Читать книгу Политический человек. Социальные основания политики - Мартин Липсет - Страница 11
Часть I
Условия демократического строя
Глава 2
Экономическое развитие и демократия
Экономическое развитие в Европе и двух Америках
ОглавлениеПожалуй, самое распространенное обобщение, связывающее политические системы с другими аспектами общества, состоит в том, что демократия соотносится с состоянием экономического развития. Чем зажиточнее страна, чем выше ее благосостояние, тем больше шансов, что в ней будет поддерживаться демократия. Со времен Аристотеля и вплоть до наших дней люди утверждали, что только в процветающем обществе, где в состоянии подлинной бедности живут лишь относительно немногие из граждан, может сложиться ситуация, при которой основная масса населения разумно участвует в политической жизни и вырабатывает в себе сдержанность и умение самоограничиваться, необходимые для того, чтобы избегать искушений и не поддаваться призывам безответственных демагогов. Общество, где существует разделение на многочисленные обездоленные массы и маленькую привилегированную элиту, заканчивает в результате либо олигархией (диктаторским правлением небольшого верхнего слоя), либо тиранией (диктатурой, опирающейся на основную часть населения). Если навесить на две указанные политические формы современные ярлыки, то сегодня лицом тирании является коммунизм или перонизм, тогда как олигархия проявляет себя в виде тех традиционалистских диктатур, которые можно найти в разных частях Латинской Америки, а также в Таиланде, Испании или Португалии.
Для предметной проверки этой гипотезы я использовал различные индексы экономического развития – уровни благосостояния, индустриализации, урбанизации и образования, – после чего вычислил усредненные значения (на самом деле средние арифметические) для тех стран англосаксонского мира, а также Европы и Латинской Америки, которые были классифицированы как более или менее демократические.
Таблица I
Классификация европейских, англоязычных и латиноамeриканских стран по степени развития стабильной демократии
Как свидетельствуют данные, приведенные в табл. II, для более демократических стран в каждом случае средний уровень благосостояния, степень индустриализации и урбанизации, а также уровень образования оказываются намного выше. Если бы я объединил Латинскую Америку и Европу в одну таблицу, то различия были бы еще разительнее[63].
Главными из использованных индексов благосостояния служили доход на душу населения, количество жителей, приходящихся на одну автомашину, и количество тысяч жителей, приходящихся на одного врача, а также количество радиоприемников, телефонов и газет в расчете на тысячу жителей. Для каждого из этих показателей различия поразительны (см. табл. II). В более демократических европейских странах на одну автомашину приходится 17 человек по сравнению со 143 в менее демократических. В менее диктаторских из латиноамериканских стран на одну автомашину приходится 99 человек, тогда как в более диктаторских этот показатель составляет 274[64]. Различия в доходах для выбранных групп также очень велики, падая от среднедушевого дохода в 695 долл. для более демократических стран Европы до 308 долл. для менее демократических; соответствующие различия для Латинской Америки составляют от 171 до 119 долл. Диапазоны в равной мере единообразны, причем самый низкий доход на душу населения в каждой группе приходится на категорию «менее демократические», а самый высокий – на «более демократические» страны.
Индустриализация, с которой индексы благосостояния, конечно же, отчетливым образом соотносятся, измеряется процентной долей занятых мужчин, которые работают в сельском хозяйстве, и количеством коммерчески производимой «энергии» на душу населения, которая потребляется в данной стране (она измеряется в тоннах угля, приходящихся в год на одного человека). Оба эти показателя демонстрируют в равной мере устойчивые и единообразные результаты. Средняя процентная доля занятых мужчин, которые трудятся в сельском хозяйстве, смежных с ним отраслях и на связанных с ним рабочих местах, составила 21 % в «более демократических» европейских странах и 41 % в «менее демократических»; соответственно, эти показатели составляют 52 % в «менее диктаторских» латиноамериканских странах и 67 % в «более диктаторских». Различия в количестве энергии, потребляемой на душу населения, столь же велики.
Степень урбанизации также связана с существованием демократии[65]. На основании данных, сведенных воедино Центром международных урбанистических исследований (International Urban Research, Беркли, Калифорния), доступны три различных индекса урбанизации: процентная доля населения, проживающего в общинах численностью 20 тыс. человек и выше, процентная доля населения в общинах численностью 100 тыс. человек и выше и процентная доля населения, проживающего в стандартных столичных районах, агломерациях и крупнейших городах. По всем трем названным индексам более демократические страны набирают более высокие показатели, чем менее демократические, причем для всех изучаемых регионов.
