Читать книгу Сестры Гримм - Menna van Praag - Страница 8

1.03 пополуночи – Лео

После того как родители устроились в отеле – по настоянию матери он побудет с ними там в будущие выходные, дольше он не смог бы, – Лео возвращается в колледж Сент-Джон. Ночью будет первая четверть луны, а ближайшие врата в Навечье – это ворота сада ректора. Сегодня ночью ему нужно выйти на охоту, дабы отточить свои навыки, убить и тем самым разжечь свой угасающий свет. Понаблюдав несколько дней за Голди и видя ее во сне по ночам, он знает, что должен готовиться к предстоящей схватке тщательно и усердно, ибо иначе ему не выжить. Ведь хоть она и не помнит себя, девушка все равно самая сильная сестра Гримм, которую он когда-либо видел. Предстоит напряженный бой, но на его стороне будет фактор внезапности.

Когда Лео выходит из своей комнаты, уже больше трех часов ночи. Шагая по коридору общежития, он слышит звуки, доносящиеся из комнат – в одной слышится пьяный смех, в другой – звуки увлеченного совокупления. Лео спешит. Он учится в колледже Сент-Джон при Кембриджском университете, потому что это один из тех немногих колледжей, на территории которых есть врата в Навечье, благодаря чему у него нет нужды бродить лунными ночами по улицам Кембриджа.

Такие врата есть только в самых старых и престижных колледжах – там, где мысль пропитывает камни, башни, деревья и землю уже несколько веков. К сожалению, колледж Сент-Джон также является одним из самых больших университетских колледжей, и комната Лео находится далеко от сада ректора, а потому он рискует – его может увидеть следящий за порядком ночной вахтер.

Спеша по каменным коридорам и, вопреки запретам, пробегая по лужайкам сада, Лео вдруг замечает, что ему не по себе. Обычно для него это самая любимая ночь месяца, но сегодня его обычный энтузиазм куда-то подевался. Странно, ведь он лучший из всех, самая яркая звезда, самый способный солдат своего демонического отца. Из всех солдат именно на его счету числится наибольшее количество ликвидаций, а ведь парню еще только восемнадцать лет, и он зависит от того мира, в котором ведет свой счет.

Лео слыхал, что солдат может (по крайней мере, теоретически) попасть в Навечье на волне сновидения сестры Гримм. В этом случае ты не будешь ограничен рамками определенной ночи и определенного часа, но овладеть этим способом самостоятельно не получится, ибо для этого нужны некоторые навыки и близкое знакомство с девушкой, чей сон собираешься оседлать. Такой способ не для него, ведь Лео никогда не сможет полюбить сестру Гримм по-настоящему. Только не после того, что они сделали с его другом.

Десять минут спустя, немного запыхавшись, он стоит перед вратами и смотрит на часы. В 3.33 ночи он поднимает руку и легко прижимает ладонь к кованым железным завиткам. Врата начинают отливать серебром, как будто их посеребрил лунный свет. Лео толкает их и проходит.

6.35 пополуночи – Голди

Теперь мысли о том, что я могу повелевать армиями и повергать в прах целые страны, уже остались в прошлом, уступив место моим обычным заботам о содержании Тедди, избегании Гэррика, плате за квартиру… и я этому рада. Эта иллюзия собственного могущества немного нервирует меня.

– Джи-Джи, иди сюда.

– В чем дело? – Делаю несколько шагов из кухни до кровати Тедди – в нашей квартирке все находится недалеко друг от друга, – чтобы выяснить, что нужно моему брату. Хотя я и без того знаю ответ на свой вопрос, поскольку это повторяется каждое утро. Тедди как всегда раздет, если не считать трусов с изображением Бэтмена, а рядом лежит груда забракованной им одежды.

Он уныло смотрит на меня.

– Что мне сегодня надеть?

Внимательно осматриваю разбросанные им вещи.

– Зеленые брюки, красную футболку и синий джемпер?

Выражение на лице Тедди красноречиво говорит мне, что я не угадала.

– Ты не хочешь надеть свой любимый джемпер? – Показываю на синий кашемировый свитер, украденный мною у сына швейцарского банкира (номер 23) месяц назад. Он был одним из полудюжины совершенно одинаковых – я могла бы взять и два, нет проблем. Но, когда крадешь, надо держать себя в рамках – если станешь слишком уж жадной, тебя могут поймать.

– Я надеваю его почти каждый день. Вчера Кейтлин сказала, что даст мне десять фунтов, чтобы я купил себе новый.

