Читать книгу Богадельня пост-панка - Марья Милославовна Палазник - Страница 4

Я сожгла фасоль.

В добавок кастрюлю, конфорку, крышку, кончики пальцев, пластиковую поварешку и свой язык грязный обожгла парой бранных слов. И ад следовал за ним, и адом этим была готовка. Благо есть сыр. Нет сыра. Я съела весь сыр, не оставив ему права выбора. Да, я немного пьяна.

Утром отлила себе в кружку маминого виски и развела его водой, как делает это мать со своими друзьями. Скажу честно, лучше бы я хлебнула воды из толчка.

Алкоголь я не пью и никогда не пила, это лишь вынужденная мера. Это своего рода вакцина от происходящего ужаса вокруг, я пообещала себе давно, что как только в моей жизни завершиться цикл потрясающих историй, я сразу открою окно, выкину туда пачку сигарет и бутылку. С другой стороны, если эта бутылка убьет кого-нибудь с такой высоты, то цикл начнется вновь.

Все утро и последующие пару дней я потратила на вынимание какой-то зелени из своих волос. Я черт его знает, кто ее мне туда подбросил и с какой целью, но становится даже любопытно.

Оставив все обиды, мы стали общаться втроем. Глупее, чем наши посиделки с Эриком и Домиником может быть только рассказы старшеклассниц в туалете друг другу про секс, наркотики и прерванные беременности. Или сборы упоротых рокеров, кричащих про бунт, но бухающих под лавочкой.

Во время наших встреч мы курим как можно больше сигарет, чтобы хотя бы дымом скрыть ту неловкость, которая не может не появиться между тремя абсолютно разными людьми, пьем какой-то дорогой коньяк или ром, я использую и свои персональные средства защиты. Наркота – это презерватив от социума.

Когда мы собираемся втроем, даже птицы летают не так, ветер дует мимо, небо становится серым, а город блеклым. Теперь и без того удивительная моя жизнь стала самой абсурдной моей жизнью. Мне было тяжело гулять с Эриком, понимая, что он не мой, но гулять с Эриком и Домиником, осознавая, что они пара – еще сложнее.

Сегодня мы встретились, чтобы покататься на велосипедах. Вернее сказать, сначала мы встретились для этого, потом я напомнила, что не умею на нем кататься, все расстроились, Эрик даже прослезился. Мы нашли веселье получше, как говорится, нет на свете интереснее дня, когда гуляешь со своим возлюбленным, его парнем в маленьком, скучном городке. Мы пошли к озеру и взяли лодку на три часа, нам с Домиником пришлось сказать, что мы влюбленная пара, потому что для таких есть скидки, а для таких, как они нет. Благодаря ангельской внешности Эрика, его пустили к нам на судно за просто так.

Туман покрыл всю центральную часть озера. Теперь не видно, ни берега, откуда мы приплыли, ни берега, куда мы держим путь. Словно мы попали в дымку. Самая тухлая троица на свете поехала покорять воды и потерялась в недрах густого молока. И умерли они от скуки.

–Какой чудесный день! – сказал Доминик, потянувшись. – Сара, ты чего такая грустная?

–Это мое лицо, оно всегда такое. Если с меня будут снимать посмертную маску, то все будут думать, что у меня была очень грустная смерть, даже если я умру под Кобейна, заперевшись на складе с экстази.

–С чего ты взяла, что с тебя будут снимать маску? – спросил Доминик, пытаясь задеть меня.

–Вдруг я прославлюсь своими убийствами детей, женщин или молоденьких геев, кто знает.

Никто не посмеялся, но и не на это было рассчитано. Эрик закатил глаза.

–Ты хочешь сказать, что можешь быть связана с убийствами, произошедшими в городе?

–Ты рехнулся? – спросил Эрик, повернувшись на Доминика. Он даже убрал руку, которой темненький мальчик обнимал его.

–А что? Она неплохо подходит для этой роли.

–Спасибо. Сегодня что, комплиментарный день? – сказала я очень надменно, ну или мне так показалось.