Таблица II
Сравнение европейских, англоязычных и латиноамериканских стран, разделенных на две группы: «более демократические» и «менее демократические», – по индексам благосостояния, индустриализации, образования и урбанизации1), [66]
A. Индексы благосостояния
Б. Индексы индустриализации
В. Индексы образования
Г. Индексы урбанизации
Многие специалисты высказывали предположение, что чем выше уровень образования у населения какой-либо страны, тем больше в ней шансов для демократии; и, надо признать, доступные сравнительные данные подтверждают это суждение. «Более демократические» страны Европы характеризуются почти поголовной грамотностью: в стране с самым низким ее уровнем этот показатель составляет 96 %, в то время как для «менее демократических» стран средняя доля грамотных равна 85 %. В Латинской Америке разница между средними показателями грамотности – 74 % для «менее диктаторских» стран и 46 % для «более диктаторских»[67]. Количество учащихся в расчете на тысячу жителей, принятых для получения образования на трех различных его уровнях: начальном, среднем и высшем, – в равной мере устойчиво и единообразно связано со степенью демократии. Огромное расхождение показателей демонстрируют предельные случаи Гаити и США. В Гаити заметно меньше детей посещают школы в начальных классах (11 на тысячу жителей), чем в США молодые люди посещают колледжи (почти 18 на тысячу).
Зависимость между образованием и демократией заслуживает более широкого и подробного рассмотрения, потому что вся философия демократического правления трактовала более глубокую образованность в качестве основополагающего требования демократии[68]. Как писал Джеймс Брайс, обращая особое внимание на Южную Америку, «если образование и не делает людей хорошими гражданами, то оно, по крайней мере, облегчает им превращение в таковых»[69]. Образование, по всей видимости, расширяет кругозор человека, позволяет ему понять потребность в нормах толерантности, удерживает его от приверженности экстремистским доктринам и повышает его способность раз за разом делать рациональный электоральный выбор.
Свидетельства безусловного вклада образования в демократию выглядят еще более непосредственно наблюдаемыми и убедительными на уровне индивидуального поведения внутри стран, чем при рассмотрении перекрестных межстрановых корреляций. Данные, собранные агентствами по изучению общественного мнения, которые в разных странах проводили опросы жителей об их убеждениях по поводу терпимости к оппозиции, об установках по отношению к этническим или расовым меньшинствам, а также об их чувствах применительно к многопартийным системам по сравнению с однопартийными показали, что самым важным отдельным фактором, дифференцирующим тех, кто дает демократические ответы, от других лиц, было образование. Чем выше уровень чьего-либо образования, тем более вероятно, что этот человек должен верить в демократические ценности и поддерживать разные виды демократической практики[70]. Все релевантные исследования указывают, что образование в этом смысле заметно более существенно, чем доход, род занятий либо профессия.
Эти результаты должны привести нас к прогнозированию намного более высокой корреляции между уровнями образования в разных странах и существующей там политической практикой, чем мы фактически обнаруживаем. Германия и Франция принадлежали к числу наиболее образованных стран Европы, но это само по себе не привело к стабилизации их демократических систем[71]. Однако вполне может быть, что их высокий образовательный уровень все-таки поспособствовал воспрещению или сдерживанию активной деятельности там других антидемократических сил.
Если мы не в состоянии сказать, что высокий уровень образования представляет собой достаточное условие для демократии, то все доступные свидетельства говорят о том, что этот фактор близок к тому, чтобы выступать в качестве необходимого условия. В Латинской Америке, где до сих пор все еще существует и даже широко распространена неграмотность, только одна из всех стран, где больше половины населения неграмотно, а именно Бразилия, может быть включена в группу «более демократических».
