Читать книгу Политический человек. Социальные основания политики - Мартин Липсет - Страница 7

Случилось так, что проблемы противопоставления «конфликт – консенсус» попали в центр внимания после Великой французской революции. Революционеры были, естественно, в первую очередь заинтересованы в раздувании конфликта, консерваторы – в поддержании социальной стабильности. Но на протяжении многих лет лишь узкий круг людей анализировал условия, при которых конфликт и консенсус оставались или могли оставаться сбалансированными.

Самым внятным провозвестником мнения о необходимости рассматривать конфликт в качестве центрального объекта интереса при исследовании политической жизни был Карл Маркс, и, как показывает значительная часть того анализа, который представлен далее в данной книге, у него было много плодотворных прозрений в вопросе о понимании фундаментальных причин конфликта. Алексис де Токвиль, с другой стороны, явился первым крупным выразителем мысли о том, что демократия включает в себя баланс между силами конфликта и консенсуса.

Для Маркса сложное общество может характеризоваться либо постоянным конфликтом (даже если он подавлен), либо консенсусом, но никак не их сочетанием. Он видел конфликт и консенсус как альтернативы, а не как расходящиеся тенденции, которые могут быть сбалансированы. С одной стороны, он проецировал консенсус, гармонию и интеграцию на коммунистическое будущее (и до некоторой степени – на коммунистическое прошлое); с другой стороны, он рассматривал конфликт и абсолютизм как великий факт истории в эпоху между древним первобытным коммунизмом и предстоящим успехом пролетарской революции.

Марксова концепция будущего гармоничного общества оказала существенное воздействие на его социологический кругозор и мировоззрение. Политическая система, которую он проектировал, была не институциализированной демократией, а анархией. Это означало, в частности, конец всякого разделения труда, поскольку устранение дифференциации ролей в экономических сферах жизни должно было, согласно Марксу, устранить главный источник социального конфликта: «…в коммунистическом обществе, где никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует все производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра – другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, – как моей душе угодно, – не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком»[14].

Это утверждение не просто греза Маркса об утопическом будущем. Оно описывает одно из основных обстоятельств коммунистического общества, поскольку коммунизм «есть истинное разрешение антагонизма между человеком и природой, [и] между человеком и человеком…»[15]. Он означает устранение всех социальных источников различий, ликвидируя даже различие между городом и деревней[16].

Так как в стратифицированном обществе, где доминирует эксплуататорский класс, консенсус невозможен, Маркс не мог себе вообразить источники солидарности в докоммунистическом обществе. В первую очередь его интересовал анализ факторов, способствующих мощи борющихся между собой сил. Он, однако, никогда не проявлял реальной заинтересованности в том, чтобы понять психологические механизмы, через посредство которых интересы людей дисциплинируются, – даже с целью увеличения классовой силы. В одном любопытном пассаже, написанном, когда он был молод, Маркс поставил эту проблему в гегелевских терминах: «Каким образом получается, что личные интересы всегда развиваются против воли личностей в классовые интересы, в общие интересы, которые приобретают самостоятельность по отношению к отдельным лицам, принимают при этом в своем обособлении форму всеобщих интересов, в качестве таковых вступают в противоречие с действительными индивидами и в этом противоречии, будучи определены как всеобщие интересы, могут представляться сознанием как идеальные и даже как религиозные, святые интересы?»[17]

Но сам Маркс никогда не пробовал ответить на этот вопрос[18]. В принципе, его не беспокоила потребность общества в поддержании тех институтов и ценностей, которые облегчают сохранение стабильности и сплоченности. Для Маркса социальные ограничения не выполняли никаких общественно необходимых функций, а скорее поддерживали правящий класс и его господство.

В теории Маркса совершенно нет места для демократии в условиях коммунизма. В ней существуют только два взаимно исключающих социальных типа: общество конфликта и общество гармонии. Согласно Марксу, первый тип является в своей основе деструктивным для человеческого достоинства и должен быть уничтожен. Второй избавлен от источников конфликта, и, следовательно, в нем нет никакой потребности в таких демократических институтах, как гарантии и защитные механизмы против государственной власти, как разделение властей, защита юридических гарантий, конституция или «билль о правах»[19]. История российской революции уже продемонстрировала некоторые из чудовищных последствий применения подобной теории, которая имеет дело только с несуществующими идеальными типами – иначе говоря, с обществами, где царит полная гармония, а также обществами с постоянным и незатихающим конфликтом.