–Сара физически не смогла бы это сделать. – Эрик положил мою руку в свою. – Ты посмотри на ее ручку! Как она вообще смогла бы перетаскивать тела, резать их. Это же большой труд!

–Прости!? – я, повернувшись на Эрика, отдернула руку. – То есть по-твоему, если бы я была сильней, то смогла бы убить, расчленить и развесить по заборам женщин? То есть морально я легка на подъем, а вот вес в сорок пять кило мне не дает заняться любимым делом, так получается?

Теперь мне должны объяснить, как можно было устроить истерику в лодке посреди озера, окутанного туманом. Здесь даже сов не слышно. Зато я хорошо могу разобрать хихиканье Доминика в его тупой голове и растерянность Эрика, ведь он не это имел в виду. Как обычно.

По водной глади мимо нас проплывает утка с маленьким прицепом утят. Она как-то по-птичьи гордо оглядела нас и поплыла дальше. Малыши даже не подняли голов, им не стоит отрываться от матери.

К моменту, когда Эрик пододвинулся ко мне поближе, чтобы объясниться, я уже тысячу раз успокоилась и пожалела, что вообще прикрикнула на него. Мне всегда было не по себе от того, что он единственный человек, на которого я повышаю голос. Будто я кричу на беззащитного щенка, прижимающего уши от любой громкой нотки или словно я вытащила одного из утят и растрясла его до боли в голове, приговаривая, какой он глупый и бесполезный.

–Ты не это имел в виду, я понимаю. – начала я, чтобы он и не начинал. Он улыбнулся. Теперь улыбаюсь и я.

–У вас есть мысли, кто может быть убийцей? – Доминик шлепнул веслом по воде, но моя улыбка тверда и не пропала. – Я думаю, что это некий старый извращенец. Нужно искать по домам престарелых и психбольницам.

–Ну, во-первых, – подхватил Эрик, – из психбольниц навряд ли выпускают поубивать и впускают обратно. А, во-вторых, я настаиваю, что это взрослый здоровый мужчина в расцвете сил. Последнюю жертву развесили на заборе, как старик может сделать подобное?

–Ну, во-первых, ты не прав. – бросила я, забрав весло у Эрика, чтобы показать ему свою силу- Убийца может быть любого возраста и пола.

–Кем он ни был, он чертов гений !– Доминик вновь приобнял Эрика. – Убийцы всегда обладают шармом.

–Согласен. – Эрик забрал у меня весло. – Но я настаиваю, что это мужчина. Так четко все спланировать, убить, расчленить по всем законом анатомии, развесить и не оставить улик!

–Да что вы заладили? – вырвалось у меня. – Убийца не может быть гением. Он даже не может иметь пол. Совершивший убийство перестает быть человеком. А вся эта романтика вокруг смертей популяризируют убийства среди подростков и они начинают думать, что быть психопатом с огромным топором- это сродни рок-звезды.

–Я уже далеко не подросток. – усмехнувшись, прервал меня Доминик.

–Подростков и идиотов, я не закончила.

Опять никто не засмеялся. Глаза Эрика скоро останутся за веком, если он не перестанет их закатывать на мои высказывания.

–А вообще, – решила разбить я тишину, – у убийцы должен быть мотив, вероятнее всего, он или она получили серьезную травму в детстве и теперь вымещают свою злость на окружающем мире.

–Ну, во-первых, – опять начал Эрик, – он. А, во-вторых, почему человек не может просто получать от этого удовольствие, например?

–Если его это сексуально возбуждает только…

–Не обязательно, вдруг, выброс кишок из туловища приносит ему радость. – усмехнулся Доминик.

Мимо нас вновь плывет та самая утка, но уже в другую сторону. Один из утят поворачивает голову в мою сторону, кажется, это тот самый малыш из моей фантазии, на которого я кричала. Я щурюсь, стараясь извиниться, но он не понимает.

В метрах пяти от нас, насколько можно понять расстояние в этой вате, проплывает лодка. Судя по всему, это рыбак. На нем надет плащ, поэтому силуэт размывается и точно понять, кто это практически невозможно. Но плащи обычно носят рыбаки, жалко только, что в этом водоеме нет рыбы.