– Вот маленькая др… – Вовремя прикусываю губу. Дети. Некоторые из них милы, но большинству не помешал бы хороший шлепок. Тут же думаю о французской семье из номера 38, в которой есть мальчик одного возраста с Тедди.

– Скоро я принесу тебе что-нибудь новенькое, – обещаю я. – Это точно.

– Правда? – Брат бросается ко мне, раскинув руки, и обнимает. Я прижимаю его к себе. Он тоненький, как недавно посаженное деревце, его руки и ноги так худы, что я боюсь сломать их, если слишком крепко прижму мальчишку к своему телу.

– Да, – говорю ему. Я добуду для него что-нибудь такое сногсшибательное, что даже эта гадкая девчонка будет восхищаться.

07.07 пополуночи – Беа

– Вставай, вставай.

Продолговатый холмик под одеялом Беа стонет.

– Давай, – она упирается пяткой в его бедро и бьет по нему. – Просыпайся, лентяй.

Из-под одеяла выглядывает спутанная шевелюра и лицо, которое Беа смутно помнит по вчерашнему вечеру.

– Имей совесть, – говорит парень и роняет голову обратно на подушку. – Ведь сейчас еще только-только рассвело.

– И вовсе не только-только, – огрызается Беа. Она уже в который раз жалеет о том, что не смогла пронести в свою комнату в общежитии Котика – своего кота, всегда успокаивающего ее и не требующего ничего взамен. – Вали отсюда, у меня лекция. – Это неправда, и они оба это знают. Беа просто хочется поскорее отделаться от него, к тому же ей нужно зайти в университетскую библиотеку. Она ходит в нее каждое утро, как только та открывается, чтобы изучать философию. Девушка выбрала этот предмет, дабы продумать и рассмотреть с разных сторон те идеи, которые в ином контексте могли бы вызвать вопросы относительно ее душевного здоровья. Она все еще беспокоится о том, что может пойти по стопам своей матери, ведь яблоко от яблони недалеко падает.

Ее mama не устает напоминать Беа об этом. Ее похожая на ястреба mama, чей нос так же остр, как и ее ехидный язык.

– Не в этом заключается твое предназначение, nina, – говорит она. – Скоро ты это поймешь.

И всякий раз она говорит это так уверенно, так весомо, что иногда Беа бывает трудно игнорировать ее слова. Клео Гарсиа Перес всегда кажется такой искренней, рассказывая вымышленные истории, происходившие, по ее утверждениям, на самом деле, в которых речь идет о явно выдуманных местах, существующих только в ее воображении. Послушать ее, так можно подумать, что она в своем уме и совсем не прикалывается, а говорит всерьез, хотя и то и другое вовсе не так. Именно поэтому большую часть детства Беа ее мать провела в психиатрической больнице святой Димфны, а девушка в это время кочевала от одной приемной семьи к другой. Кроме фантастических историй, Клео тратит очень много времени, восхваляя преимущества пороков и настойчиво призывая дочь следовать ее сомнительному примеру. В отличие от других матерей, она одобряет дурное поведение дочери и журит ее за хорошее, хвалит за эгоистичные поступки, гнев, черствость и распекает за заботливость или великодушие. Ее mama – это стылый ветер жестокости, который бушует в безмятежном мире, являясь хрестоматийным примером того, как низко могут вести себя люди по отношению к себе подобным.

«Жизнь – это борьба за выживание, – говорила дочери Клео. – В силу своей природы добро проиграет в этой борьбе, а победит его противоположность. Entiendes?[6] Так что, если ты хочешь выжить, быть доброй просто нельзя».

Понятно, думает Беа, хотя сама она этого мнения не разделяет. Ей всегда казалось странным, что в своих страстных разглагольствованиях о войне между добром и злом ее mama никогда даже не пыталась утверждать, что эти самые сестры Гримм, о которых она говорит (по ее уверениям, к ним принадлежит и Беа), сражаются на стороне добра. Ибо зачем быть хорошей, доброй, если ты можешь быть великой? Зло – это величие, всегда говорит ей мать. Зло подразумевает под собой мужество и способность сделать все, что необходимо для победы и избавления мира от слабых.

– Если оставить будущее человечества в руках хороших и добрых, – говорит Клео, – то получится жалкое, убогое племя, ослабленное терпимостью и стремлением сострадать и сопереживать. Люди будут покорно принимать то, что есть, вместо того, чтобы сражаться за то, что может быть. Оставь жалкий человеческий род без нашего участия, и их сотрут с лица земли. Это сделают стихии, дикие звери или же вторгшиеся инопланетяне…

Теперь если mama снова пускается в такие рассуждения, Беа просто кивает и молчит. Только начнешь с ней спорить, и она не заткнется никогда. Беа поступила в Кембридж, чтобы сбежать от Клео, убраться подальше от высказываемых ею фашистских взглядов и вместо этого погрузиться в собственные размышления, в раздумья. Неформальное общение, если оно не служит целям удовлетворения физических потребностей, ее не интересует.

