Читать книгу ИНСАЙТ - Марк Грим - Страница 6

Улыбака как-то, когда Кот утомил его просьбами о ещё одной дозе порошка, отвёл его в одиноко стоящий недалеко от Шпиля, покрытый растрескавшейся штукатуркой, маленький дом, куда Свора и жители окрестностей, по молчаливому уговору отводили угасать своих «пыльных».

Первое, что он запомнил, это дикое, непередаваемое зловоние. Пока они шли по покрытым пылью коридорчикам, освещённым только случайными поганками, оно становилось всё сильнее. Наконец, безуспешно закрывая лицо оборванным рукавом, Кот остановился, с чёткой мыслью, что дальше не сделает ни шагу. Улыбака, пройдя ещё несколько шагов, обернулся:

– Чего встал, Котяра? – конечно же, он продолжал улыбаться. В огромных, цвета коньяка, глазах плясали хитрые искры.

– Зачем мы здесь? Тут воняет. И рейд сегодня ушёл без нас.

– Переживаешь за Лису? – невозможно, но его улыбка будто стала ещё шире. – Не стоит, она куда опытнее тебя, если ты забыл, кто – он выразительно повёл бровью в сторону собеседника, – в прошлый раз угодил в Морок, и кого пришлось тащить вместо части добычи.

– Это с любым могло случиться! – сквозь зубы снова рвалось шипение, придавая словам агрессивный оттенок, – Была моя очередь идти первым! Был бы там кто-то другой…

– Но был ты. – Улыбака пожал плечами, – К тому-же за твоей ненаглядной рыжулей вполне присмотрит Хряк, он это любит. Ну, смотреть на неё…

Всё-таки Улыбака был прирождённым лидером. Всех он умел смотивировать. С Лисой он долго и обстоятельно что-то обсуждал, разумно аргументируя свою позицию, а в определённый момент «бил кулаком по столу» и она соглашалась. Хряку просто давал понять, что его мнение крайне ценно, учтено и услышано… И тот послушно делал, что ему говорят. Кота же он умел довести до того состояния, что тот готов был ломиться за ним хоть в толпу Расколотых, лишь бы вмазать. Вот и сейчас, когда вожак дёрнул ближайшую дверь и шагнул в комнату, Кот метнулся за ним, схватил за плечо и замер в ужасе.

Вонь стала просто непереносимой. Ноздри насиловали запахи немытого тела, гнилого мяса, и дерьма, смешанные с чем-то горьковато-миндальным. Почувствовав движение под босой ногой, Кот посмотрел под ноги и, вскрикнув, отскочил обратно к двери. На сырых, гниющих досках кишели насекомые. Сороконожки, тли, черви, жуки… Он еле сдержал рвоту, однако это зрелище на время уберегло его от ещё более сильного потрясения. Вдоль стен, и в середине комнаты, представляющей собой огромный, в половину этажа, зал валялись кучи вонючего тряпья. И только когда Улыбака полностью снял чехол с наполненного грибами фонаря, Кот с содроганием понял, что это – люди!

Очередной приступ тошноты. Увидев, а учитывая заросшие коростой глаза, скорее почувствовав, свет, некоторые из них вяло зашевелились. Некоторые были гниющими трупами. Они не шевелились. Или были ещё живы, но уже не могли шевелиться. А все эти отвратительные насекомые жрали и мёртвых, и живых, без разбору! На глазах Кота, огромная, лоснящаяся сороконожка, вывалилась из пустой глазницы вяло шевелящейся когда-то-женщины и, устроившись на обрюзгшей, подёргивающейся щеке, заработала жвалами. Коту даже показалось, что он услышал хруст перемалываемой кожи.

Конечно, его-таки вырвало. Выблёвывая свой скудный завтрак пополам с горькой желчью, он вышел в коридор и опёрся о покрытую сырыми, отваливающимися обоями стену, мимоходом смяв в жижу светящийся гриб. Потом опустился на колени. Перед глазами плясали отвратительные, украшавшие обои, пёстрые цветочки. Его всё ещё выворачивало, когда он почувствовал на плече сильные худые пальцы. Кот попытался их стряхнуть, но дурнота снова ткнула его лбом в гнилые доски.