На первый взгляд теория Токвиля выглядит похожей на Марксову, поскольку они оба делают упор на солидарность внутри социальных единиц и на необходимость конфликта между этими единицами. (Для Маркса указанные единицы были классами; для Токвиля они представляли собой местные сообщества и добровольные организации.) Однако Токвиль в отличие от Маркса предпочел делать акцент на тех аспектах социальных единиц, которые могли бы в одно и то же время поддерживать как политический раскол, так и политический консенсус. Он не проецировал свое гармоничное общество в будущее и не разделял во времени источники социальной интеграции и источники раскола. Одни и те же единицы – в США это, например, федеральное и штатные правительства, конгресс и президент, – которые функционируют независимо друг от друга и поэтому обязательно находятся в состоянии напряженности, вместе с тем зависят друг от друга и связаны через политические партии. Частные ассоциации, которые являются источниками ограничений, налагаемых на правительство, служат также важными каналами вовлечения людей в политическую жизнь. Короче говоря, они представляют собой механизмы по созданию и поддержанию консенсуса, необходимого для демократического общества.

Заинтересованное отношение Токвиля к плюралистической политической системе было результатом его интерпретации трендов современного ему общества. Индустриализация, бюрократизация и национализм, которые приводили низшие классы в политику и политическую жизнь, вместе с тем подрывали менее значимые местные центры полномочий и концентрировали власть в государственном левиафане. Токвиль боялся, что социальный конфликт исчезнет, поскольку будет существовать только один центр власти – государство, которому никакая другая группировка не сможет противостоять из-за недостатка сил[20]. Больше не будет никакой политической конкуренции, потому что не будет никаких общественных или социальных баз, которые бы поддерживали ее, не давая угаснуть. Кроме того, Токвиль также опасался, что в массовом обществе и консенсус тоже будет подрываться. У атомизированного индивида, оставшегося в одиночестве без членства в какой-нибудь политически значимой социальной единице, недоставало бы должного интереса к участию в политической жизни или даже просто к тому, чтобы принимать существующий режим. Политическая жизнь стала бы не только безнадежной, но и бессмысленной. Апатия подрывает консенсус, а ведь именно апатия была установкой масс по отношению к тому государству, которое Токвиль видел в качестве итогового результата функционирования индустриального бюрократического общества.

Его исследование Америки подсказало ему два института, которые могли бы сражаться с новым левиафаном: местное самоуправление и добровольные ассоциации. Вовлеченность в подобные институты казалась ему условием стабильности демократической системы. Распространяя различные идеи и создавая консенсус среди своих членов, названные только что институты становятся основой для конфликта между одной организацией и другой. И в процессе осуществления всего этого указанные институты, кроме всего, еще и ограничивают центральную власть, создают новые и автономные центры власти, призванные конкурировать с ней, и помогают обучать потенциальных лидеров оппозиции политическим навыкам и умениям[21].

Подходы Токвиля и Маркса не приводили в результате к взаимно противоречащим анализам функций различных общественных институтов, хотя в своих оценках они действительно сильно расходились. Утверждение Маркса, что религия – это «опиум для народа», является признанием ее интегративной функции. Токвиль тоже признавал «опиумное» свойство религии: «Таким образом, религия представляет собой [попросту] особую форму надежды»[22]. Марксу религия виделась источником заблуждений для низших слоев, механизмом, призванным приспособить эти слои к уготованной им в жизни участи и воспрепятствовать распознаванию ими своих подлинных классовых интересов. Токвиль, напротив, видел, что потребность в религиозной вере росла прямо пропорционально политической свободе. Чем менее насильственными и диктаторскими становились политические институты общества, тем больше оно нуждалось в системе святой веры, дабы помочь ограничению действий как правителей, так и управляемых.