Читать книгу Следуя в глубину - Марк Литчер - Страница 5

***

«Хочешь справиться со своим сумасшествием – навещай тех, кто ещё безумнее» (Эмиль Чоран.)

Такое послание, написанное красными витиеватыми буквами поверх замутнённого портрета брюзги Чорана, висело в чёрной рамке на стене моего кабинета, разбавляя различные дипломы и сертификаты.

Моя сестра Алина увлекалась каллиграфией и сделала такой оригинальный подарок в первый рабочий день. Я, тогда совсем молоденький парнишка, на котором смешно висел белый халат, сильно удивился и обрадовался, увидев Алину у ворот больницы, по-моему, даже забыл о волнении, что будоражило всё утро. С сестрой мы встречались редко. Алина рано покинула родительский дом, быстро родила и вышла замуж. К моменту, когда я только начал считать себя взрослым, у неё уже двое детей и ужасно пессимистичное отношение к жизни. Она моя полная противоположность, но я всегда чувствовал нашу неразрывную связь и трепетную любовь. Мы обнимаемся и сестра отдаёт этот странный подарок, который мне лет пять некуда будет повесить. Алина пахнет, как обычно, какими-то цветочными сладкими духами, и теперь, спустя годы, когда смотрю на эту картину, словно ощущаю родной запах Алины, и в этих чувствах нежной любви мне легче находить силы на доброе отношение к людям, которым с их безумием повезло чуть меньше, чем мне.

Безумием многие считали любить такую работу, изучать новые методы, переводить статьи и проводить эксперименты. Я быстро понял, что шизофрения не аппендицит, но это не уменьшало во мне потребности приходить сюда, желания помочь хоть немного, хотя бы попытаться покопаться в глубинах расщеплённой психики, чтобы отыскать поломку.

В кабинет энергично ворвалась медсестра.

– Павел Алексеевич, добрррого утррреца, – звонко пропела она. Пухленькая кучерявая Тамара Степановна с первых минут знакомства взяла меня под крыло. У нас сложились хорошие отношения, и я не сразу понял почему. Сейчас она была доверенным лицом, верным оруженосцем, помощником и просто другом.

– Ну что там у нас, как обстановка? – я встал из-за стола, насыпал растворимый кофе с ложкой сахара в одну кружку, поставил перед тараторящей Тамарой, во вторую – чёрный чай, залил кипятком. Как же она напоминает мне мать…

– Обострений не было, поступлений тоже. Галлюциноз Сазонова купирован четырьмя кубиками аминазина, Павлов седирован, Гаманько всё так же в кататонии.

Тамара достала из кармана халата плитку шоколада, продолжая говорить, разломала на кусочки.

Сейчас меня как раз занимал случай Гаманько. Все называли его просто Серёжа. Парню двадцать восемь, шизофрения выставлена с шестнадцати. Последний год не покидает больницу. Симптоматика яркая, разнообразная, от навязчивых идей до галлюцинаций. А неделю назад внезапно впал в кататонический ступор. Передо мной история болезни, которую я сам же писал на протяжении трёх лет. Симптом «воздушной подушки»: голова не опускается на койку, а словно лежит на невидимой подушке; восковая гибкость: тело сохраняет любую приданную ему форму, и сейчас – поза эмбриона. Серёжа лежал без движений. Пару дней назад его взвесили – парень потерял пять килограммов. Наладили питание через зонд.

– Хорошо, Тамара, я понял. Обход после обеда, много бумажек. Если что, ну ты знаешь, – я подмигнул.

Идти на обход сегодня мне не хотелось, ничего нового не увижу: всем назначены нужные дозы нейролептиков, антидепрессантов, транквилизаторов и седативных, работа отлажена, но, если вдруг что-то в этой системе нарушится, я тут же узнаю. Сейчас хотелось подумать, как ещё можно попытаться помочь Серёже.

– Всё понятно. Спасибо за кофе, – сказала Тамара уходя.

