Читать книгу Добывайки (сборник) - Мэри Нортон - Страница 10

И Арриэтта рассказала ему о том, как они добывают то, что им нужно, какая это трудная и опасная работа. Она рассказала ему о кладовых в подполье, о подвигах Пода в его молодые годы, о его ловкости и мужестве; описала те далёкие времена, ещё до её рождения, когда Под и Хомили были богаты и у них была музыкальная табакерка, покрытая золотой филигранью, и крошечная птичка, сделанная из пёрышек зимородка, вылетавшая из табакерки, – она хлопала крылышками и пела песенку, и кукольная мебель, и малюсенькие стаканчики из зелёного стекла, серебряный чайник из горки в гостиной, атласное покрывало и вышитые простынки… «Они у нас до сих пор есть, – сказала Арриэтта, – это Её носовые платки…» Она, как мало-помалу догадался мальчик, была тётя Софи наверху. Он узнал, как Под добывал вещи в Её спальне, пробираясь при свете камина среди безделушек на туалетном столике; он даже залезал наверх по пологу и расхаживал у Неё по одеялу. А Она следила за ним глазами, а иногда даже разговаривала с ним, потому что, объяснила Арриэтта, каждый день в шесть часов вечера Ей приносили графинчик доброй старой мадеры, от которой к полуночи не оставалось ни капли. Никто её не винил, даже Хомили, потому что, как говорила Хомили, у Неё, бедняжки, так мало осталось удовольствий в жизни. И после первых трёх рюмок, объяснила Арриэтта, Она не верила ничему, что видели её глаза!

– Она думает, что папа вылезает из графина, – сказала Арриэтта. – Когда-нибудь, когда я стану постарше, он и меня возьмёт к Ней, и Она подумает, что я тоже вылезла из графина. Ей это будет приятно, говорит папа, Она к нему привязалась. Однажды он взял к Ней маму, и тётя Софи очень обрадовалась и потом всё спрашивала, почему мама больше не приходит, и говорила, что ей разбавляют мадеру водой, потому что один раз она видела маленького мужчину и маленькую женщину, а теперь видит лишь одного мужчину.

– Хорошо бы, если бы она и про меня думала, что я вылез из графина, – сказал мальчик. – Она учит меня писать, диктует мне диктанты. Я вижу её только по утрам, а по утрам она сердитая. Она посылает за мной, смотрит, чистые ли у меня уши, и спрашивает миссис Драйвер, выучил ли я урок.

– А на что похожа миссис Драйвер? – спросила Арриэтта. (Как восхитительно было разговаривать вот так, небрежно, о миссис Драйвер!.. Как храбро с её стороны!)

– Она толстая, у неё растут усы, и когда она купает меня, она изо всей силы трёт мочалкой по синякам и ссадинам и говорит, что – дай только срок! – отшлёпает меня туфлей. – Мальчик выдрал пук травы и стал его разглядывать. Арриэтта заметила, что губы его дрожат. – А моя мама очень хорошая, – продолжал мальчик. – Она живёт в Индии… А почему вы потеряли все свои богатства?

– Понимаешь, наверху, в кухне, лопнул кипятильник, и наш дом залило горячей водой. Все вещи прибило к оконной решётке. Папа работал день и ночь не покладая рук. Сначала в горячей воде, потом в холодной. Пытался спасти имущество. Это было в марте, и внизу был ужасный сквозняк. Папа простудился и заболел: он не мог больше ходить наверх. Поэтому работать пришлось дядюшке Хендрири и другим, и мама отдала им все наши вещи одну за другой за их труды. Птичка из музыкальной табакерки испортилась от воды, пёрышки выпали, и наружу вылезла колючая пружина. Папа поставил пружину на дверь, чтобы та плотней закрывалась и не было сквозняка, а пёрышки мама приладила к своей кротовой шляпке. Потом родилась я, и папа снова стал добывать. Но теперь он быстрее устаёт и не любит лазать по портьерам, особенно когда оторваны бомбошки…

– Я ему немного помог, – сказал мальчик, – тогда, с чашкой. Он весь дрожал. Я думаю, он испугался.

– Папа испугался?! – сердито воскликнула Арриэтта. – Испугался тебя?!