Ливан, единственный член Лиги арабских стран, который начиная с завершения Второй мировой войны сохранял и поддерживал у себя демократические институты, является также, бесспорно, самым высокообразованным членом этой Лиги (в Ливане более чем 80-процентная грамотность). К востоку от арабского мира только два государства, Филиппины и Япония, с 1945 г. обеспечивали существование демократических режимов, причем там отсутствовали сколько-нибудь крупные антидемократические партии. И хотя по уровню дохода на душу населения эти две страны уступают большинству европейских государств, по своим образовательным достижениям они принадлежат к числу мировых лидеров. Филиппины фактически стоят на втором месте после США по пропорции людей, посещающих средние школы и университеты, тогда как Япония имеет более высокий уровень образовательных достижений, чем любая европейская страна[72].
Хотя свидетельства влияния различных аспектов экономического развития: индустриализации, урбанизации, благосостояния и образования – были представлены нами по отдельности, на самом деле все эти аспекты столь тесно взаимосвязаны, что совокупно образуют единый крупный фактор, который политически коррелирует с демократией[73]. Недавние исследования Ближнего Востока дают дальнейшие доказательства, подтверждающие это соображение. В 1951–1952 гг. опросы, которые Дэниел Лернер и Бюро прикладных социальных исследований (Bureau of Applied Social Research) Колумбийского университета провели в Турции, Ливане, Египте, Сирии, Иордании и Иране, обнаружили тесную связь между урбанизацией, грамотностью, уровнем участия в голосовании, потреблением средств массовой информации и их производством, а также образованием[74]. По всем странам, для которых были доступны статистические данные ООН (в данном случае таковых оказалось 54), были вычислены простые и множественные корреляции между вышеназванными четырьмя базовыми переменными, и это принесло следующие результаты[75]:
На Ближнем Востоке Турция и Ливан набирают по основной части вышеуказанных индексов более высокие показатели, чем другие четыре проанализированные страны, и Дэниел Лернер в своем сообщении об упомянутом исследовании подчеркивает, что «важные послевоенные события в Египте, Сирии, Иордании и Иране были проявлениями ожесточенной борьбы за контроль над властью – борьбы, которая на удивление отсутствовала [до самого недавнего времени] в Турции и Ливане, где вопрос о контроле над властью решался путем выборов»[76].
Далее Лернер обращает особое внимание на то, каким образом непропорциональное развитие того или иного региона воздействует на итоговую стабильность, и говорит о необходимости скоординированных изменений во всех перечисленных переменных. Так, сравнивая урбанизацию и грамотность в Египте и Турции, он приходит к выводу, что, хотя Египет урбанизирован намного сильнее, чем Турция, в действительности он нисколько не «модернизирован» и там даже нет адекватного фундамента для модернизации, потому что грамотность не поспевает за остальными факторами. В Турции все имеющиеся индексы модернизации росли примерно в одинаковом темпе, так что увеличивающееся участие в выборах (36 % в 1950 г.) уравновешивается повышением грамотности, ростом урбанизации и т. д. В Египте, напротив, города полны «бездомных неграмотных», которые представляют собой готовую аудиторию для политической мобилизации в поддержку экстремистских идеологий. По шкале Лернера Египет должен иметь вдвое более высокую грамотность, чем Турция, так как он вдвое сильнее урбанизирован. Тот факт, что на самом деле уровень грамотности в нем составляет лишь половину турецкого, для Лернера служит объяснением тех «дисбалансов», которые «имеют тенденцию образовывать порочный круг и ускорять социальную дезорганизацию» – как политическую, так и экономическую[77].
Лернер вводит одно важное теоретическое дополнение, а именно предложение рассматривать эти ключевые – для процесса модернизации – переменные как исторические фазы, а демократическую часть самых последних событий трактовать как «венчающий институт участвующего (партиципантного) общества» (таков один из его терминов для обозначения современного индустриального общества). Точка зрения Лернера на взаимоотношения между названными переменными, рассматриваемыми как стадии, достойна того, чтобы процитировать ее достаточно подробно: «Секулярная эволюция партиципантного общества участия, как представляется, включает в себя регулярную последовательность из трех фаз. Вначале приходит урбанизация, поскольку именно города и только они выработали тот комплекс умений, навыков и ресурсов, которые характеризуют современную индустриальную экономику. В рамках этой городской матрицы развиваются оба атрибута, которые отличают последующие две фазы, – грамотность и рост СМИ. Между ними существует тесная взаимная зависимость, потому что грамотность помогает развитию средств массовой информации, которые, в свою очередь, способствуют распространению грамотности. Но именно грамотность выполняет во второй фазе ключевую функцию. Способность читать, приобретенная поначалу относительно немногими, оснащает этих лиц для реализации разнообразных задач, требуемых в модернизирующемся обществе. И только в третьей фазе, когда в результате рывка сложная, детально продуманная технология индустриального развития уже продвинута достаточно далеко, общество начинает по-настоящему, в массовом масштабе производить газеты, сети радиовещания и кинофильмы. Они, в свою очередь, ускоряют распространение грамотности. И в конечном итоге из этого взаимодействия развиваются те институты участия (например, голосование), которые мы находим во всех продвинутых современных обществах»[78].