Он приближается все быстрей, словно звук по натянутой струне, дрожь по девичьим коленкам. Доминик отодвинулся на самый край лодки, Эрик взял весло крепче, я не сдвинулась с места, лишь стараюсь вглядеться в того, кто так внезапно стал гостем в нашем тумане. Чем ближе он, тем больше вопросов у меня, тем сильнее хочется взять нашу лодку и пододвинуть ее к нему.

Даже не оборачиваясь на Доминика, я чувствую его животный страх. Он как загнанный мышонок злобным котом, он как крыса во время шторма, но бежать ему некуда. Но ни на секунду я не замечаю боязни в Эрике. Он схватил это весло, как копье хватал воин, выкатил свои огромные глаза цвета васильков на бескрайних лугах и корпусом двинулся вперед. Такого Эрика я знала лишь однажды, когда он собрав себя из нюни, сказал Натали про то, что это он съел гуляш, который я так никогда и не пробовала.

Когда я наклонилась через лодку, пытаясь понять, кто этот незнакомец, Эрик взял меня за плечо и, посадив на место, тихо рявкнул на меня:

–Упадешь, аккуратней! Что ты лезешь к нему, вдруг это и есть тот убийца?

–Тогда может быть поплывем отсюда нахрен!? – прошептал Доминик где-то на задворках. Но мы не отреагировали.– Я сказал нахрен поплывем отсюда!– повторил он.

–Заткнись. – кинул Эрик, не оборачиваясь. – Он плывет с такой скоростью, что нам не уйти.

–Отлично, – буркнул Доминик. – Давай сражаться.

–Дети! – послышался наконец голос неизвестного рыбака.

Мы с мальчиками оглядели друг друга.

–Роджер, черт тебя дери!– крикнул Эрик, хотя еще недавно не сразу мог понять, кто такой Роджер. -Что тебе надо?

–А вы знаете, что вам опасно вот так одним здесь находиться?

Сзади Роджера сидел скрюченный Игорь. Замерзший, серый, ссохшийся он похож на несчастного Квазимодо. Долговязый, худой, послушный. Убогий, добрый, наивный, как бы мне хотелось отобрать его у Роджера, но он уже слишком взрослый.

–О чем речи свои ведете? О городском сумасшедшем, этаком убийце престарелых теток ? Кого подозреваете ?

–Ну, теперь тебя. – решительно призналась я.

–И это мне говорит девка, выглядящая как героиновая наркоманка !– его мерзкий толстый рот залился смехом, по складкам подбородков пронеслись ряды слюней, лицо покраснело. Роджер стукнул Игоря, нервно улыбающегося, чтобы не разочаровать хозяина. – Игорь, ну посмотри на нее, ну посмотри !

–Закрой свой рот. – услышала я спокойный голос Эрика. Так тихо и ровно он сказал это, что все в лодках, не считая Игоря, настороженно и немного испуганно посмотрели на Эрика, даже кровь в моих жилах застыла и нервно огляделась.

–Хорошо, так о чем мы так говорили? – срывающимся голосом спросил Роджер. – Убийца? И как вы думаете, кто он?

– Крутой чел. Уверен, что это смелый и веселый парень, мечтающий остаться легендой. – осмелев, сказал Доминик, сопроводив свою речь волчьим оскалом. – Что может быть прекрасней? Просыпаешься утром, смотришь на себя в зеркало, а перед тобой он- мечта всех мальков и девочек, главный страх всех политиков и федералов, икона анархистов. – кажется я услышала, как он замурлыкал.

–Это идиотизм, убийство – не великое достижение человека! – постаралась парировать я. – Убийство человека- самый низкий моральный поступок, за которым следует самая жуткая казнь – собственная совесть.

–Да никого это не волнует твоя совесть! -Доминик окончательно осмелел, поняв, что угрозы от Роджера никакой нет.– Она явно не убийца.– шепнул он Эрику с неким презрением.

–Убийцей может быть только настоящий мужчина. – гордо произнес Роджер, смотря в густоту тумана. – Истинный Викинг, современный Воряг, Герой Нашего Времени.