Серёжина история похожа на сотни других. В ней есть конкретный пусковой механизм, но от этого болезнь не становится проще и понятнее. В детстве получил черепно—мозговую травму, играя на стройке. После трепанации, долгого лечения и тяжёлой реабилитации стал на ноги, постепенно вернулся к нормальной жизни. Увлекался историей, хотел стать учителем. Но мать заметила перемены: сверстники стали ему неинтересны, всё свободное время проводит в комнате, читая или просто уставившись в одну точку на стене, не спит по ночам. Случаются периоды агрессии и недовольства всем вокруг: едой, погодой, мамой, собой. В такие времена учебники закидываются на шкаф или даже в мусорное ведро. Но всё же Серёжа поступил в колледж в родном городе. И вдруг жизнь вроде наладилась, все постепенно свыклись с его чудачествами, объясняя просто скверным характером. Мальчик даже нашёл подружку. Но счастье длилось недолго: вскоре Серёжа стал утверждать, что она его использует, изменяет и смеётся за спиной, строит козни и вообще хочет его смерти. Мать испугалась не на шутку, поговорила с девочкой. Та рассказала, что Серёжа уже давно на пустом месте накидывается на неё, немотивированно устраивает сцены, обвиняет во всех смертных грехах и ведёт себя очень странно, а в последний раз по секрету рассказывал, что знал Македонского и тот научил его убивать соперников. Тогда-то мать и привела Серёжу в психоневрологический диспансер. И вот белобрысый, с огромными глазами и тонкими губами парень попал в отделение. «Недифференцированная шизофрения», – значилось на первых листах истории болезни. Я наблюдал быстрое прогрессирование, уточнение диагнозов, ответы на лечение, точнее, их отсутствие, и вот кататоническое поведение, мутизм, ступор.

– ЭСТ, Павел Алексеич, высокой мощностью. Решайтесь, проведём вместе, я не вижу вариантов, – седой желтозубый старичок, главврач больницы разводит руками.

Я решил обратиться к старшему товарищу, надеясь, что в этом, когда-то остром уме ещё теплится тот гений, благодаря которому профессор Ризо был тем, кто он есть.

– Ну, прошлые ЭСТ ни к чему не привели, а повышать мощность – это уже небезопасно, учитывая его состояние.

Я, вопреки мнению большинства советских психиатров, всегда был против электросудорожной терапии, но, нужно признать, видел несколько пациентов, которым она помогла.

– Да? – профессор смотрит красными блестящими глазами, – тогда займитесь психотерапией.

Я не успел понять, насколько он серьёзен, как в кабинет постучала и вошла секретарша.

– Георгий Мусаевич, к вам пришли, – и тихо добавила, – из министерства.

– Так что заходи, Паша, как что надумаешь.

Я пожал его костлявую руку и вышел. Долго ещё в голове звучал голос Ризо: «Займитесь психотерапией». Я вспомнил, как часто приходилось объяснять разницу между психиатрией и психотерапией. Особенно маме, которая всё представляла сына в просторном кабинете с кушеткой, на которой лежит зажравшийся бизнесмен в депрессухе, и я объясняю ему, что яма в лесу снится не к тому, что за ним скоро придут конкуренты, а, возможно, из этой ямы он достанет тот самый клад, найдёт то, что так долго искал. В какой-то момент раздражение на такие фантазии матери сменилось любопытством, что же ещё она напридумывает. Бесполезно было объяснять, что мой интерес – это нарушение работы мозга, выявление патологии и по возможности лечение, больше на физиологическом уровне, нежели на психическом. Мне не нужно было погружаться в душу, скитаться в детских переживаниях и снах. Как пошутил однажды мой коллега, психиатрия – это когда мужчине, который любит подсматривать за женщинами и мастурбировать в кустах, говоришь, что он больной извращенец и даёшь таблетку, а психотерапия и, в частности, психоанализ – это когда спрашиваешь, почему дрочит левой, если он правша, что при этом ощущает на ментальном уровне и как относится вообще к своей матери. Вот такие шутки у психиатров.

Психотерапию я изучал, прошёл несколько курсов, но что-то меня в ней отталкивало, наверное, сам мой характер не предполагал близких душевных контактов, определённого уровня эмпатии, без которых я не представлял терапию, да и интересовала меня всегда грубая патология. Один авторитетный для меня человек, моя бабушка, писала: «Грубая патология всегда видна, и она требует грубых методов». Я ещё не до конца свыкся с этой мыслью, но обычно все наблюдения бабушки подтверждались практикой.