Читать книгу Сестры Гримм - Menna van Praag - Страница 15

7.11 пополуночи – Голди

Должна признаться, что втайне слежу за Лео. Нет, я не прослушиваю его телефон, не крадусь за ним, когда он уходит из отеля. Правда, мне все же известно, что он изучает право в Колледже Святого Иоанна, хотя по какой-то причине (скорее всего, дело в его гиперопекающей матери – все указывает именно на это) парень проводит некоторые ночи в отеле рядом с родителями. Должна признаться, что номер-люкс его семьи я убираю более тщательно, чем это необходимо, задерживаясь на его шампуне и рубашках. Мне известно, что в обязанности горничной не входит уход за его гардеробом или вдыхание ароматов его туалетных принадлежностей, но я действую не по обязанности, а от души.

Вчера вечером, смахивая пыль с внутренней части ящика прикроватной тумбочки, я нашла его дневник, но не стала его читать. Пусть я воровка и лгунья, но и у меня есть кое-какие моральные принципы. Даже не открывала его. И не открою, несмотря ни на какое искушение. Ей-богу!

После того как случилось удивительное – я сумела заставить Лео оглянуться, – ничего необычного больше не происходило. Жизнь течет скучно и безопасно, что определенно лучше, чем странно и непредсказуемо, пусть я и не упиваюсь такой безмятежностью. Просто езжу на работу, мою туалеты, грежу о Лео, пылесошу полы, вытираю зеркала, обмахиваю пыль с бронзовых часов, затем возвращаюсь домой, кормлю Тедди, помогаю ему делать уроки, убираю квартиру и ложусь спать. После того как подобным образом проходит несколько дней, я почти забываю о том странном случае. Поэтому так и изумляюсь, когда подобное происходит снова.

Я прохожусь пылесосом по коридорам второго этажа, когда вижу, что ко мне приближается мистер Пенри-Джонс. На секунду я замираю, ведь вполне возможно, что за ним шагает его сын, однако Лео тут нет. Прежде чем опять начинаю пылесосить, мистер Пенри-Джонс проходит мимо, наступает на шнур пылесоса и, не говоря ни слова, сделав вид, будто меня вообще тут нет, идет прочь.

Вот козел, – думаю я. – Хоть бы ты упал и растянул свою чертову лодыжку.

Секунду спустя он спотыкается о шнур пылесоса и падает ничком, растянувшись на богатом багряном ковре, словно морская звезда. Я могла бы посмеяться, но слишком потрясена для этого. Совпадение?

– Не стой столбом и перестань таращиться, идиотка! – рявкает мужчина, приподняв голову. – Позови врача. Кажется, я растянул мою чертову лодыжку.

Я таращусь еще несколько секунд, а затем беру себя в руки и иду. И, пока торопливо шагаю по коридору, вновь чувствую прилив силы, отчего сразу становлюсь выше, крепче, проворнее. Я могу повелевать армиями, – думаю про себя. – Могу повергать в прах целые страны. Мне подвластно волшебство… У меня такое чувство, будто моя голова касается потолка, а ноги парят над полом. Меня охватывает странное ощущение – кажется, что мои пальцы погружаются во влажную землю, касаются корней. Я управляю ими и вытягиваю из грунта взрослое дерево. Вдруг корни восстают против меня, оборачиваются вокруг моих запястий и тянут меня под землю. Меня захлестывает паника, и я начинаю съеживаться, сползать вниз, так что, когда дохожу до лестницы, уже снова становлюсь маленькой и ничтожной. Что же это было, черт возьми? – думаю я, торопясь за помощью.

7.48 пополуночи – Голди

Гэррик отсылает меня прочь, как только мы доходим до мистера Пенри-Джонса, все еще лежащего на ковре и хнычущего, как маленькая девочка, держась за лодыжку. Гэррик кудахчет над богатеем, словно неврастеничная мамаша, рассыпается перед ним тысячей извинений. Я жду, пока не оказываюсь в безопасности за дверью номера 17, и только тогда смеюсь, заглушая смех с помощью фартука.