–Рок-звезда, Легенда, Мечта. – романтично проговорил Доминик, глядя в ту же сторону.

–Моральный урод, свинья, ничтожество, жалкое, разбитое существо, неспособное взять себя в руки, старающееся выплеснуть все свои проблемы на несчастных матерей и дочерей!– сорвалась я. – Если вы так считаете, то сами не лучше. Кучка закомплексованных идиотов, мечтающих о возмездии над теми, кто вас обижал. Несчастный жиробас и точенный

Порыв ветра, начавшегося так же внезапно, как появился гость, разнес туман по всей территории озера, вместе с ним пропал и Роджер с Игорем, и мы сами.

Доминик, я и Эрик словом не обмолвились про него, нам всем было не по себе от произошедшего. Вроде ничего и не произошло, никто не запрещает нам обсудить то, о чем мы говорили с этими двумя, но внутренняя самоцензура душит, заставляя говорить о чем угодно, кроме этого.

Всю ночь я ворочалась в своей кровати. Мне становилось то жарко, то холодно. Сердце колотилось, как у чечёточника, вены вылезли наружу, жилы натянулись как антенны над тем чердаком, где мы с Эриком занимались любовью.

Мать всю ночь рисовала свои дешевки, напевая цыганские романсы. Утром в коридоре я встретила высокого шатена, он нес гуашь в комнату моей матери. А теперь он бежит прочь из ее комнаты, в спешке уронив шарф на пол. Он хватает лаковые коричневые ботинки и натягивает на фиолетовые носки. Я, подняв шарф, протягиваю ему.

–Вы уронили, возьмите.

Он, оглядев мою руку, хватает шарф и прикладывает его к уху. Оно кровоточит.

–Скажи этой больной дуре, что я напишу на нее заявление в полицию! – орет он, голос его срывается. – Она прокусила мне ухо!

–Сами скажите ей, мне мои уши еще нужны.

–Я ее засужу!

–Вы тоже повелись на бредни про Ван Гога?

–Ну, она говорила, что только человек во страдании может понять суть бытия..

– И где она вас только находит?

Но ответа я не дождалась, когда дверь в комнату матери приоткрылась, он схватил шарф и выбежал.

Это вышел кот.

Обычно я не завтракаю.

Я выхожу на кухню, сажусь за стол, достаю книгу и открываю ее там, где лежит закладка. Обычная, бумажная, с изображением нескольких черных чаек. Там много предложений, среди них я стараюсь найти верное. Иногда приходится перечитывать одно и тоже, чтобы напомнить себе то, что читала только вчера.

Я не кладу еду в рот по утрам, потому что всегда неприятно, когда тебя рвет. Лично по мне, то еда -топливо и ничего больше. У меня не всегда хватает энергии для поедания этого торфа каждое утро, как вообще можно делать что-то постоянно? Неужели создателю\лям не достаточно того, что я сплю изо дня в день по шесть часов, дышу и моргаю?

Моя кухня огромная, в ней достаточно пространства, чтобы у вместилась целая бригада поваров и кондитеров. Они могли бы работать здесь круглосуточно, впахивать, как азиатские дети на азиатских заводах чего угодно, но на ней сижу я и пью чай в пакетиках.

Как рассказывала мне бабушка, которую я очень любила, моя мать проектировала кухню с расчетом на то, что однажды у нее проснется материнский инстинкт и мы будем здесь вместе завтракать, как вот эти семьи из фильмов и книг, но с прогнозированием у нее всегда было достаточно плохо. Ни материнский инстинкт, ни слово семья никогда не перешагивали порог нашего дома. Мы живем как соседи, такие соседи, которые правда надеются, что однажды на улице, примерно в 7-8 утра оторвется дорожный знак, запрещающий проезд грузового транспорта, отлетит на метров пять и придавит твоего соседа насмерть.