– Ну, ну, Киса, приходи в себя. – Этот несносный тип, издеваясь, почесал его за ухом и ловко увернулся от вяло отмахнувшейся руки. – Сейчас ещё обратно пойдём.

И он пошёл обратно по коридору. Кот, заставив себя подняться, побрёл за ним, утирая рот рукавом. Улыбака успел уйти довольно далеко, но света ещё хватало. К сожалению. Вдоль стен, видимо выбравшись из окрестных комнат, сидели такие же, напоминающие мешки с мусором, люди. По некоторым начинали ползать жуки, некоторые выглядели почти нормальными. Но всех их объединяло отсутствующее, мечтательное выражение на лицах. А ещё – все они улыбались!

Внезапно им овладело странное ощущение. То, что остальные Рейдеры называли «чуйкой». Он, отупевший от вони и ужаса, просто поддался ему, потянул обитую сгнившим поролоном дверь справа и вошёл, оказавшись в маленькой, не больше чулана, комнатке, где, однако, было окошко, пропускавшее вечный красноватый свет местной луны. Пол был застлан гниющей соломой. У дальней стены, под окном, громоздился кучей тряпья очередной человек, рисующий на стене болезненно искривлённые каракули чем-то тёмным. Подойдя ближе, Кот даже не смог определить пол существа. Совершенно лысая, покрытая язвами голова. Изъеденные то ли Гнилью, то ли насекомыми губы, открывающие чёрные пеньки зубов. Вонючие тряпки, полностью скрывающие фигуру.

Вдруг, из-под мешковины, вывалилась рука и сгребла рубашку на его животе, заставляя наклониться ближе. Зловоние стало совсем невыносимым, от него мутнело в голове. Существо (язык не поворачивался назвать «это» человеком) постучало второй рукой по нарисованным то ли символам, то ли иероглифам. Вот тут его снова пробрало. Штукатурка под иероглифами была стёрта. Видимо несчастный рисовал их уже долго. А краской существу служила собственная кровь. Рука, похлопывающая по стене, представляла собой покрытый сукровицей обрубок с подрагивающими основаниями то ли стёртых, то ли обгрызенных пальцев. Острым еребром торчали кости. Пространство заполнили булькающие звуки, складывающиеся в слова, перерывающиеся гнойным кашлем и истерическим хихиканьем:

– За тобой идёт-идёт-идёт Звонарь, смекаешь?! Стая уж обречена, но ты поздно, ой как поздно осознаешь! Глупый, глупый, кк-хах, Кот. Всё, всё наоборот! Серафимы прорастают, гнойными цветами, Сквозь твои глазницы, вечно будут снится! А Звонарь шагает, время отмеряет! Он твой господин, только он один. Позовёшь, хи-хи-хи-кххха, позовёшь, когда придёт нужда… – рука потянула сильнее, заставляя наклониться ближе к украшенной гнилыми зубами, мокрой дыре. – Хочешь спастьссь? Оставь её, лисичка тебе не нужна!

В мозгу Кота, будто погружённом в транс этим медитативным речитативом, вспыхнул образ Лисы, кладущей его голову себе на колени, улыбающейся после удачного рейда; её мягких, нежных губ и требовательного языка, исследующих его рот в темноте переходов Шпиля. Он мгновенно вспыхнул ненавистью к этому искорёженному подобию человеческого существа: «Да как оно смеет! Тварь!». Обхватив двумя руками его целую ладонь, он оторвал липкие пальцы от рубашки и, с каким-то болезненным наслаждением, отгибал их назад, пока не послышался хруст ломающихся костей. Тварь продолжала улыбаться. Выпрямился и коротким, злым пинком, сломал мерзости челюсть. Но, выбегая в опустевший коридор за Улыбакой, он всё слышал в спину злобное, ликующее шипение:

– Приносящий боль. Дарующий забвение. На языке пепел и соль. Болезненное самомнение. Нужна тебе?! Иди за ней, но потом не жалей, обретя, что хотел получить. Звонарь назначает цену свободы, не плачь, когда придёт время платить…

Улыбака ждал у покосившейся двери подъезда, накрыв фонарь чехлом. Красные отблески луны плясали на его зубах, будто окрашивая их кровью. В левой руке он держал, на уровне глаз Кота, прозрачный пакетик с вожделенным графитовым порошком:

– Ну как? Понравилось? – он потряс пакетом. Порошок казался почти чёрным в неверном свете. – Держи! – он протянул его вперёд, почти ткнув в руки Кота. – Возьми сейчас, потом дам тебе ещё и скоро будешь сидеть здесь. Но я клятвенно обещаю тебя навещать и отгонять блох. – Он торжественно положил вторую руку на сердце. – Остальных не обещаю, больно они кусачие.