Изгнав, наконец, чужака из своей постели, Беа садится на велосипед и едет (слишком быстро) к зданию библиотеки. Она сбавляет скорость, только пересекая Квинз-роуд, чтобы посмотреть на тот берег реки, где высится церковь Королевского колледжа, и полюбоваться на ее затейливые остроконечные башни, тянущиеся, словно бессмертные пальцы, к диску восходящего солнца. Иногда девушка представляет себе, что эти башни пытаются поднять тяжелую громаду Королевского колледжа в небеса, дабы он, будто перелетная птица, полетел на зиму в теплые края. Может быть, в Париж, чтобы примоститься рядом с собором Парижской Богоматери, а может, в Барселону, чтобы оказаться в обществе великолепного собора La Sagrada Familia[7].

Каждый день Беа радуется тому, что она находится здесь, в окружении такого вдохновения и невероятной красоты. Радуется тому, что можно сидеть в университетской библиотеке и погружаться в рассуждения Бертрана Рассела[8], с которым ей, как и следовало ожидать, куда приятнее проводить время, чем с неуклюжим и неумелым студентом, изгнанным из ее постели утром.

11.48 пополуночи – Лиана

Положив альбом для набросков на колено, Лиана рисует очередную картинку графического романа, над которым работает уже почти два года. С помощью чернил она изображает Черную птицу, сбрасывающую Львицу с верхушки самого высокого дуба в Далечье. Черная птица смеется, глядя, как Львица, не умеющая летать, падает на виднеющиеся внизу камни. Заштриховав последний лист плюща, Лиана начинает писать историю Черной птицы.

ЧЕРНАЯ ПТИЦА

Давным-давно жила-была девушка с кожей цвета эбенового дерева, смоляными волосами и чернильно-черными глазами. Она была так темна, что могла остаться незамеченной, скользнув в тень, а в лунном свете ее кожа отливала синевой. Она также была самой очаровательной, умной и красивой девушкой во всех семи королевствах – куда красивее, чем ее сводные сестры с мертвенно-бледной кожей, бесцветными волосами и белесыми глазами. Все до одной также были немного скучны и бестолковы.

У этой девушки была в жизни одна великая радость. Ночью в полнолуние она могла летать: становилась в саду, нагая, и ждала, пока ее кудрявые смоляные волосы взовьются на ветру и превратятся в великолепные крылья. Тогда она взмывала вверх над сушей и морями, сверкая оперением в серебряном свете луны, и парила в потоках чистой радости.

Ее сестры не умели летать, они были так же привязаны к земле, как коровы, пасущиеся в полях. Однако вместо того, чтобы признать свою зависть к сводной сестрице, они притворялись, будто им совсем не хочется летать, будто ходить по траве – это более возвышенно, чем взмывать в небеса.

Они настолько завидовали Пчеле – придуманное ими прозвище, призванное подчеркнуть ее сходство с незначительным насекомым, – что измыслили план по убеждению сестры в том, что она безобразная дура. Каждый день они твердили ей это, изобретая хитроумные доводы и подхватывая примеры друг друга. Поначалу Пчела, которая была очень умна, разгадывала их хитрости, но шли дни, месяцы, и она начала колебаться и сомневаться в себе. Поскольку их было трое против нее одной, девушка потихоньку начала верить им, пока полностью не уверилась в том, что она и в самом деле безобразная дура.

Теперь, чувствуя себя неловко, Пчела летала только иногда, втайне, и это уже не приносило ей прежней радости. Месяцы, когда она не видела полной луны, начали складываться в годы, а затем и вообще превратились в жизнь, лишенную лунных ночей. Наконец, пришел тот день, когда она совсем забыла, что может обретать крылья и парить в вышине, забыла свою единственную радость.

Так и прошла бы оставшаяся жизнь, если бы Пчела, однажды гуляя в лесу, не встретила незнакомку, чьи кожа, волосы и глаза были так же темны, как и ее собственные. Они поговорили на обычные темы: о погоде, ценах на коров и так далее, и вдруг старуха перешла на шепот.

– Ты забыла себя, – сказала она. – Забыла настолько основательно, что даже не помнишь свое собственное имя.

Пчеле пришлось признать, что так оно и есть, ибо как девушка ни старалась, ей не удавалось вспомнить никакого имени кроме данного ей ее сводными сестрами.