Она меня терпит. Это абсолютно взаимно, я уже лет 17 не надеюсь на то, что мы станем семьей, точнее 17 лет и 11 месяцев. Через месяц мне 18. Но ей хуже. Какое бы там не было общество, оно давит и хочет, чтобы она меня кормила, изредка давала деньги и приходила в школы выслушивать, какая я мразь и безответственная личность.

Я не считаю себя подростком, мне кажется, я родилась взрослой. Просто говорить, что я безответственная немного глупо. Я взяла ответственность за собственную жизнь примерно в тот момент, когда мне обрезали пуповину. Моя мать часто не забирала меня из садика, я шла домой сама или ждала бабушку с работы. Она работала до глубокой старости, перестала сниматься лишь за пару недель до своей смерти, она была актрисой. Часть заработка она откладывала на похороны, часть переводила в приют бездомных животных, а все остальное складывала мне в книги, как оказалась. Лишь после ее смерти, когда мне негде было брать деньги на новое чтиво и я начала перечитывать старые книги, я обнаружила, что в каждой лежит по бумажке. Теперь почти все эти купюры уходят на наркотики. Я бы не хотела, чтобы бабушка узнала об этом, каждый раз, когда я достаю деньги, я извиняюсь перед ней, но другого выхода у меня нет. Она к тому же была веганкой, а я до сноса крыши люблю бекон, на него тоже приходится тратиться. Бабушка прости.

А еще раньше я мечтала создать группу и играть рок. Я подыскала базу, придумала название и репертуар, украла гитару, но затем поняла, что создавать мне ее не с кем. Как неловко подготовить все, кроме людей. Я вообще раньше много мечтала.

Полин просит встретиться. Она позвонила мне в слезах и умоляла подойти к ее дому. Туда я не пойду, там ее отец -мой учитель географии, а я давно не хожу на географию, уже около двух лет.

Мы встретились на окраине города в гараже сером, скучном. В этом гараже мы провели тысячи часов своей жизни, оставили здесь свое здравое, детское сознание и открыли мир грязи, умиротворения и пост-панка.

Над нами летали мухи. Они жужжали и бились друг об друга, некоторые, оседлав товарища, кружили, пугая наши неокрепшие умы. Все это вызывало противный запах, которого не было, но наше общество с детства навязывает нам, что там, где мухи – воняет, где тараканы – грязно, если есть косточки арбуза – вырастит дерево внутри тебя, что правительство всегда право.

В сооружении из сварных металлический листов мы просидели около получаса в полной нудной тишине. Полин лежала у меня на плече, всхлипывая, пока не села прямо и не закурила что-то запрещенное на территории нашей страны.

Не зная, что нужно говорить, я просто нескромно пялилась на нее. Та, неправильно меня поняв, вытащила косяк и сунула мне в руку. Я прищурила взгляд, но дар приняла, не зря же я пришла сюда.

Полин выглядела плохо, если не сказать пугающе. Словно ее часа три назад откопали, она отряхнулась, взглянула в небо, спросила который час и пришла сюда плакать. Цвет ее глаз еще недавно озарял меня своим сладким медовым оттенком, теперь же он пугает меня краснотой. Сложно понять, это из-за лопнувших сосудов или она взяла красные чернила, оттопырила конъюнктивный мешочек и плеснула их в него. Вся одежда- грязная, ногти- ободраны, на запястьях виднеются красные полосы, по всей видимости, ее удерживали, чтобы она никуда не уходила. По всей видимости, это была ее мать.

Полин заметила мух и стала наблюдать за ними. Какое детское и глупое лицо у нее все-таки, она напоминает мне моего кота- такая же ласковая, безобидная и нелепая. Ее так же просто обидеть и она так же просто простит.

–Мне очень плохо, Сара.

–Я вижу. Ты можешь мне рассказать.

–Мы поссорились с мамой. Но это была не просто ссора. – она посмотрела на потолок, ее взгляд зацепила небольшая дыра, из которой светил луч солнца, она улыбнулась. – Не просто ссора, это нечто больше. Знаешь, мама никогда меня не любила, я чувствовала это. Но сегодня, во время очередных скандалов ее с папой, я сидела на полу в своей комнате и читала Евангилие. Я так люблю читать Евангилие, когда мне плохо. Я будто общаюсь с другом или пишу письмо своей дальней родственнице.