– Мы называем это место Лепрозорием. – после паузы произнёс Улыбака, чуть тише.

На мгновение Кот испытал непреодолимое желание вдохнуть немного мелкодисперсного счастья (хотя бы, чтобы забыть только что увиденное), но воспоминания, в основном о насекомых, отрезвили его:

– Это…? – Улыбака вопросительно поднял бровь. Кот справился с комком в горле и закончил. – Это и есть «Пыльные»?

– Да. – он, пошёл вдоль кривой улицы, внимательно высматривая таящихся в подворотнях Теней и признаки Морока. – Возьми порошок, если хочешь. В конце концов, они хотя бы счастливы. Нам это недоступно.

В страхе помотав головой, Кот разлепил ссохшиеся губы и пробормотал:

– Одно из них говорило. Будто бы пророчествовало. Жуть! – его передёрнуло.

– Да с ними бывает. Одно из преимуществ такого состояния. Они видят что-то. Ну и Расколотые с Тенями их не трогают, разве что случайно наткнутся, прям лоб в лоб. Так что? Будешь? – он снова потряс порошком. – Может и расскажешь мне что-нибудь новое.

Кот только помотал головой, сдерживая, против воли дёрнувшиеся за порошком, руки.

– Вот и умница, Котяра! – будто проверяя его, Улыбака кинул пакетик с порошком в проём ржавой канализационной решётки. – Мне это тоже не выгодно. Слишком уж быстро ты сдохнешь, а я ещё пожить хочу.

Кот аж поперхнулся:

– То есть?

– Ну, я один из немногих, кто навещает этих дегенератов. Некоторые были мне хорошими друзьями, давно правда. – Он на мгновение прикрыл глаза. – Я умру раньше тебя. Их пророчества имеют неприятную привычку сбываться, знаешь? Ну конечно нет… Пока…

– Мне. Мне они сказали… – вскинутая рука и вечная улыбка, с ярким привкусом грусти, прервали его.

– Я не хочу знать. Твоё появление – мой конец. Я знал об этом, как только в голове всплыло твоё прозвище. Это не помешает мне наслаждаться, насколько возможно, оставшимися днями. Тем более, что ты оказался очень неплохим парнем, на удивление.

-Береги их, пожалуйста – последние слова он прошептал, будто борясь со спазмом в горле.

– Я буду! – пообещал Кот.

О, какая ложь!

– Хорошо. Эх, знал бы ты, как я устал улыбаться. Хоть передохну.

Вожак идиотски хихикнул и припустил вперёд. Тогда никто не мог знать. Но улыбаться ему оставалось очень недолго.

Сегодня Лисы не было дольше обычного. Кот уже чувствовал приближение Звона и начинал паниковать. В это время она уже должна была вернуться, и дать ему дозу. Маленькую, конечно, совсем не большую, он ведь не хочет в л… Лепор… К Пыльным в общем. Да он и не Пыльный же. Руки-то дрожат совсем чуть-чуть. Вон, у Хряка тоже дрожат и ничего. А у него, Кота, и волосы пока все на месте, да. Ещё он помнил, что нужны стихи в Лепор, ну, в общем там, у Пыльных. Не помнил, что за стихи, но что-то такое было. И Улыбака про них говорил, и ему, Коту, кто-то читал. Красивые такие, от них щекотно в голове… Да ну где же она?!