Тезис Лернера о функциональной взаимозависимости ранее перечисленных элементов модернизации никоим образом не вытекает из его данных. Но материал, представленный в этой главе, предоставляет возможность провести исследования по указанным направлениям. Девиантные случаи вроде Египта, где «отстающая» грамотность ассоциируется с серьезными напряженностями и потенциальными потрясениями, можно также обнаружить в Европе и Латинской Америке, и их анализ – задача, которую я здесь не пытаюсь решать, – позволит еще отчетливее прояснить базовую динамику модернизации и проблему социальной стабильности в разгар институциональных изменений.
63
Лайл Шеннон (Lyle W. Shannon) устанавливал корреляцию индексов экономического развития с тем, является ли страна самоуправляющейся или нет, и его выводы, по существу, оказались точно такими же. Поскольку Шеннон не приводит подробностей по поводу стран, отнесенных им к категориям самоуправляющихся и несамоуправляющихся, то не существует никакого прямого измерителя зависимости между «демократическими» и «самоуправляющимися» странами. Все страны, анализируемые в данной главе, выбирались, однако, в предположении, что их характеристика как «демократических» лишена смысла для любой несамоуправляющейся страны и, следовательно, все они, как демократические, так и диктаторские, предположительно попадали бы в категорию, которую Шеннон назвал «самоуправляющиеся». Шеннон показывает, что экономическая отсталость связана с отсутствием самоуправления; мои данные говорят о том, что и после того, как самоуправляемость достигнута, экономическое развитие все равно остается связанным с характером политической системы. См. книгу, вышедшую под его редакцией: Shannon, Underdeveloped Areas (New York: Harper & Bros., 1957), а также его статью: Shannon, «Is Level of Development Related to Capacity for Self-Government?», American Journal of Economics and Sociology, 17 (1958), pp. 367–382. В этой последней публикации Шеннон строит композитный индекс развития, используя некоторые из тех же самых индексов, что и прежде, в частности количество жителей, приходящихся на одного врача, причем полученные из тех же самых источников Организации Объединенных Наций, как это видно в приводимых далее таблицах. Работа Шеннона не попадала в сферу моего внимания вплоть до того момента, когда эта глава была уже первоначально подготовлена, так что эти два аналитических исследования можно рассматривать как отдельные тесты сопоставимых гипотез.
64
Нужно помнить, что эти показатели являются средними значениями, вычисленными на основании результатов переписей для разных стран. По своей точности полученные при этом данные меняются в широком диапазоне, и нет никакого способа измерить достоверность таких комплексно вычисляемых показателей, как те, что представлены здесь. Главным индикатором достоверности являются устойчивая единообразная направленность всех наблюдающихся различий и их большая магнитуда.
65
Политические теоретики часто связывали урбанизацию с демократией. Гарольд Ласки утверждал, что «организованная демократия – это продукт городской жизни» и что вследствие этого было естественным «ее первое эффективное проявление» в греческих городах-государствах, где она ограничивалась существовавшим там определением «гражданина». См. его статью «Democracy» в Encyclopedia of the Social Sciences (New York: Macmillan, 1937), Vol. V, pp. 76–85. Макс Вебер настаивал, что город как определенный тип политического сообщества безусловно является чисто западным явлением, и прослеживал появление понятий «гражданство» и «гражданственность» от социальных событий, тесно соотносящихся с урбанизацией. Для частичного изложения его точки зрения см. главу на тему Citizenship («Гражданственность») в его книге «General Economic History» (Glencoe: The Free Press, 1950, pp. 315–338). [См.: М. Вебер. История хозяйства. Город. М.: КАНОН-пресс-Ц: Кучково поле, 2001. С. 286–305.]
