Читать книгу Невидимая книга. Сто лет вечности - Марк Лерам - Страница 10

* * *

Дача Анатолия Потаповича оказалась не одиноким домиком в глуши, как я почему-то ожидал, а маленьким участком в кооперативе. Совсем недалеко от города. Мы вышли из автобуса с большой группой людей разного возраста, зашли на огороженную территорию, порезанную на участки разного размера. На каких-то вообще не было построек, а только грядки, но в большинстве случаев некий домик присутствовал. И только на нескольких – вполне себе солидный дом, в котором запросто можно было жить все лето.

Дом старика был как раз из таких. Большой, вроде как, двухэтажный даже, занимавший едва не половину участка. Сам участок, конечно, был заброшен и полностью зарос сорняками. Но дом выглядел сносно. Никаких выбитых окон, провалившейся крыши или осевших стен. Очень добротная постройка. На крыше труба, сбоку остатки поленницы. То есть даже и отопление было.

– Мы в нем иногда до первого снега жили, – заявил старик, видя, как я рассматриваю трубу на крыше. – Эх, сколько точек возврата тут было поставлено в разное время! Так что жалеть нечего, еще целую вечность на этой даче буду…

Настроение у старика неожиданно улучшилось. И я не понимал почему. Если честно, возвращение в когда-то любимые, но забытые места обычно навевает тоску или, как минимум, меланхолию. На меня, во всяком случае. А тут я был просто уверен, что дед впадет в депресняк. Заброшенная дача, дом, в котором они были с женой, прошлое, которое всегда кажется светлее настоящего. Ну и все такое. А он сияет, даже улыбается во всю. Что за нонсенс?

– Эх, зря в городе торчу летом, эх зря! Пойдем, молодежь, я тебя чаем из зверобоя угощу, если воду на мой участок не перекрыли и если запасы трав мыши не съели. А потом даже сорняки немного повырываю.

– Похоже, все-таки меня привезли батрачить на ферме!

– Не бойся, заставлять не буду.

А заставлять и не понадобилось. Мы напились обещанного чаю, а потом Анатолий Потапович и в самом деле пошел вырывать сорняки. Смотреть на это было совершенно невозможно, так что пришлось присоединиться. За час мы… я управился, и теперь на грядках вместо зарослей-по-пояс аккуратными кучками лежали поверженные враги.

В доме после работы было уютно, несмотря на заброшенность. Кроме того, похоже, Анатолий Потапович немного прибрался, пока я корячился на грядках.

Большой деревянный стол, стулья, у стенки диван, застеленный грубоватым покрывалом. На стене большая картина в рамке. Репродукция какой-то известной картины, знакомой со школы, но, разумеется, я не помнил ни автора, ни времени создания оригинальной картины. Помнил только, что когда-то писали по ней сочинение…

Старик сидел за столом, разглядывая большой сверток, с которого уже снял верхнюю тряпку. Тряпка была ужасно ветхая и запыленная, даже как будто-то в паутине. По сравнению с ней сверток казался новым.

– Садись, будем с тобой на важные темы размышлять вслух, – сказал Анатолий Потапович, подковыривая ножом бечевку вокруг свертка. – Это я уже слазил наверх, пока ты порядок снаружи наводил. Принес мою прелесть.

– Тоже Толкина любите?

– Кого?

– Да нет, просто моя девушка… а, не важно. Там ваши наградные часы, которые стали Спутником?..

– Да, они самые…

Старик снимал слой за слоем. Ткань сменялась полиэтиленовой пленкой, пленка снова тканью, пока наконец на столе не осталась стоять довольно маленькая, если сравнивать с первоначальным свертком, деревянная шкатулка.

Дед смел одним движением снятые «шкурки» на пол и торжественно поставил шкатулку посреди стола. Нажал кнопку и напружиненная крышка откинулась назад.

Мы некоторое время смотрели на часы.

– Нет, не мерцает, – подытожил Анатолий Потапович, и я понял, что мы ждали одного и того же.

– По идее, Спутник должен был замерцать, так как долго не был в контакте с носителем, чтобы передать накопленные данные, – сказал я.

– Не обязательно. Только если мы правы на счет того, что это передача данных. Кроме того, прибор мог успеть отмигать уже давно, пока мы его распаковывали. Ты заметил, что я паковал хорошо, но ни одного металлического слоя. Хотя фольгой мог перехватить, например.

– Чтобы не экранировать возможный сигнал связи между часами и вами?

– Что-то вроде того. Каждое поколение мыслит в рамках своего опыта. Смешно, наверное, для них, наших потомков.

– Тогда я не понимаю, зачем было их тут оставлять?

– Вот тут мы и будем говорить о важном. – Старик достал часы и протянул мне. Это были тяжелые, старинные часы на руку. Они выглядели очень достойно даже по современным меркам.

Массивный стальной корпус, большие стрелки, роскошный циферблат с двойным окошечком – число и день недели. Плюс дополнительный встроенный циферблатик с двухбуквенными названиями месяцев. Сбоку корпуса солидная ребристая ручка завода и пара «пимпочек» поменьше, видимо, для настройки дат.