Жажда и страх, не привычный, клубящийся в мозгу, а новый, перед «ночью» без Пыли, потихоньку выдёргивал его из ставшего привычным тупого оцепенения. Овальный след от ожога на лбу почему-то саднил. Кот потёр его и вяло подумал, что надо бы поискать Лису с порошком. Но для этого нужно встать и вылезти из их пещерки. А последние несколько циклов ему было так хорошо здесь! Он слышал голоса и возню в общем зале, знал, что Свора здесь, рядом, но его никто не трогал, не смотрел на него, не разговаривал с ним. Только Лиса, возвращаясь всегда позже обычного. Но и она почти не говорила, только тихонько плакала и обнимала его сзади. Если тоже не закидывалась. Тогда им было хорошо, они даже смеялись. Даже поцеловались недавно, Кот при этом так странно себя почувствовал, руки потянулись вперёд, одна к её шейке, вторая легла на грудь. Ему хотелось ещё, но сон уже падал на них. А проснувшись он всё забыл, что хотел сделать. Хотелось ещё немного порошка, но Лиса не давала, говорила, что только перед сном, что много ему уже нельзя. Да где она уже?!

Окончательно открыв глаза, Кот понял, что не слышно привычной суеты Своры, готовящейся ко сну. На секунду он ужаснулся, что остался один, совсем один, и скоро ужас с улицы заберёт его к себе и сделает из него Тень, ещё одну воющую Тень, о которой никто не заботится. Но в зале вдруг раздался неприятный, глухой, с отдышкой голос. Кот с облегченьем узнал Хряка.

«Точно, у него можно спросить где Лиса, да». Эта мысль подстегнула его, потому, что напряжение от приближения Звона становилось практически невыносимым, пересиливая даже страх. Внутри дрожали готовые рваться струны, но он знал, что этого нельзя допустить. Их осталось мало, тех, что ещё пели.. Осторожно, боясь лишний раз вздохнуть, он пополз к выходу, на служивший маяком грозный речитатив.

Свет от общего костра ослепил привыкшие к мраку комнаты глаза. Кот зажмурился, но в картине, отпечатавшейся на внутренней стороне век, было что-то странное. Свора, обычно разбивавшаяся по залу на маленькие группы, почти в полном составе скучковалась возле огня. Не было только младших, ну да их, наверное, уже увели. Перед толпой стоял, с вечной цепочкой в ладони, Хряк, рядом с ним (Кот испытал мгновенное облегчение), высоко подняв подбородок, замерла Лисичка. Хряк говорил, а плюгавенькая фигурка, стоящая между ним и толпой, съёживалась с каждым словом.

–…роявлял преступную халатность! Жестоко обращался с младшими, бл**ь! Угрожал им, а ведь все клялись беречь их больше себя самих! Воровство! Я терпел! Но что ты сделал с нашим товарищем, бл**ь? Он немного не в себе, после того случая, да, но такое себе позволять?!…

Кот, наконец, смог приоткрыть глаза… И чуть не юркнул обратно, так как узнал в скорчившемся силуэте Терьера. Но вдруг понял, тем самым обострившимся внутренним чутьём, – тому сейчас тоже страшно. Возможно даже больше, чем самому Коту. Этот страх был ВКУСНЫМ: кешью, пепел и жжёный сахар. Кот решил остаться. Ему давно не было так… Хорошо.

–… который не раз спасал тебя, меня, многих, бл**ь, кто тут, бл**ь стоит! А ты его стеклом, бл**ь! Хотел бросить в катакомбах!!!

Терьер, было, дёрнулся, но Хряк взмахнул рукой, и удлинившаяся цепочка пронесла кулон-полумесяц перед самыми глазами коротышки, заставив его замереть:

– Нет! Хватит уже этого дерьма, бл**ь! Есть свидетели, которые всё слышали и рассказали мне! Я решил! Сейчас, перед Звоном, ты выйдешь за ворота и никогда не вернёшься! Ни в бл***кий Шпиль ни в Свору! Пошёл отсюда!

Одобрительный шёпоток возникал то тут, то там в толпе, через которую понуро двинулся Терьер. Он уже почти дошёл до дверей, когда Хряк окликнул его:

– Кстати, гнида, все лёжки в ближайших окрестностях мы разобрали. – Кот издалека заметил сладострастную, жуткую, нечеловеческую усмешку, искривившую жирный рот, открывшую начинающие чернеть зубы. – Так что приготовься очень-очень быстро, бл**ь, шевелить лапками, сучонок!