Мои мысли смущают меня, совершенно не знаю, что и думать. Это странно. В детстве я хотела одного – быть сильной. Сильнее, чем взрослые, которые окружали меня. Теперь же, когда, возможно, мне это удалось, все кажется довольно пугающим и странным.

Оставляю номер Лео напоследок, как в детстве приберегала конфеты. Отсюда я ничего не украла, но сделала кое-что похуже, поскольку нарушение неприкосновенности частной жизни – это намного худший грех, чем воровство. Я не только копалась в вещах Лео, но и читала его мысли, и некоторые из них меня сильно удивили.

Я все еще сижу на его односпальной кровати, когда в комнату вдруг входит он сам. К счастью, его дневник только что был убран мной обратно в ящик. Я вскакиваю.

– Что ты делаешь?

Удивленно уставившись на него, открываю рот.

Он смотрит на меня с любопытством.

– Ты что, крадешь?

Я хмурю брови и тут замечаю, что на кровати рядом с вмятиной, оставшейся после моих посиделок, лежит бумажник из черной кожи.

– О, нет, я… – Резко передумываю. Пусть он лучше считает меня воровкой (ведь так оно и есть), чем той, кто сует нос в чужие дела. Я просто опускаю голову и молчу.

Лео пересекает комнату в три шага, и не успеваю я сделать следующий вздох, как его губы оказываются так близко от моих, как никогда не бывал ни один мужчина с тех самых пор, когда…

– Ты не… – Он протягивает руку к моей щеке, и я вздрагиваю. Ощутив тепло его пальцев и бьющийся в них пульс, вдруг понимаю, что не боюсь. Я смотрю в его глаза, вобравшие в себя невероятное количество оттенков зеленого, и вдруг замечаю в центре радужек брызги желтизны. Солнечный свет на листве. В его глазах светится любопытство и нежность.

– Лео! Что тут происходит, черт возьми? – В дверях стоит мистер Пенри-Джонс, опираясь на позолоченную трость и оторвав от пола левую ногу, его лицо раскраснелось от ярости.

Лео опускает руку и отступает назад.

– Объясни свое поведение. – Мужчина, хромая, входит в комнату и оглядывает всю сцену: своего сына, меня, бумажник.

Я смотрю на парня, который стоит, молча уставившись на своего отца.

– Лео. – Мистер Пенри-Джонс понижает голос. – Ты что, занимался чем-то неблаговидным с этой?..

– Нет, сэр. Конечно, нет.

– Тогда что же ты делал, черт возьми?

– Спрашивал ее…

Я делаю шаг вперед.

– Он п-поймал меня, – говорю я. – Я… я… пыталась украсть бумажник.

11.59 пополуночи – Голди

Лео отрицает все, говорит своему отцу, что это неправда. Они горячо спорят (отец при этом говорит громко, а сын – тихо). Я стою рядом с кроватью, глядя то на одного, то на другого, то себе под ноги, и не понимаю, зачем вообще решила сказать так. Это был глупый, глупый порыв. Знаю только одно – мне вдруг захотелось защитить Лео, чтобы отец перестал его стыдить. Наконец старший Пенри-Джонс, ковыляя, подходит к телефону и поднимает трубку.

– Я хочу поговорить с управляющим. Да, я подожду.

У меня душа уходит в пятки. Я знала, что это случится, и уже начинаю сожалеть о своем дурацком благородстве. Теперь уже слишком поздно что-либо отрицать.

Когда Гэррик даже не пытается лапать меня в лифте, я наконец осознаю, насколько тяжело мое положение. Вхожу в его кабинет первой, и он закрывает за нами дверь. Щелкает замок. Гэррик садится в стоящее за его письменным столом кресло, обитое искусственной кожей, и она скрипит. Он закидывает одну толстую ногу на другую.

– О, Голди, как же ты меня разочаровала, – театрально вздыхает управляющий, как будто судья, которому надо зачитать приговор серийному убийце. – Нуте-с… – Он откидывается на спинку кресла и, сложив пальцы домиком, прикладывает их к губам, делая вид, будто обдумывает мою участь. – Как… как же мы решим этот вопрос?