– Может, он не любит высоты? – сказал мальчик.

– Он любит высоту, – возразила Арриэтта. – Чего он не любит – так это портьер. Я же тебе сказала. Он от них устаёт.

Мальчик сидел на корточках, задумчиво жуя травинку.

– Добывать – вы так это называете? – сказал он наконец.

– А как иначе это можно назвать? – спросила Арриэтта.

– Я бы назвал это – красть.

Арриэтта рассмеялась. Она смеялась до упаду, до слёз.

– Но нас же зовут – добывайки, – объяснила она, – как вас – человеки – или как там? Мы часть этого дома. Ты ещё скажи, что камин крадёт уголь у ведёрка для угля.

– Тогда что такое воровство?

У Арриэтты сделался серьёзный вид.

– Предположим, дядя Хендрири добыл часы с изумрудами с Её туалетного стола, а папа забрал их и повесил у нас на стене. Вот это воровство.

– Часы с изумрудами! – воскликнул мальчик.

– Неважно что; я сказала «часы», потому что у нас висят такие часы в столовой, но их папа добыл своими руками. Это может быть что угодно – кусок сахара хотя бы. Но мы никогда ничего не воруем.

– Только у людей! – сказал мальчик.

Арриэтта снова рассмеялась. Она до того досмеялась, что ей пришлось спрятать лицо в цветок.

– Ой, умора! – чуть не плача от смеха, сказала она. – Ну и чудак же ты! – Она подняла глаза на его недоумевающее лицо. – Людей нарочно сделали для добываек… как хлеб для масла!

Мальчик несколько минут сидел молча. Под порывом ветра зашелестели вишни, закачались розовые цветы.

– Нет, я этому не верю, – сказал он наконец, глядя, как слетают вниз лепестки. – Я не верю, что нас сделали для вас, ни капельки не верю; и не верю, что мы вымираем!

– Ну какой ты непонятливый! – нетерпеливо воскликнула Арриэтта, глядя ему в подбородок. – Где твой здравый смысл? Ты – единственный человек, которого я видела, хотя я знаю, что есть ещё трое – Она, миссис Драйвер и Крэмпфирл. Но я знаю кучу добываек – Надкаминных, и Клавесинов, и Захомутников, и Утюгов, и Плинтусов, и Подсундучных, и… и… и преподобного Джона Стаддингтона, и…

Мальчик посмотрел вниз.

– Джона Стаддингтона? Но это же наш двоюродный дедушка.

– Эта семья жила за его портретом, – продолжала Арриэтта, слушая его вполуха, – а ещё здесь жили Запечники, и Гонги, и…

– Хорошо, – прервал он её. – А ты их видела?

– Я видела Клавесинов. А моя мама сама из Гонгов. Другие жили здесь ещё до моего рождения…

Мальчик наклонился ещё ниже.

– Так где же они теперь, ну-ка, скажи.

– Дядюшка Хендрири живёт за городом, – холодно произнесла Арриэтта, отодвигаясь от его огромного лица, она заметила, что оно было покрыто светло-золотистым пухом. – Вместе со своими детьми Клавесинами и Курантами.

– Ну а где другие?

– Кто где, – сказала Арриэтта, а про себя подумала: а правда – где? От мальчика падала на неё наискосок большая тень, и Арриэтта вдруг вздрогнула, словно от холода.

Он снова отодвинулся, его большая светловолосая голова закрывала от неё небо.

– Так вот, – медленно произнёс он, и глаза его были холодны как лёд. – Я видел только двух добываек – твоего отца и тебя, но я видел сотни, и сотни, и сотни, и сотни…

– Нет, – прошептала Арриэтта.

– …Людей. – И он снова сел.

Арриэтта застыла на месте. На мальчика она не глядела. Немного погодя она сказала еле слышно:

– Я тебе не верю.

– Ну так слушай, – сказал он.

И мальчик рассказал ей о железнодорожных станциях и футбольных матчах, об автогонках, о демонстрациях и о концертных залах. Он рассказал ей про Индию и Китай, Северную Америку и Великобританию. Он рассказал ей про летние ярмарки.

– Не сотни, – сказал он, – а тысячи, миллионы, миллиарды больших, огромных, громадных людей. Теперь веришь?