Полин закурила второй косяк. Меня всегда пугало то, как в ней сплетались страсть к богу и к наркотикам. Интересно, сможет ли он простить ее за эту шалость, если она является максимальной его поклонницей?

Полин за свою короткую жизнь перечитывала библию несколько раз, как и другие эзотерические книжки. Во всех своих монологах она ссылается на какие-то мифы и истории религиозного толка. Порой она так углубляется, что мне сложно понять, к чему она ведет и с чего начала.

–Я сидела на полу, держа книгу в руках.– продолжила Полин после небольшого перерыва- В комнату вбежала мама, выхватила Евангилие и ударила меня им. Божья кара? Не думаю. Просто они опять ссорились. Папа ушел, а мама, в попытках найти свет и выплеснуть эмоции, вспомнила обо мне. Она вновь кричала и кричала, она кричала много. Затем села рядом, взяла мое лицо обеими руками и, заплакав, сказала мне, что не любит меня.

В гараж залетела птичка. Мы с Полин, оторвавшись от затянувшейся трагедии, повернулись к ней. Синекрылая листовка, сев на краюшек балки, что-то прочирикала своим птичьим голоском.

–Кажется, она попросила нас не впадать в отчаяние. Отчаяние – смертный грех. – сказала Полин, закуривая третий косяк.

–Не думаю, что она осознанное что-то промолвила. Скорее всего, ей плевать, что говорить. Она красивая, а красивым не обязательно думать.

–Ты не права. Птица – это символ возвышенности, божий знак. Возможно, это ангел, принесший нам добрую весть.

Божий знак прочирикал еще пару фраз и взлетел. Мухи, в страхе, отлетели и дали дорогу этому маленькому птенчику. Птичка, сделав пару кругов, направилась в сторону дверей, из которых валил свежий, пропахший скошенной травой, воздух.

Когда птичка пролетала между дверьми, порыв воздуха оказался проворней и развернулся назад. Двери захлопнулись и маленькая птичка камнем упала на пол. Полин побежала к ней, в надежде что-то исправить, но было уже поздно, птица умерла. Пала жертвой дверного проема.

Маленькая Полин, стараясь привести птицу в чувства, просидела так около сорока минут. Это была уже не птица, а ее собственная жизнь, которая так бездарно и грустно закончилась, не успев начаться. Мне жалко и ее, и птицу, но понимание, что я не в силах помочь обеим, душит мою шею цепкими руками и не дает даже подойти к ним. Я не смогу помочь Полин, как и она этой несчастной птице.

–Она попросила меня умереть. – сказала Полин, сев рядом со мной. В руках у нее все еще мертвая пташка. – Она сказала, что когда я умру, она сможет жить. Что я могу пожертвовать собой ради нее.

–Твоя мать больная дура, как и любая мать в этом сранном городе. В последнее время я замечаю, что Бруднесс – столица больных матерей.

–Она сказала, что мой папа – не мой папа. Что она занялась любовью с другим мужчиной и родилась я.

–Она трахалась с другим?

–Занималась любовью!

–Нельзя заниматься любовью на разок, она трахалась.

–Можно. Возможно она была так влюблена в тот момент, что открылась ему до максимума и забеременела.

–Полин, она просто потрахалась с каким-то левым парнем, потому что твой отец не слабо ей надоел. Она была пьяная, он наверняка под чем-то, по телевизору транслировали Вудсток. Слово за слово, действие за действием, раз, два, три, девять месяцев и ты родилась.

–Когда ты говоришь, все превращается в пошлость и грязь. – сказала Полин, пальцами протыкая дым вокруг себя.

Полин права, когда я говорю, все превращается в грязь. Это не моя вина, просто мир вокруг сделал меня такой. Я, как подросток, являюсь отражением социума, в котором верчусь. Беда в том, что я все это осознаю. Наша разница с Полин в том, что я уже ни на что не надеюсь и ни во что не верю, особенно в человечество. Особенно в человечество города Бруднесс.