66
Примечания 1)—16) см. на с. 86–87.
67
Картина, которую показывает сравнение средних значений для каждой группы стран, подтверждается диапазонами размаха (от максимально высокого до максимально низкого показателя) для каждого из индексов. Большинство этих диапазонов частично перекрываются; иначе говоря, некоторые из стран, принадлежащих к категории «менее демократических», по любому данному индексу располагаются выше, чем некоторые из считающихся «более демократическими». Примечательно, что и в Европе, и в Латинской Америке те страны, которые занимают самые низкие места по любому из индексов, представленных в данной таблице, принадлежат также к категории «менее демократических». И наоборот, почти все страны, которые занимают места близ вершины любого из индексов, попадают в категорию «более демократических».
68
См.: John Dewey, Democracy and Education (New York: Macmillan, 1916).
69
James Bryce, South America: Observations and Impressions (New York: Macmillan, 1912), p. 546. Дж. Брайс рассматривал в Южной Америке несколько категорий тех условий, которые воздействовали на шансы для демократии, причем часть из них, по существу, не отличается от представленных здесь. Физические условия в стране определяют, насколько легко осуществляются коммуникации между разными ее регионами и тем самым насколько легко может там формироваться «широкое общественное мнение». Под «расовыми» условиями Брайс в действительности имел в виду, существовала ли в данной стране этническая однородность или нет, причем наличие различных этнических или языковых групп препятствовало «однородности и солидарности сообщества, которые являются почти непременными условиями для успеха демократического правления». Экономические и социальные условия включали экономическое развитие, широкую распространенность политического участия и грамотность. Кроме того, Брайс детально охарактеризовал специфические исторические факторы, которые срабатывают в каждой из южноамериканских стран как дополнение к этим «общим» факторам, иногда даже перекрывая их по своей важности. См.: James Bryce, op. cit., pp. 527–533, 580 и далее. См. также: Karl Mannheim, Freedom, Power and Democratic Planning (New York: Oxford University Press, 1950).
70
См.: G. H. Smith, «Liberalism and Level of Information», Journal of Educational Psychology, 39 (1948), pp. 65–82; Martin A. Trow, Right Wing Radicalism and Political Intolerance (Ph. D. thesis, Department of Sociology, Columbia University, 1957), p. 17; Samuel A. Stouffer, Communism, Conformity, and Civil Liberties (New York: Doubleday & Co., Inc., 1955); Kotaro Kido and Masataka Sugi, «A Report of Research on Social Stratification and Mobility in Tokyo» (III), Japanese Sociological Review, 4 (1954), pp. 74—100. Этот вопрос обсуждается также в главе 4.
71
Дьюи предположил, что характер образовательной системы будет влиять на то, каким образом она воздействует на демократию, и что это могло бы частично пролить свет на источники нестабильности в Германии. Предназначение немецкого образования, согласно Дьюи, писавшему об этом в 1916 г., заключалось в «дисциплинарной выучке, а не в личностном развитии». Главная цель состояла в том, чтобы добиться «полного усвоения целей, смысла и значения существующих институтов», а также «скрупулезного подчинения» им. Это соображение поднимает проблемы, к которым мы не имеем возможности обратиться здесь, но вместе с тем указывает на сложный характер зависимости между демократией и таким тесно связанным с ней фактором, как образование. См.: John Dewey, op. cit., pp. 108–110.
72
Цейлон (ныне Шри-Ланка. – Перев.), который разделяет с Филиппинами и Японией высокую честь быть единственными в Южной Азии и на Дальнем Востоке демократическими странами, где коммунисты не играют сколько-нибудь важной электоральной роли, разделяет также с ними другой почетный отличительный признак: они являются единственными странами в этом регионе, где большинство населения грамотно. Следует, однако, отметить, что на Цейлоне в действительности функционирует довольно крупная троцкистская партия, которая в данный момент образует собой официальную оппозицию, и что, хотя для Азии образовательный уровень в этой стране высок, он намного ниже, чем в Японии или на Филиппинах.