– Крутые, – искренне сказал я, возвращая часы. – Но все же, зачем? Если хотелось прервать связь, то надо было наоборот, запаять в свинцовый контейнер и зарыть поглубже. Если целью было не отключение себя от машинки времени, тогда зачем было вообще от нее избавляться на годы? И, если можно, не заставляйте гадать, я устал, просто расскажите.

Он крякнул. Еще повертел часы, завел их, потом с явным удовольствием надел на руку.

– Скучал я по ним, что ни говори. Столько лет ни днем ни ночью не расставались… Не мучать вопросами, говоришь? Ладно, так и быть. Помнишь важный вопрос, из-за которого мы сюда приехали?

– Куда деваются недожитые годы после первого скачка с помощью Спутника?

– Спутника, да… – Старик помолчал, настраивая на часах время и дату. – Красивое название, но мне не нравится. Машинка времени – она и есть машинка… времени… Никуда годы не деваются, все идет, как и должно было идти. Ты никогда не замечал, что люди после определенного возраста перестают развиваться? Кто-то в тридцать лет, а кто-то в сорок, редко встретишь даже пятидесятилетнего, который, например, изучает что-то новое или меняет жизнь коренным образом. А бывает, смотришь на двадцатилетнего, а он уже словно пустой, и отчетливо понимаешь, что несмотря на молодость, можно расписать всю его оставшуюся жизнь с ужасающей тебя самого точностью…

Хотя вопросы в монологе старика были явно риторические, я не выдержал.

– Не знаю, я подробно никогда не думал над этим. Хотя иногда ловлю себя на довольно-таки очевидной мысли, что люди после определенного возраста действительно не меняются. Вы хотите сказать, что этот возраст и есть точка первого перехода?

– Да, я так думаю. В какой-то момент каждый первоживущий делает первый скачок по времени. Память обнуляется, иначе бы такая вечность стала самым изощренным адом, а не благословением. Наш гипотетический путешественник оказывается в моменте, который ему по тем или иным причинам запомнился. Обычно, это что-то хорошее, яркое. И вот он живет снова тот фрагмент жизни, который выбрал. Вот только все будущие переходы уже неосознанные. И он не задерживается надолго, вряд ли он живет даже месяц одним отрезком. Уж не годы, точно.

– Почему?!

– Да потому что мало у кого бывают беззаботные годы. Годы без страданий, которых человек не хочет. Наши сострадательные потомки придумали машинки, которые по большей части работают автоматически. Мы же для них даже не обезьяны, а крысы какие-то. Я имею ввиду интеллектуальный уровень или, как минимум, уровень технического развития.

– Я понял. Это как если я цепляю на любимого кота GPS датчик, то мне и в голову не приходит учить кота его настраивать.

– Точно. Поэтому я подозреваю, что даже единственная доступная нам функция – установка временных точек возврата – это фикция…

– Как фикция?! А что тогда…

– Подожди, по-порядку. Машинки работают автоматически, а настроены они на уменьшение страданий. Ведь это основная цель Сострадателей, которую они не скрывают. Им тяжело думать о миллиардах существ, которые мучались в прошлом. Так вот, в автоматическом режиме, я думаю, Машинки срабатывают как только человек начинает испытывать страдания выше некоего уровня.

– Жесть! – Я немного начал понимать, что мне хочет объяснить старик. – С одной стороны это, конечно, здорово. Сидишь, к примеру, в зубном кресле, страдаешь, а тут – чпок, и ты, десятилетний, плескаешься с родителями в Черном море.

– Да… Или когда возвращаешься в родную деревню, полностью вырезанную фашистами, стоишь над могилами родителей, а потом – чпок, и уже с ними же гуляешь в лесу, играешь в прятки с младшей сестренкой… И ничего, ничего не помнишь…

Мы молчали.

– Ладно не бери в голову. Разные бывают страдания, разные. Вопрос, на какую силу этого страдания настроены Машинки? Ведь такой тонкий параметр нам самим настраивать не разрешили, прямо как твоему коту.

– Да я не про своего, у меня нет, просто для примера…

– Могу только предположить, что уровень этот не очень высокий. Даже ваше поколение по сравнению с нашим – неслыханные неженки, что уж говорить о далеком будущем. Если так, то едва ты включишь Машинку, начнет она тебя метать по точкам так, что и пары лет подряд не проживешь. А то, боюсь, как бы и не о неделях речь.

– Если не о днях, – поддержал я. – Но я все равно не понял, кто доживает те годы после перехода?

– Человек и доживает, но уже автоматически, без полного присутствия.

– Вот этого я не понимаю.

– Я сам не до конца. Но ты пообщайся с людьми, почитай книжки умные, философские. Люди очень мало живут осознанно. Спроси любого, да хоть у коллег поспрашивай. Каждый тебе пожалуется, что жизнь – рутина, где все повторяется день за днем без всякого просвета.