Я молчу. Нет, теперь я не стану отрицать обвинения или просить о снисхождении, это бы только ускорило дело. Гэррик опускает руки, ставит обе ноги на пол и подается вперед, при этом его потная лысина блестит, и от него начинают исходить липкие волны возбуждения.

– При обычных обстоятельствах я должен был бы уволить тебя немедля и вызвать полицию. Однако, – он делает театральную паузу, – есть и альтернативные варианты.

Гэррик отодвигает свое кресло назад и встает, искусственная кожа снова скрипит. Он обходит свой стол. Глядя на него, я прикусываю верхнюю губу, сейчас от нее наверняка отлила вся кровь.

– Ну, так что ты об этом думаешь?

Я продолжаю молчать, глядя на запертую дверь.

– Тебе и не надо ничего говорить. – Управляющий мерзко ухмыляется. – Мне, как и любому мужчине, нравится, когда женщина говорит непристойности, но сейчас меня не нужно заводить еще больше. Я и так уже раскочегарен до предела. – Он делает шаг ко мне. – Просто стой у стенки, как хорошая девочка. Я все сделаю сам.

Он подходит ко мне вплотную. Я делаю шаг назад, спотыкаюсь, и он придерживает меня рукой. Меня передергивает, поскольку его кабинет ненамного просторнее лифта, и теперь я оказываюсь вжатой в стену. Мое дыхание учащается, начинаю задыхаться. Гэррик наваливается на меня всей своей тушей и прижимает к стене.

– Хочешь расстегнуть? – кивает на свою ширинку. – Или ты предпочитаешь, чтобы это сделал я сам?

Пытаюсь заговорить, но сейчас у меня не получается даже нормально дышать.

– Что, проглотила язык? – Он придвигает свою рожу так близко, что виднеются все поры на его потной коже и чувствуется запах его несвежего дыхания. Меня охватывает ужас – а что, если сейчас он полезет целоваться? Вместо этого он засовывает мне в рот толстый палец, у меня стекленеют глаза.

– Тебе нравится? – Мужчина снова ухмыляется. – Пососи его, детка, – это прелюдия к грядущим утехам.

И тут я делаю то, что мне никогда не удавалось прежде. Вместо того, чтобы замереть, я сопротивляюсь. Нет, не пытаюсь продумать стратегию борьбы, а просто кусаюсь. Я так сильно кусаю его палец, что прокусываю кожу, и мой рот наполняется кровью.

Гэррик пронзительно кричит и отскакивает назад, держа свой окровавленный палец. Он дергается и визжит, как свинья, которую режут.

– Ты… Ах ты долбаная сука! – вопит он. – Какого хрена ты?..

Из его рта извергается поток ругательств, таких грязных и непристойных, что на миг я потрясенно застываю у стены. Затем поворачиваюсь и бегу.

12.34 пополудни – Лиана

Когда Лиана чувствует себя потерянной, она либо раскладывает карты Таро, либо ищет вокруг черных дроздов. Черные дрозды – это ее личные ангелы, посланцы благожелательной Вселенной, если такая вообще существует, их вид успокаивает и ободряет ее, говорит, что ее путь верен. При виде черного дрозда Лиана начинает думать, что по большому счету все в окружающем мире идет хорошо, даже если положение и кажется безнадежным.

Девушка выбрала именно черных дроздов, потому что, хотя она никогда никому в этом не признается, думает, что в некоем необъяснимом эзотерическом смысле в них перевоплотился дух ее матери. Возможно, дело в том, что Изиса так часто пела песню про черных дроздов, и эта песня звучит во всех снах Лианы. К сожалению, она уже не помнит точных слов, как бы ни старалась воскресить их в памяти.

Лиана уже несколько недель не подбирала перышек и не видела ни одного черного дрозда, так что пришло время вновь обратиться к Таро. Она вопрошает карты о деньгах, о замужестве, о возможности чудес. Выпадают Башня, Тройка Мечей и Пятерка Кубков. Ана снова и снова задает один и тот же вопрос, раскладывает карты опять и опять – вдруг выпадут какие-то другие? Тасует, перетасовывает, надеясь на иной расклад, отчаянно желая получить какой-то добрый знак, но такого знака все нет и нет.