73
Данное утверждение представляет собой утверждение «статистическое», а это с неизбежностью означает, что будет существовать много исключений из указанной корреляции. Так, нам известно, что в США и Великобритании беднейшая часть граждан будет с большей вероятностью голосовать соответственно за Демократическую или Лейбористскую партии. Тот факт, что крупное меньшинство из более низких страт населения голосует в этих странах за более консервативную из двух действующих там крупных партий, не ставит под сомнение общее суждение, гласящее, что при выборе каким-то лицом той или иной политической партии главной детерминантой является его позиция в системе стратификации.
74
Об указанном исследовании сообщается в работе Daniel Lerner, The Passing of Traditional Society (Glencoe: The Free Press, 1958). Эти корреляционные зависимости выведены из данных переписи; главные разделы упомянутого опроса имели дело с реакциями на средства массовой информации и с мнениями о них, а также с гипотетическими умозаключениями относительно типов личности, лучше всего подходящих для современного и традиционного обществ.
75
Ibid., p. 63. Индекс политического участия равнялся процентной доле лиц, участвовавших в голосовании на последних пяти выборах. Приведенные результаты не могут рассматриваться в качестве независимой проверки соотношений и зависимостей, представленных в этой статье, поскольку данные и переменные были, в принципе, одним и тем же (как это имеет место с ними и в работе Лайла Шеннона, op. cit.), но идентичные результаты, полученные при использовании трех совершенно разных методов: коэффициента среднеквадратической сопряженности признаков, метода множественных корреляций, а также средних арифметических значений и диапазонов, убедительно демонстрируют, что указанные зависимости не могут быть приписаны искажениям, привнесенным процедурами вычислений. Следует также отметить, что все эти три аналитических исследования были выполнены автономно, и те, кто их проводил, ничего не знали ни друг о друге, ни о своей параллельной работе.
76
Ibid., pp. 84–85.
77
Ibid., pp. 87–89. Другие теории по поводу слаборазвитых регионов также подчеркивали тупиковый и замкнутый в порочный круг характер тех сил, которые поддерживают данный уровень экономического и социального развития, и в определенном смысле эту мою работу можно расценивать как усилие, имеющее целью распространить анализ комплекса разных институтов, образующих собой «модернизированное» общество, на политическую сферу. Монография Leo Schnore, Economic Development and Urbanization: An Ecological Approach, которая вскоре должна выйти в свет, соотносит технологические, демографические и организационные (включая грамотность и доход на душу населения) переменные как взаимозависимый комплекс. В недавно опубликованном томе Harvey Leibenstein, Economic Backwardness and Economic Growth (New York: John Wiley & Sons, 1957) «экономическая отсталость» (economic backwardness) рассматривается в рамках экономической теории «квазиравновесия» как комплекс связанных между собой и взаимно поддерживающих друг друга аспектов общества, и как элементы этого комплекса в него включаются культурные и политические характеристики – неграмотность, неразвитость (или полное отсутствие) среднего класса, а также весьма сырая, примитивная система коммуникаций (см. с. 62–64.).
78
Lerner, op. cit., p. 60. Лернер сосредоточивает также свое внимание на определенных личностных требованиях современного общества, которые могут быть еще и соотнесены с личностными требованиями демократии. Согласно его точке зрения, физическая и социальная мобильность, характерная для современного общества, требует мобильной личности, способной адаптироваться к быстрым изменениям. Серьезным достижением ХХ в. было развитие «мобильной восприимчивости, настолько адаптивной по отношению к изменениям, что ее отличительным режимом становится перекомпоновка я-системы». Ее главным качеством является эмпатия, означающая «общую способность видеть себя в ситуации другого человека, причем независимо от того, благоприятна она или же неблагоприятна» (см. с. 49 и сл.). Остается открытым вопрос, влечет ли в результате за собой такая психологическая характеристика некую предрасположенность к демократии (подразумевающую готовность принять точку зрения других) или она скорее ассоциируется с антидемократическими тенденциями того типа личности, который присущ «массовому обществу» (подразумевающими отсутствие любых сколько-нибудь прочных личностных ценностей, укорененных в полезном и вознаграждающем участии). Возможно, эмпатия (как более или менее «космополитическое» мировоззрение) представляет собой общую личностную характеристику современных обществ, тогда как другие особые условия определяют, чтó именно она за собой влечет либо не влечет в качестве социальных последствий: толерантность и демократические установки или же отсутствие укорененности, неустроенность и аномию.