– Пора тебе вспомнить, кто ты, – молвила старуха. – Пока не поздно.

– Но как это сделать? – спросила Пчела. – Как мне вспомнить?

– Заберись на верхушку самого высокого дерева в лесу, – ответила женщина. – И прыгни с самой верхней ветки вниз. В падении ты вспомнишь, кто ты.

Пчела посмотрела на старуху в ужасе.

– Ты в самом деле считаешь, что ради воспоминаний о себе прошлой мне стоит отдать жизнь?

Старуха задумалась только на один миг.

– Да, – сказала она, – я так считаю.

Много месяцев Пчела не придавала значения словам старухи, говоря себе, что та просто безумна. И месяцы опять складывались в годы, и Пчела становилась все печальнее и печальнее, пока не решила, что ей нечего терять, ей стало все равно, жить или умереть.

Она отыскала в лесу древний дуб, высокий, словно три дома, поставленные один на другой, и ветка за веткой взобралась на самую его верхушку. Там девушка села, переводя дух, и стала смотреть на землю далеко-далеко внизу. Пчела сидела и ждала, пока день не сменился ночью, после чего встала, шепотом сказала слова прощания живым и слова приветствия мертвым и прыгнула вниз. Падая так быстро, что воздух ревел в ушах, Пчела вспомнила свое имя – Черная птица. А вместе с ним она вспомнила и себя настоящую.

За мгновение до того, как ее тело должно было удариться о землю, а ее череп – разбиться о камни, Черная птица откинула голову назад и засмеялась, а ветер подхватил ее смоляные волосы, превратив их в огромные крылья. Они подняли ее в воздух высоко-высоко над верхушками деревьев, и девушка снова блестела оперением птицы в свете луны, паря в потоках чистой радости.

Больше Черная птица никогда не забывала ни себя, ни свое имя, ни то, что она любила. Остаток своей жизни она провела, летая по небу, ни разу не вернувшись на Землю.

И теперь, если в лунную ночь вы выйдете в свой сад и как следует прислушаетесь, то сможете услышать отзвуки ее смеха.

Лиана кусает кончик своей ручки, но, вспомнив, как в прошлый раз ее губы окрасились зелеными чернилами, быстро вытирает рот. Она берет ручку с более толстым пером, пририсовывает завитки к прическе Черной птицы в стиле «афро» и более детально прорисовывает ее крылья. Лиана работает медленно, не торопясь заканчивать свою работу, поскольку в этой книге мир намного лучше, чем он есть: хорошие побеждают, плохие погибают, и, даже если на какое-то время воцаряется хаос, в конце все неизменно выправляется. В том мире торжествует справедливость.

В мечтах девушка часто следует примеру своей супергероини-феминистки: борется с преступностью, спасает жизни, страдает от разлуки со своей возлюбленной и чтит память своей матери. Если честно, Лиана проводит больше времени в Далечье, чем в Лондоне. Она может ходить по улицам, сидеть в метро, натыкаться на пешеходов в то время, как на самом деле парит в воздухе над сказочной землей.

– Ана, ты мне нужна! – кричит ее тетя с первого этажа.

Лиана нехотя оставляет Черную птицу с Львицей, поразительно похожей разом и на ее тетю, и на Женщину-Кошку (автор собирается это исправить, когда на горизонте замаячит перспектива публикации ее книги), а также рисунки и набор ручек и возвращается на Землю.

5.48 пополудни – Скарлет

Взглянув на кованый крестоцвет, который она гордо водрузила на полку между банками сахара и соли, Скарлет перестает просеивать муку. Она с размаху ставит пакет на кухонный стол, так что по нему разлетается белая пыль, и торопливо идет из кухни в кафе.

– В чем дело, бабушка? – спрашивает она, подойдя к столику.

Эсме сидит на своем любимом месте рядом с эркерным окном, глядя на затейливые арки и башенки Королевского колледжа и представляя себе его тускло освещенные комнаты, среди которых она встретила своего мужа. До того, как ее разум пал под натиском болезни Альцгеймера, Эсме иногда рассказывала интересные истории о нем, а вот о своей дочери она говорила редко. Единственная история о ней касалась рождения внучки – то, как девочка родилась ногами вперед, выйдя из утробы матери в потоке крови в час, отделявший один день от другого. И всякий раз, когда Скарлет просила ее рассказать о маме что-нибудь еще, менее кровавое, Эсме отделывалась от нее, говоря о пустяках. Но так было раньше; теперь же тому, что говорит бабушка, вообще нельзя доверять.