Кот замер. Даже в своём нынешнем состоянии он понимал, что это – стопроцентный смертный (а то и хуже) приговор. Понял это и Терьер. Он на мгновение замер, потрясённый, потом повернулся обратно, к Хряку и Лисе:

– Н-но… Там же… Я же… Дайте хоть ветоши, прошу, прошуууу! – Он опустился на колени и, подвывая, пополз обратно. Кот испытывал крайнее удовлетворение, смешанное с брезгливой жалостью. И всё ярче чувствовал вкус чужих эмоций. Сладковатый страх Терьера. Маслянисто-сальную возбуждённость Хряка. Ментоловый холодок общего потрясения… Самой вкусной была Лиса: лёд потрясения, подгнившее яблоко глубоко спрятанной брезгливости. И странный, электрический привкус решимости. Ммммм…

Терьер, тем временем, сквозь брезгливо расступающуюся толпу, подполз к Хряку, умоляюще протягивая руки. Только чтобы получить увесистый пинок в лицо. Кот со своего места хорошо слышал влажный хруст, а к калейдоскопу вкусов добавилась медовая патока пролитой крови.

– А вот хер тебе, гнилой ублюдок! Хотя… – цепочка с кулоном скользнула сквозь пальцы-сосиски, чтобы повиснуть прямо перед размазывающим по морде слёзы и кровь, воющим Терьером. – Я могу сделать это быстрее. И безболезненней.

Терьер, Кот внезапно осознал, какой тот маленький и жалкий, как загипнотизированный, следил за раскачивающимся серебряным месяцем. Несколько секунд молчания, и Кот почувствовал в сегодняшнем эмоциональном пире новые нотки. Они были как запах жареного, сочного куска мяса для человека, голодавшего неделю. Вкус ненависти. И убийства.

– Т-тыыы… – прошипел коротышка, переведя взгляд гноящихся глаз на Лису (Кот почувствовал, как та вздрогнула – щепотка ванили), – Ты-ы-ы… Из-за тебя. Шлюха! Тварь! Сука!!!

Рука с коротенькими пальцами метнулась за пазуху и вынырнула оттуда со знакомым, иззубренным осколком стекла, на котором всё ещё оставалась кровь Кота. Быстро. Хряк нелепо всхрапнул и, оступившись, сел на задницу. Лиса продолжала стоять с высоко поднятой рыжей головкой (хотя вкус ванили стал очень сильным). Толпа качнулась вперёд, но слишком велико было расстояние. И тут, увидев несущийся к Лисе комок гнилой злобы с блестящим стеклянным жалом, Кот заорал…

Крик многократно отразился от высокого свода зала и обрушился в толпу. Воплощение страдания, ужаса, безысходности. Так могло бы выть только животное, пожираемое живьём. Даже Терьер споткнулся и замер на мгновение. Хряку этого хватило. Он взмахнул рукой.

Вновь удлинившийся кулон хлестнул Терьера по коленям. Кот, срывая ногти, полз вперёд по каменному полу и, продолжая кричать, видел, как крик коротышки вплёлся в его собственный, алым росчерком на сером. Ноги Терьера будто пригвоздили к полу. А сам он падал вперёд. Вкус патоки стал просто невыносим…

Всё кончилось быстро. Терьер умер, царапая руками камень. Кровь залила пол, зашипев и наполнив воздух зловонием, когда подкатилась к огню. Хряк встал и глаза его маслянисто поблёскивали, когда он смотрел то на труп, то на Лису. Кот, наконец, дополз до костра и, всхлипывая, ткнулся макушкой в родные, дрожащие коленки. Лиса отмерла, задышала и как-то нашла в себе силы ободряюще улыбнуться ему. Остальные отреагировали бы более бурно, но все были подавлены предчувствием Звона. Кости уже начинали привычно ныть, так что кто-то просто выпихнул труп и ноги в ближайшее окно, а после тщательно его закупорил. Терьер исчезнет после Звона. И даже плачущей Тенью не станет, ведь убили его люди. Такие же, как он.

