Читать книгу Янки из Коннектикута при дворе короля Артура - Марк Твен - Страница 10

Я был утомлен до такой степени, что даже страх за свою судьбу не мог меня удержать ото сна.

Когда я проснулся и пришел в себя, то мне казалось, что спал я очень долго. Моей первой мыслью было: «Хорошо, что я проснулся раньше, чем меня успели повесить, утопить, сжечь или что-либо в этом роде… Что за удивительный это был сон! Я еще подремлю немного до зари, а потом отправлюсь на оружейный завод и тогда разделаюсь с Геркулесом».

Но вдруг послышалась ужасная музыка ржавых цепей и болтов, моя каморка озарилась светом, и этот мотылек Кларенс стоял передо мною! Я с изумлением посмотрел на него, у меня даже захватило дыхание.

– Как! – воскликнул я. – Сон уже окончился, а ты здесь? Убирайся же вместе с остатком моего сна!

Но он только засмеялся и, кажется, намерен был шутить над моим печальным положением.

– Ну хорошо. – Я сдался. – Пусть мой сон продолжается.

– Скажи мне, – начал он, – про какой сон ты говоришь?

– Как какой сон? Мне снится, что я нахожусь при дворе короля Артура, которого никогда не существовало; затем то, что я разговариваю с тобой, хотя все это не более как игра моего воображения.

– Ого, вот оно что! А скажи мне на милость, разве ты считаешь сном и то, что тебя завтра сожгут? Ответь-ка мне на это?

Его слова стали для меня ужасным ударом. Я начал думать о том, что сон это или нет, а все же мое положение крайне серьезно; так как я по опыту знал, что сны могут быть такими же яркими, как сама жизнь, что быть сожженным хотя бы и во сне далеко не шутка и этого необходимо избегнуть любыми средствами, а их я должен придумать. Поэтому я сказал умоляющим голосом:

– Ах, Кларенс, милый мальчик, мой единственный друг, ведь ты мой друг, не так ли? Не дай мне погибнуть, помоги мне убежать из этого ужасного места!

– Убежать? Но как, милый человек, можно это сделать? Ты хоть понимаешь, что говоришь? В коридорах стража и часовые.

– Конечно, конечно! Но сколько их там, Кларенс? Надеюсь, что немного?

– О нет, их там много! Человек двадцать. Нельзя и думать о том, чтобы убежать! – Затем, после небольшой паузы, он нерешительно начал: – Но тут есть другие причины, более веские…

– Что такое? Какие причины?

– Хорошо… они говорят… Но, право, я не смею сказать… Не смею…

– Почему же, мой мальчик? В чем дело? Отчего ты так побледнел? Почему ты дрожишь?

– О, как же мне не дрожать! Я действительно… Мне нужно сказать тебе, но…

– Ну, скажи, скажи! Будь мужчиной, мой хороший мальчик!

Он колебался: с одной стороны, он горел желанием рассказать мне все, с другой – его удерживал страх; затем он подошел к двери, выглянул и прислушался, потом подошел близко-близко ко мне, прижал губы к самому моему уху и стал тихим шепотом излагать свои ужасные новости, сжавшись от страха, что кто-нибудь их услышит, точно упоминание о таких вещах грозило смертной казнью.

– Мерлин по своей злобе заколдовал эту башню, и теперь в целом королевстве не найдется человека, настолько отчаянного, который решился бы встретиться с тобой! Теперь я сказал все! Господи, помилуй меня! А ты будь добр и милостив ко мне, бедному юноше, который желает тебе добра; если ты выдашь меня, я погиб.

Я расхохотался самым искренним, здоровым смехом, как давно не смеялся, и радостно сказал:

– Мерлин заколдовал! Мерлин, в самом деле? Этот низкий, старый обманщик, этот старый ворчливый осел! Обман, чистый обман, самый наглый из всех обманов в мире! По-моему, это из всех этих ребяческих, глупых, идиотских, трусливых суеверий, которые когда-либо… это самое-самое… О проклятый Мерлин!..

Но Кларенс не дал мне закончить, он упал на колени и, казалось, обезумел от страха.

– О, пощади! Это ужасные слова! На нас упадут эти стены, если ты будешь продолжать так говорить. О, возьми назад эти слова, пока еще не поздно!

Сейчас это странное опасение подсказало мне хорошую мысль, над которой следовало задуматься. Если все здесь на самом деле так искренне испуганы вымышленным волшебством Мерлина, как напуган Кларенс, то человек разумный, каким, например, был я, может воспользоваться этим и навести на них еще больший ужас. Я задумался над этим и стал вырабатывать план действий. Затем я сказал Кларенсу:

– Встань; посмотри мне прямо в глаза; знаешь ли, отчего я смеялся?

– Нет, не знаю, но только умоляю тебя, не смейся больше!

– Хорошо, теперь я скажу тебе, отчего я смеялся. Я смеялся потому, что я сам чародей!

– Ты? – И юноша отступил от меня на шаг назад – так он был этим поражен. Но в то же время он тут же встал передо мной в самую почтительную позу. Я тотчас принял это к сведению; это доказывало, что чародею не нужно никаких доказательств, он не нуждается в никакой особенной репутации, а следует только заявить, что он маг, – народ верит на слово. И поэтому я продолжал:

– Я знал Мерлина уже семьсот лет…

– Семьсот лет?..