Единственное, что Скарлет помнит о Руби, это то, как она выглядела – такие же рыжие кудри, такие же карие глаза. Девушка рада этим частичкам воспоминаний, ведь фотографий матери совсем не осталось – все сгорело в пожаре, который менее десяти лет назад убил ее.

– Посмотри, Скарлет, какая красота!

Внучка послушно смотрит туда, куда указывает скрюченный палец ее бабушки – оранжевое небо, похожее на языки пламени, полыхающего над остроконечными фигурными башнями Королевского колледжа. Иногда, убирая со столов, Скарлет останавливается и глядит на это стоящее напротив сооружение и перегородчатые витражи его церкви, окруженные резными каменными стенами и увенчанные бороздчатыми башенками. Над центральной башней здания колледжа реет флаг, похожий на огонь. Девушка отчего-то находит успокоение в мысли о том, что почти шесть веков назад фрагменты этих витражей были обожжены в печи, и в течение двух столетий их создавали искусные мастера. Вид прочных строений Королевского колледжа успокаивает и ободряет, они олицетворяют собой отрадное постоянство в этом слишком уж быстро меняющемся мире.

– Да. – Скарлет улыбается. – Это похоже на Ночь костров[9]. Я испекла булочки с корицей, хочешь попробовать? Это будет нашим лакомством на ужин. – И неважно, что вчера они ужинали пышками, ведь бабушка все равного этого не помнит.

– О, да. – Эсме улыбается, как обрадованный ребенок. – Булочки с корицей – это мои любимые.

– Я знаю. – Скарлет касается плеча своей бабушки и уходит. На самом деле сегодня она ничего не пекла, но у нее остались те булочки с корицей, которые она сделала вчера, их просто нужно разогреть в микроволновке. Узнай об этом Эсме, то была бы крайне возмущена, ибо, по ее мнению, микроволновки – это творение дьявола. После того как Скарлет купила ее, бабушка не разговаривала с внучкой целых два дня.

Главное при разогреве – это не перегреть булочки, а только подогреть их внутренность, и затем поместить их под решетку гриля, чтобы корочки стали хрусткими, как будто они только что испечены. Правда, хитрость Скарлет могла бы выдать нагретая тарелка, так что стоит подавать угощение с осторожностью. Обычно посуда так нагревается, что любой другой уже выронил бы ее из рук, но Скарлет может, не морщась, даже доставать противни прямо из печи, не то что ее бабушка. Впрочем, Эсме ничего не пекла уже несколько лет.

В кухне Скарлет загружает грязную посуду в посудомоечную машину – это уступка современным веяниям, против которой не смогла возразить даже старушка, – пока микроволновка работает, гудя. Когда она пикает, внучка ставит тарелку с булочками на кухонный стол, чтобы та немного остыла, после чего включает посудомойку, но ничего не происходит – из-за пластиковой дверцы не доносится привычный шум. Скарлет ждет, затем нажимает на кнопку еще раз.

– Черт!

Она бьет по машинке ногой. В прошлом месяце сломался холодильник, который при цене 356 фунтов оказалось дешевле заменить на новый, несмотря на то, что его вывоз на свалку стоил 125 фунтов, а теперь эта долбаная посудомоечная машина. Поскольку она стоит 2575 фунтов, ее все же придется чинить, а не заменять.

– Черт, черт, черт.

Поставив булочки с корицей под решетку гриля, Скарлет сердито смотрит на сломанную технику в тщетной надежде устрашить ее и заставить работать снова. Когда из этого ничего не выходит, она еще раз пинает посудомойку, берет тарелку с булочками и идет на кухню.

Сначала Эсме не замечает угощения, оставленного внучкой на столе, но затем отрывает взгляд от заката и переводит его со стола на Скарлет.

– Что, зачем… – Женщина хмурится. – Что это?

– Булочки с корицей. Лакомство для ужина, пом… – проглотив окончание слова, Скарлет пододвигает тарелку к Эсме. – Твои любимые.

Ее бабушка хмуро смотрит на булочки.

– Мои любимые?

– Попробуй, бабушка. Тебе понравится, я обещаю.

Эсме разглядывает тарелку. До того, как стать жертвой болезни Альцгеймера, она обожала выпечку. Если что-то состояло из муки, сахара и сливочного масла, она уплетала это без каких-либо вопросов. Теперь же она ко всему относится с подозрением, словно ребенок, с опаской разглядывающий тарелку с брокколи. Это зрелище всегда разрывает сердце Скарлет.

– Пожалуйста, бабушка, попробуй.

Эсме смотрит на булочки еще какое-то время, затем отодвигает тарелку, складывает руки на груди и снова переводит взгляд на закатное небо.