я думал, что я ее потерял… Откуда она у тебя?

– Помнишь, мы в том году в Хорнстрандир ездили? Ты тогда одолжил свою толстовку Эмме и забыл ее забрать. Так что вот… – слегка смущается Томас.

– Спасибо, – отвечает Себастьян, поглаживая мягкие рукава любимой вещи. – Как Сигурдур? Как ты там вообще? Расскажи о себе, о внешнем мире.

Томас делает глоток шоколадного капучино из пластикового стаканчика, собираясь с мыслями.

– Мы расстались, – с преувеличенным равнодушием отвечает он. – Расстались, можно сказать, друзьями, без скандалов и битья посуды. Но, если можно, я опущу подробности.

– Ладно. Разрешаю, – благосклонно кивает Себастьян. – А как наш бэнд?

– Пока тебя нет, мы позвали играть молодого студента. Он, конечно, не ты, но быстро схватывает. Но не переживай, он знает, что уйдет, когда ты вернешься. И мы не единственный бэнд, в котором он играет. Вам здесь, наверное, нельзя играть на инструментах?

– У нас есть простенький синтезатор с наушниками, чтобы не мешать остальным, – снова мрачнеет Себастьян. – Иногда по вечерам у нас устраивают концерты, и все поют какие-то старые песни под односложный аккомпанемент старушки-санитарки. Но, кроме доктора Маргрет, никто не знает, что я музыкант. Я не могу играть. Совершенно не могу. То, что сейчас во мне – это нельзя допускать в музыку. Нельзя делиться этим с людьми, тем более, через музыку.

– Я хотел предложить привезти тебе электро…

– Нет, не надо, – качает головой Себастьян. – И я не один живу. Со мной живет сорока. Он, конечно, думает, что он пингвин, но на самом деле, он сорока. Целыми днями болтает без умолку, и даже когда ложится спать, продолжает бормотать. Он знает тут все и обо всех, так что от него ничего не укроется. Когда я попал сюда впервые, то у меня была отдельная палата, и я ни с кем не разговаривал. А когда я попался во второй раз, то эта сволочь достала меня через пятнадцать минут. Я чуть не убил его. Но по факту, он оказался не таким уж и плохим. Просто, когда он трещит в палате, я начинаю вспоминать какое-нибудь произведение или книгу или думать на другом языке, чтобы перестать понимать исландский. А когда мы в общей комнате, то я читаю. Правда, мне это не очень легко. Потому что разговорный я как-то освоил, но, когда читаешь, ты не можешь спросить книгу: «что значит это слово?». А армфоны у нас запрещены, и приходится лезть в англо-исландский словарь. Он тоже бумажный. Ох. И как люди раньше читали книги на иностранных языках? За каждым словом надо лезть в словарь, листать его, искать нужное слово по алфавиту… Но иногда мне везет, и удается поймать сестру Анну. Я читаю ей вслух, а она поправляет меня, если я что-то произношу неправильно, и я спрашиваю у нее значения незнакомых слов. В последнее время она тайком стала приносить мне шоколадки. И это, наверное, лучшее, что здесь есть. Да, что-то меня прорвало. Извини. Как сестра? Что у тебя нового?

– Себастьян, не извиняйся, пожалуйста. Тебе же тут не с кем нормально поговорить. Поэтому делись всем, что приходит в голову. Я соскучился по тебе, и мне все интересно.

– Нет, я не хочу об этом. Я хочу знать, что происходит там, в Исландии.

– Ну, мы записали новую композицию. Хочешь послушать?

– Охотно.

И Томас достает из кармана наушники, дает их Себастьяну и запускает трек на армфоне.

– Солнечно, очень солнечно, – улыбается Себастьян, закончив слушать.

– Ты знаешь, я назвал этот трек «Солнце фьордов».

– «Солнце фьордов»? Серьезно? – тихо посмеивается Себастьян.

– А что? – удивляется Томас.

– Когда я жил… эм-м-м… в Амстердаме, там продавался дорблю под названием «Солнце фьордов».

– Ну, значит, я придумал сыр, – ухмыляется Томас. – Главное, о том, что это сыр, знаешь только ты.

– Хочу дорблю… – ностальгически произносит Себастьян. – И красного сухого вина. И ржаного хлеба… Как в детстве…

– Ну нифига се! А что, прости, по-твоему значит слово «детство»?

– Э-э-э… Наверное, студенческая общага… Ладно, хватит об этом.

– Понял. Дорблю. Так и запишем.

– А сестра чего? Сто лет ее не видел.

– Все хорошо, растят сына. Собираются отдавать в музыкальную школу. Правда, Эрик еще не определился, что ему нравится. То фортепиано, то скрипка, то кларнет, то вдруг начинает вопить, что пойдет в художники.

– Ну, какие его годы?

– Да вот уже пять. Пора бы и определиться.

– Ну да, дети музыкантов, – снова пытается загрустить Себастьян. – Если в пять лет не выбрал, на чем будешь играть, придется играть на том же, на чем играет кто-то из родителей. Так и получаются династии скрипачей, пианистов…

– А представь себе династию тубистов! – перебивает его Томас. – Сидит такая вот семейка, и играют они какой-нибудь квартет Гайдна на две октавы ниже и в четыре раза медленнее. И все такие: тпру-тпру, тпру-тпру. И папа, этакий морж, вдруг как рявкнет утробным басом: «Эйнар! Фа-диез при ключе! Ты что, глухой совсем?!» И мама такая, тоже моржиха: «Губы подтяни! Вот фа: трпу! А вот фа-диез: тпру!» Сын слушает, кивает, а потом выдает: «А какая разница?»