Арриэтта испуганно глядела на него; она так задрала голову, что у неё заболела шея.

– Не знаю, – прошептала она.

– А что до вас, – продолжал он, опять наклоняясь к ней, – я думаю, на свете больше нет добываек. Я думаю, вы трое – единственные, кто остались в живых, – сказал он.

Арриэтта спрятала лицо в чашечке первоцвета.

– Этого не может быть, – прошептала она. – А дядя Хендрири? А тётя Люпи и двоюродные братцы?

– Все перемёрли, спорю на что хочешь, – сказал мальчик. – Мало того, – продолжал он, – мне никто не поверит, что я видел даже тебя. И ты будешь самой последней, потому что ты самая молодая из вас. Наступит день, – торжествующе улыбаясь, сказал он, – когда ты будешь единственной добывайкой на свете. – Он сидел неподвижно, ожидая ответа, но Арриэтта не подняла на него глаз. – Ну вот, теперь ты ревёшь! – заметил он через минуту.

– Они не умерли, – сказала Арриэтта сдавленным голосом; она шарила в кармане в поисках носового платка. – Они живут в барсучьей норе через два поля отсюда, за рощей. Мы не ходим к ним в гости, потому что это для нас далеко. И нам могут встретиться горностаи, и коровы, и лисы, и… вороны…

– За какой рощей? – спросил мальчик.

– Не знаю! – Арриэтта чуть не кричала. – Туда надо идти вдоль газопровода… по полю, которое называется Паркинс-Бек! – Она высморкалась. – Я пошла домой, – сказала она.

– Не уходи, – попросил мальчик, – побудь ещё здесь.

– Нет, пойду, – сказала Арриэтта.

Мальчик покраснел.

– Погоди, пока я принесу книжку, – умоляюще произнёс он.

– Я не стану читать тебе, – сказала Арриэтта.

– Почему?

Она сердито посмотрела на него.

– Потому…

– Послушай, – сказал он, – я пойду на то поле. Пойду и найду дядюшку Хендрири. И двоюродных братцев. И тётю, как там её зовут. И если они живы, я тебе об этом скажу. Ну как, хочешь? Ты можешь написать им письмо, и я отнесу его в норку…

Арриэтта взглянула на него, широко открыв глаза.

– Правда? – радостно прошептала она.

– Провались я на этом месте! Можно я пойду принесу книгу? Я пойду с чёрного хода.

– Хорошо, – не слушая его, сказала Арриэтта. Глаза её сияли. – Когда мне отдать тебе письмо?

– Когда хочешь, – сказал мальчик, вставая во весь рост. – Ты где живёшь?

– Под… – начала Арриэтта и вдруг замолчала. Почему её вдруг снова охватил озноб? Только ли из-за его тени, которая загораживает от неё солнце, – ведь он стоит, как башня, у неё над головой. – Я положу его куда-нибудь, – торопливо сказала она. – Я положу его под ковёр в холле.

– Под который? Тот, что у входа?

– Да.

И он исчез. А Арриэтта осталась сидеть на солнце, по самые плечи в траве. То, что с ней произошло, было так невероятно, так огромно, что она не могла охватить это мыслью, не могла поверить, что это действительно случилось. Её не только увидели – с ней говорили; с ней не только говорили, она сама…

– Арриэтта! – послышался голос.

Она испуганно вскочила на ноги и обернулась – на дорожке стоял Под и глядел на неё.

– Спускайся вниз, – шепнул он.

Несколько мгновений она глядела на него во все глаза, словно не узнавая; какое круглое у него лицо, какое доброе!

– Быстренько, – повторил он.

На этот раз голос его звучал тревожнее, и она послушно юркнула в траву и скользнула вниз по крутому склону, не выпуская цветка из рук.

– Положи эту штуку, – сердито сказал Под, когда Арриэтта наконец стояла с ним рядом. – Ты не можешь тащить с собой такой большой цветок. Тебе надо мешок нести. Зачем ты туда забралась? – ворчливо продолжал он, в то время как они шагали по гравию дорожки. – Я бы мог тебя там и не заметить. Надо торопиться, у мамы давно готов чай.