2.59 пополудни – Скарлет

Скарлет прислоняется к своей любимой кофемашине для приготовления капучино, рассеянно полируя бок Франсиско посудным полотенцем и пытаясь не думать об Изикиеле Вульфе и его планах воздвигнуть еще один памятник мировому капитализму на том месте, где сейчас располагается маленькое кафе ее бабушки. Скарлет чувствует себя дурой, она ни за что не позволит мистеру Вульфу вонзить свои когти в кафе. Ведь его все еще любят, в него все еще приходят завсегдатаи. Правда, их число растет отнюдь не такими бешеными темпами, как арендная плата.

Глядя на свое неясное отражение в полированной нержавейке, девушка позволяет себе подумать о том, что бы делала, если бы не работала в кафе. Она уже давно не думала о том, чтобы начать заниматься чем-то другим, ведь у нее нет никакой квалификации – куда можно податься, если ты просто-напросто сдала десять экзаменов на аттестат об окончании средней школы? Даже если по всем ты получила высший балл. Причем, учитывая, что после школы она каждый день помогала бабушке в кафе, можно сказать, что это весьма впечатляющий результат. Чтобы получить другую работу, ей пришлось бы продолжить учебу или пройти профессиональную переподготовку. Это потребовало бы времени и денег, а и того, и другого у нее немного.

Пока Эсме еще работала в кафе до болезни Альцгеймера, Скарлет собиралась продолжить учебу и окончить старшие предуниверстетские классы, чтобы потом изучать химию. Она не очень-то ясно понимала, каково это – быть химиком, но, когда представляла себе, как будет сидеть в лаборатории и производить взрывы, такая работа казалась ей идеальной. Ее, в общем-то, не особенно огорчало то, что из этой идеи так ничего и не вышло, ведь это была просто смутная мысль, привлекавшая девушку за отсутствием других идей, к тому же кухня представлялась ей вполне сносной альтернативой лаборатории. Правда, смешение соды для выпекания с водой и выделение пузырьков скучновато по сравнению с бурной реакцией при смешении красного фосфора с хлоратом калия, но и это являет собой своего рода волшебство.

Скарлет не сразу заметила, что с ее бабушкой что-то не так. Все началось с того, что Эсме стала забывать названия простых вещей – тарелка, холодильник, булочки с корицей. Затем она начала терять предметы и находить их в совершенно неподходящих местах: ключи от ее машины могли оказаться в морозилке, пакет молока – в шкафчике в ванной, чайная ложка – в отделении кассового аппарата вместе с пятифунтовыми купюрами. Скарлет все равно ничего не говорила, не хотела, чтобы ее опасения подтвердились, надеялась, что тревожные симптомы пройдут, как попавший в ванну паук, который рано или поздно попадает в сливное отверстие и исчезает.

Но, наконец, настало время, когда уже ни Скарлет, ни сама Эсме больше не могли не замечать признаков болезни. Бабушка съездила к врачу, и худшие страхи были подтверждены. Внучке пришлось смириться с тем, что вместо научных экспериментов ей придется довольствоваться выпеканием кексов и тортов.

10.58 пополудни – Беа

После того причудливого сновидения, в котором ее вены почернели, подарив ей абсолютное единение тела и духа, Беа обрела новую веру в себя и начала кое-что замечать. Кое-что такое, что заставляет ее гадать, не соответствуют ли истине те невероятные истории, которые все время рассказывает ее мама. Может быть, в них все-таки что-то есть? С рациональной точки зрения это кажется невозможным, однако теперь Беа была вынуждена раздвинуть границы того, что считала возможным.

В последнее время девушка обнаружила, что знает, что люди скажут еще до того, как они это говорят. Нет, не дословно, но отчетливо представляет себе общую суть. Еще ей заранее было известно, кого и когда она увидит. На прошлой неделе Беа вообще привиделись почти все вопросы письменного экзамена по этике, что можно было бы объяснить усердным изучением предмета, вот только на самом деле эти вопросы приснились ей минувшей ночью. Это все еще далеко от тех таинственных предчувствий, о которых заявляет мама, но все равно довольно необъяснимо.