– Не прерывай меня. Он умирал и оживал тринадцать раз и каждый раз путешествует под различными именами: Смита, Джонса, Робинсоона, Джэксона, Питерса, Хаскинса, Мерлина, – словом, всякий раз он принимает новое, вымышленное имя. Я знал его в Египте триста лет тому назад; я встречался с ним в Индии пятьсот лет тому назад, он постоянно топчется на моей дороге, и это в конце концов начинает мне надоедать. Он не может действовать как настоящий чародей, ему известно лишь несколько старых фокусов, но он никогда не переступал известных границ и никогда их не переступит, он хорош для провинции, но никогда не решится действовать в присутствии настоящего чародея по призванию. Теперь слушай, Кларенс, я стал твоим другом и ты также должен поступать со мной как друг. Я прошу тебя об одном одолжении. Замолви словечко королю, что я великий маг Эй-Ты-Мукалеерс, вождь всех чародеев. Я хочу, чтобы ты дал понять королю, что я намереваюсь навести бедствие на эту страну, если только они послушаются сэра Кэя, приведут в исполнение его волю и причинят мне зло. Захочешь ли ты сказать об этом королю?

Бедный мальчик находился в таком состоянии, что не мог мне ответить. Он совсем запутался, испугался, даже жалко было смотреть на такое беспомощное создание. Однако он пообещал мне все; но и меня заставил дать ему обещание, что я навсегда останусь его другом, не стану ничего предпринимать дурного против него и не буду наводить на него никаких чар. Мальчик ушел, шагая как больной, держась за стену, у него, видимо, кружилась голова.

Теперь меня уже терзала мысль: какую я допустил неосторожность! Когда мальчик успокоится и хорошенько поразмыслит обо всем, то поймет, какой я обманщик, потому что если бы я был действительно великим чародеем, то не стал бы просить его, еще почти ребенка, освободить меня из заключения.

Я более часа мучился от этих мыслей и бранил себя за свою оплошность. Наконец я несколько успокоил себя тем, что эти глупцы почти никогда не рассуждают, никогда не делают никаких сопоставлений; из всех их разговоров видно, что они совершенно неспособны заметить какие-то противоречия. Я успокоился.

Размышляя так, я обнаружил, что допустил еще одну оплошность: я послал мальчика напугать весь двор, а между тем и сам не знаю, какое могу навести на них бедствие; этот народ крайне падок до всевозможных чудес, но жаждет, чтобы эти чудеса приводились в исполнение. Предположим, меня позовут для испытания? Предположим, меня заставят назвать, какого рода бедствие их ожидает? Да, я сделал ошибку: сначала мне следовало придумать какое-либо бедствие. Что мне делать? Что бы такое сказать им, чтобы выиграть хоть немного времени? Я был в сильной тревоге, испытывал ужасное беспокойство… «Но слышны шаги!.. Они приближаются. Если бы у меня была хоть минута на размышление… Хорошо! Я нашел!.. Теперь все будет как следует!»

Я понял, что меня спасет затмение солнца. Мне пришло в голову, как в былое время Колумб, или Кортес, или кто-то другой из них, воспользовался затмением солнца, чтобы напугать дикарей. Это теперь должно выручить меня. И я сыграю роль подобного чародея, опережу их на тысячу лет.

Однако в это время вошел Кларенс, полный отчаяния, растерянный, и сказал:

– Я передал твои слова королю, и он тут же вызвал меня к себе. Он был сильно испуган, уже был готов отдать приказание, чтобы тебя освободили, дали тебе богатую одежду и пристойное помещение, как и подобает такому великому человеку, но тут появился Мерлин и испортил все дело. Он уверил короля, что ты сумасшедший и сам не знаешь, о чем говоришь, что твоя угроза одно только сумасбродство и пустая болтовня. Они долго спорили; наконец Мерлин сказал с насмешкой: «Почему же он не назвал этого бедствия, которое он нам готовит? Вероятно, потому, что не мог этого сделать». Такое доказательство вполне убедило короля, поэтому король просит тебя понять его, ведь он поступает с тобой неучтиво, но все-таки вынужден узнать, какого рода будет это бедствие, которым ты угрожаешь, и в какое время. О, прошу тебя, не откладывай; если ты будешь оттягивать время, то удвоишь и даже утроишь опасность, которая тебе угрожает. О, будь благоразумен, назови, какое же это будет бедствие.

Я помолчал несколько минут, чтобы собраться с мыслями и чтобы мой ответ был убедителен, и тогда сказал:

– Как долго я пробыл в этой яме?

– Тебя заключили сюда вчера после обеда, а теперь девять часов утра.

– О, в таком случае я хорошо спал, вполне достаточно! Теперь, ты говоришь девять часов утра? А до полуночи еще многое может случиться. Сегодня у нас двадцатое?

– Да, двадцатое.

– А завтра меня сожгут живым? – Мальчик вздрогнул. – В котором часу?

– Ровно в полдень.

– Теперь я скажу тебе то, что следует передать королю. – Я замолчал на целую минуту, глядя в упор на дрожащего мальчика; затем начал низким, размеренным, роковым голосом, постепенно повышая его до драматического пафоса, и исполнил это так хорошо, точно всю жизнь я не делал ничего другого. Торжественно и сурово огласил я свою волю: – Ступай и скажи королю, что лишь только я испущу дух, как весь мир повергнется в полуночный мрак смерти; солнце будет изъято мной из вселенной и уже никогда не станет более светить; плоды земные исчезнут от недостатка света и тепла, а люди на земле погибнут от голода, все до одного человека!

Мне пришлось самому вынести мальчика, так как он от страха потерял сознание. Я передал его солдатам и вернулся обратно в свою каморку.