Все стремительно расползались по каморкам и углам. Подбросив значительную часть топлива в общий костёр, чтобы хватило до «утра», Лиса тоже отвела Кота в пещерку и насыпала себе на ладонь немного заветного порошка:

– Давай, милый… – Кот ткнулся носом в мягкую ладошку, вдыхая её запах, пополам с порошком. Он протянул руку за пакетиком, показывая, что хочет так же. Чтобы она вдохнула с его ладони, а он насладился мягкостью, бархатистостью её кожи. Кости словно скручивались винтом, паника усиливалась. Вот-вот должен был грянуть Звон.

Но Лиса убрала порошок и обняла его, положив свою головку на его всё ещё широкое плечо:

– Мне надо уйти. Поспишь сегодня без меня, хорошо, Киса? – она была единственной, от кого такое обращение было приятно слышать. Но при мысли о сне без неё, в одиночестве, в темноте, Кот протестующе замычал – единственное, что он мог сделать.

– Нет-нет-нет, правда. Сегодня ты будешь сам. Ты же справишься, я знаю! И я справлюсь… – отрывая от своего балахона его скрюченные пальцы, она продолжала увещевать, хотя воздух пронизывал кислый оттенок неуверенности:

– Ну, любимый, ну пойми…. Пожалуйста. Я никуда не хочу уходить, но… Но…

Кот не отпускал. Он вжался лицом в её раскалённый, даже сквозь мешковину, животик и протестующе мотал головой.

И тут она в первый раз закричала на него. Запах раскалённого металла:

– Отвали!

Пощёчина!

– Зае**л!

Пощёчина!

– Кретин!

Пощёчина! И привкус крови на губах. Солёный, без патоки.

Ничего не понимая, скорчившись от горькой обиды и ужаса, Кот забился в дальний угол, подтянул к подбородку их «одеяло» и уставился в её родные, любимые, турмалиновые глаза.

– Спи! – она зарыдала и оттолкнула его, когда он всё таки сунулся вперёд. – Прошу тебя, просто спи!

С этими словами, мелькнув рыжей шевелюрой, Лиса бросила ему пакетик с остатками порошка и, опрокинув по пути ковшик с водой, выскользнула сквозь занавес.

Сегодня Кот вынюхал всё.

Что-то внутри пищало, что нельзя, но его безумие и обида требовали лекарства, которым с радостной готовностью стала Пыль. Приятное, морозное онемение распространилось от ноздрей прямо в мозг, потом до кончиков пальцев. Жадно поедая то, что ещё оставалось в пакете, Звона он уже не почувствовал.

… Хотя нет. Почувствовал. Но это был какой-то другой Звон. Будто множество колоколов лениво пытались заполнить тишину, но строго по-очереди. Динь здесь. Дон там. Бом тут. Ни пронизывающего нутро инфразвука. Не рвущего перепонки ультразвука.

Кот просто лежал с закрытыми глазами, ожидая возвращения сладких грёз, где он только что, пробегая по бесчисленным коридорам каменного замка, подметая хвостом пыль, наткнулся на барную стойку, за которой стояла, протирая стаканы, его давно умершая бабушка. Она улыбалась, и вечные морщинки вокруг её бледно-голубых глаз были такими же, как при жизни. И, хотя когтистыми лапами было трудно держать стакан, он заказал джин с тоником и….

– Не спи! – чувствительный удар чем-то твёрдым по макушке (слишком часто мне достаётся в последнее время) вернул его к реальности и Кот открыл глаза.

Лучше бы не открывал.

На одном из подпирающих «стену» ящиков, не обращая внимания на то, что подгнившие доски готовы были вот-вот подломиться, сидел ОН и, как ни в чём не бывало, болтал ногами…

…Остроконечная шляпа, длинный плащ. Старомодный, серый сюртук. Белые чулки. Несуразные, средневековые башмаки с массивными пряжками и задранными носами. Клювастая маска Чумного Доктора. Горчично-желтые круглые линзы, за стёклами которых, будто горело по маленькой свечке. Трость с набалдашником в виде испещрённого пульсирующими, фиолетовыми (живыми!!!) сосудами глаза из серебра. Бронзовый, с зеленью, колокольчик с длинной ручкой, подвешенный на ремне… Это был ОН. Последний Судья. Тень Теней. Песочный Человек. Великая Маска. Отец Паранойи. Погонщик Кошмаров. Кто-смотрит-из-Тьмы, Мучитель…

ЗВОНАРЬ.

Тот, кто лишил Кота рассудка…