В результате Беа, к ее собственному недоумению, теперь специально подходит к некоторым воротам, разглядывая их в поисках каких-то аномалий, признаков того, что они не совсем то, чем кажутся на первый взгляд. Однако она все-таки не стала пытаться пройти через одни из таких в 3.33 ночи, правда пока не очень понимает, по какой именно причине: то ли потому, что до сих пор не решается поверить россказням своей мама о фантастических мирах, то ли потому, что в свою первую четверть войдет только 1 ноября. Если в эту ночь Беа не найдет себе занятий получше, то, возможно, все-таки попробует пройти.

– В детстве ты могла проделывать все это во сне, – говорит по телефону мама. Она звонит куда чаще, чем хотелось бы дочери.

– Ты всегда так говоришь, – отвечает Беа. – Прекрати, из-за тебя я чувствую себя ущербной.

– Por que?[29] Должно быть наоборот. Подожди немного и увидишь сама.

– Я всего этого не помню, и сейчас мне ничего об этом не говорит, так что… – Беа пожимает плечами. – Я знаю только одно – есть огромная разница между тем, что обо мне говоришь ты, и тем, как себя чувствую я сама.

– Перестань пожимать плечами, – говорит мама. – Это вредно для осанки.

– Перестань меня пилить, – отвечает Беа. – И я вовсе не пожимаю плечами.

– Ты можешь лгать кому угодно, только не мне. Так ты роняешь свое достоинство, к тому же это чертовски раздражает. Por amor al… demonio![30]

– Как же ты сама меня раздражаешь! – Беа хочется бросить трубку. – И я не понимаю, почему ты все время рассказываешь мне эти нелепые байки – на моем месте любой решил бы, что ты хочешь опять быть запертой в лечебнице Святой Димфны. Я-то думала, что тебе уже осточертела психушка.

Ее мама молчит.

– Если тебя кто-то подслушает, – продолжает дочь, не в силах упустить возможность лишний раз надавить на больное место, – они решат, что у тебя рецидив.

– Это лишь потому, что у большинства людей воображение на нуле, а ума и того меньше. Даже если ты проведешь их через врата и будешь держать за руку до самого рассвета, потом они все равно заявят, что это был всего лишь сон. Entiendes?[31] Если бы они заметили вспышку голубого света в своих черно-белых мирах, это взорвало бы их крохотные смертные мозги, если бы они увидели что-то необыкновенное, то разнесли бы это в прах с помощью рационалистических объяснений.

Беа картинно закатывает глаза.

– Deja![32] Перестань проявлять неуважение!

– Я его и не проявляю, – говорит Беа, досадуя на невероятную способность своей мама совершенно точно узнавать, как она реагирует на те или иные слова, даже когда они общаются по телефону.

– Знаешь, ты нравилась мне куда больше, когда была меньше.

– Ты все время мне это говоришь.

– Потому что так оно и есть, и я готова это повторить. Жду не дождусь, когда тебе исполнится восемнадцать лет, и я, наконец, получу мою дочь обратно.

Беа хочет еще раз закатить глаза, но не делает этого.

11.11 пополудни – Лео

Лео нравится ходить по улицам Кембриджа по вечерам и ночам, особенно когда в колледжах полно студентов и их мысли просачиваются сквозь древние камни, льются из окон и дверей, распространяясь по воздуху, словно дым костра. Лео вдыхает их желания, огорчения, отчаяние.

В отличие от Лондона здесь ночные улицы обычно бывают пусты, если не считать горстки одиноких бродяг, слишком многие из которых спят перед фасадами магазинов.

На тротуары падает свет, и в освещенных окнах видны обитатели домов. Лео гадает, кто они, эти люди, чьи мысли он слышит, но имен не знает. За одним из окон он чувствует присутствие сестры Гримм, девушки, сила которой пока спит и которая понятия не имеет о том, что ее ждет.

Больше всего Лео думает о Голди. Интересно, что с ней произошло? Что ей сделал ее босс? Завтра он это выяснит. Парень надеется, что она сумела за себя постоять, что взяла и откусила его крохотный член. Он улыбается, вспомнив о том, что Голди прочла его дневник. К счастью, он не написал там ничего дискредитирующего, иначе было бы потеряно его огромное преимущество – элемент внезапности.