– Я так не считаю.

– Так ты первоживущий. А они все уже сотни раз прожили одно и то же, а то и тысячи раз.

– Не понимаю, можно объяснить, как люди живут то время после первого скачка в прошлое?

– Вот, смотри. Жил был Иван Иванович. Добрался он своим ходом до сорока, к примеру, лет. И тут пошли неприятности. Жена ушла к другому, бизнес разорился или что там у вас сейчас считается трагедией, которую не пережить?

– Я понял. Он не выдерживает и нажимает на своей Машинке точку перехода.

– Да, и возвращается в дни первого свидания, на двадцать лет назад, и живет себе дальше, на секунду подивившись, что все вокруг как будто бы уже было.

– Потом он доживает опять до сорокалетия и так оказывается во временной петле, а все годы после сорока лет – где?

– А вот и не оказывается. Потому что перемещается сознание, а физическое тело продолжает себе жить, как и жило. После сорока, после пятидесяти и так далее, до самой смерти.

– Охренеть. Так вокруг нас что, пустышки ходят? В автоматическом режиме?

– И да, и нет. Потому что сознание, зацикленное Машинкой, перемещается по всему отрезку жизни. Да, тело прожило примерно автоматически, при этом формируя какие-то интересные моменты жизни, в которые сознание с помощью Машинки начинает иногда попадать. Жизнь человеческая – коротка, а вечность – бесконечна, так что за вечность наше сознание успеет посетить каждое мгновение всей жизни. Просто какие-то мгновения чаще, а какие-то – на раз заглянуть…

– Это все Сострадатель рассказал?

– Нет, конечно. Что-то из его слов взято, но больше – наблюдение за людьми, жизненный опыт. И много-много размышлений.

– То есть, все это только предположения?

– Предположения. Можешь даже считать измышлениями старого дурака, если тебе так легче.

– И все равно я не понял, почему вы свой Спутник… Машинку то есть, сняли и сюда отвезли?

– Молодой человек, мне девяносто. У меня артрит, у меня каждый божий день – это борьба. Встать с кровати, выйти из дома… Найти хоть какой-то смысл жить дальше и, не найдя его, продолжать жить просто из упрямства. Черт побери, да неужели непонятно, чего мне стоит сдерживаться и не запустить эту дьявольскую Машинку?! Чтобы забыть про это едва живое тело, чтобы забыть о всех горестях и бедах, чтобы оказаться снова в лесу, где аукает сестренка, а родители смеются, найдя целую поляну белых грибов…

– И в самом деле, я как-то не думал… Почему вы не активируете… эээ… сострадатель?

– Я хочу сам, – сам! – прожить все отпущенные мне годы, какие бы они ни были. Я не знаю уже зачем. Когда принимал это решение, то знал, сейчас уже не помню. И не хочу вспоминать.

– Вы боитесь стать пустышкой?

– Да нет, я не могу объяснить. Будем считать, что я просто упрямый старик.

– И все равно, я не понимаю, как можно было в таком возрасте решиться спрятать прибор подальше. Простите, но в таком возрасте смерть может… ну… может случиться, так? А прибора не будет рядом…

– Я думаю, он сработает автоматически. Как бы они его там, в будущем, ни откалибровали, а уж страдание смерти он точно отследит и сработает, в этом я не сомневаюсь.

– Пожалуй. – Я вспомнил те немногие слова, что сказал мне мой Сострадатель. Он напирал на то, что их в будущем больше всего напрягает наша смертность, так что от чего-чего, а от смерти Спутник должен был спасать точно. И, скорее всего, Анатолий Потапович прав, и в момент смерти Спутник срабатывал автоматически, перебрасывая нас в какой-то произвольный момент жизни. – Тогда зачем вы за ним приехали? Просто мне показать? Ведь все, о чем мы говорили, можно было рассказать и в городе. Или вы решились наконец пуститься в путешествие по вечности?

– Наоборот. – Старик усмехнулся. – Я встретил первоживущего, и мне вновь, впервые за многие годы, стало интересно. Я буду снова его носить, и даже, подозреваю, поставлю несколько новых точек.

– Кстати, про точки. – Меня немного смутили слова старика, поэтому я сделал вид, что не обратил на них внимания. – Вы упомянули, что они – фикция.

– Может и не совсем, но я почти уверен, что в основном Машинка работает автоматически и запоминает точки сама, а наши или учитывает наравне со своими, или дает им небольшой приоритет. А может, не учитывает вовсе.

– Хм, звучит логично. Это как мой смартфон. Большую часть всего он делает сам по себе. Интересно, по каким критериям автоматика отбирает точки возврата? Эмоциональному фону? И можно это как-то настроить?

– Вопросы без ответов. Думаю, специалисты из будущего гораздо лучше знают природу людей, чем мы. Конечно, настройки усредненные, но, уверен, они работают неплохо. Вряд ли мы бы сами смогли настроить лучше.