Читать книгу Летающая в облаках пожизненно - Мери Шафран - Страница 3

Я выросла в небольшом провинциальном городке, в старом деревянном прадедовском доме, с баней, огородом, палисадником и туалетом на улице. Одно время были у нас куры, свиньи и даже кролики. Во дворе жила огромная кавказская овчарка по кличке Барсик, а на крыше его вольера любил нежиться в солнечных лучах кот Тиша.

Пёс всегда казался мне просто огромным. Барсик (сокращённое от Джуль Барс) нас любил и защищал, самоотверженно лая на каждого проходящего мимо ворот. Особенно рьяно он облаивал вошедших во двор гостей, брызжа слюной во все стороны.

Днём Барсик сидел в вольере, ночью бегал по двору. Когда по утрам мне приходилось его кормить, я, трясясь от страха, еле удерживала тяжёлую кастрюлю супа. Барсик, учуяв еду, начинал яростно биться о старенькую деревянную дверь, отделявшую дом от двора. Тогда нужно было действовать без промедления: вылить всё содержимое в миску в вольере и мгновенно скрыться, заперев клетку снаружи. В противном случае пёс начинал грозно рычать, боясь посягательств на принесённый мной же суп.

За зиму Барсик обрастал шерстью и становился большим пушистым медведем, и летом мы с сестрой Верой всю эту пушистость регулярно вычёсывали. Пёс обожал это занятие: он прислонялся к сетке вольера и довольно вилял хвостом, пока мы тянули шерсть через дырочки ограждения, аккуратно собирая её в пакет.

В один из дней, собираясь в школу, я уже стояла у ворот дома, как вдруг сзади на мои плечи грузно опустились две лохматые лапы. В первую секунду я замерла, оцепенев от ужаса. Оказалось, что этот неуёмный пёс выломал доски и вылез из вольера, умудрившись подобраться ко мне практически бесшумно. Я метнулась к клетке и с трудом загнала собаку обратно, подперев выломанные доски лежавшим рядом кирпичом, и побежала на уроки.

Гости у нас бывали редко, чаще мы сами ходили к родным или друзьям. Но если всё же кто-то заглядывал, то мы с сестрой, заслышав грохот хлопающих ворот, тут же взбирались на печку и недоверчиво выглядывали сверху. Мама над нами смеялась, но забавная привычка сохранилась на года: даже став взрослыми, мы машинально ищем убежища от непрошеных гостей, работников ЖЭКа, грузчиков и др.

Я очень любила возиться в палисаднике: пересаживать цветы, полоть, поливать, обрезать ветви разросшихся кустарников – в общем, устраивать себе уютное местечко. Скамейкой мне служила доска, лежавшая на кирпичах у самого фасада дома. Я обожала сидеть здесь тёплыми денёчками: читать, рукодельничать или просто созерцать окружающий мир. Кусты ирги и сирени создавали отличную тень и скрывали меня от любопытных взглядов прохожих.

Как-то в кирпичах завелись муравьи, которые ползали по всей скамейке. Я взяла мамин аэрозольный дезодорант и впрыснула в отверстия кирпичей. Не знаю, почему я решила бороться именно так, но метод оказался действенным – муравьи так и не вернулись.

Каждое лето я переезжала на веранду. До чего прекрасно было засыпать под стрекотание сверчков и кваканье лягушек за окном! Весной я сначала долго наводила там порядок: за зиму Вера умудрялась так всё разворошить, играясь со всем, что попадёт под руку (особенно ей нравились мои аккуратно уложенные по коробкам игрушки, стоявшие под кроватью), что не хватало и дня для уборки.

Зато потом я с наслаждением окуналась в обустроенное одиночество. Кровать стояла вдоль большого окна, отделённая от остального пространства светлыми шторками. Лёжа на мягкой перине, я чувствовала себя настоящей принцессой: дотемна читала книги и, изучая звёздное небо, мечтала о принце. А каждое утро неизменно просыпалась под завывания Барсика, который просил завтрак.

Но постепенно ночи становились холоднее, лето заканчивалось, и я до последнего старалась оттянуть возвращение в тёплый дом, кутаясь с головой в несколько слоёв одеял. Последняя ночь на веранде всегда была полна грусти и печали; не хотелось верить, что очередное лето подошло к концу и завершилось моё волшебное времяпровождение.

На нашей улице жили в основном старики, поэтому истории о детстве в шумной компании обошли меня стороной. Был сосед Ромка, у которого мы с сестрой всегда брали велосипеды: трёх- и четырёхколёсный. У отца Ромы имелась большая редкость на то время – видеокамера, благодаря которой остались на память наши детские видео с праздников и посиделок у друга.

Через пару домов от нас жила соседка баба Тоня, она всегда высаживала под окнами множество цветов. До сих пор нежный аромат флоксов ассоциируется у меня с этой строгой, но добродушной старушкой.

Тёплыми летними вечерами старики собирались на улице под листвой черёмухи и долго беседовали. Каждое лето к бабе Тоне приезжала внучка Кристина – наша закадычная подруга, с которой никогда не было скучно, и однажды мы с ней устроили для стариков настоящий концерт с песнями и танцами. Днём старательно готовили программу – разучивали перед домом подруги танец под песню «Чашка кофею». Магнитофон стоял на подоконнике открытого окна, потому приходилось каждый раз к нему подбегать, чтобы включить песню сначала. Зрители были в восторге от нашего концерта и по окончании долго аплодировали.

В шесть лет меня отдали на хореографию. Мама за руку привела на первое занятие, а после я ходила уже самостоятельно. Помню, как всегда стеснялась своего возраста на перекличках – мне было очень стыдно признаваться, что я из садика, в то время как остальные девочки были уже первоклассницами.

Меня редко брали на концерты, и я никак не могла понять, почему, из-за чего жутко злилась и расстраивалась. Я очень любила выступать: обожала наряжаться в яркие сценические костюмы, танцевать в лучах прожекторов, из-за которых не разглядеть зрителей; любила громкую музыку, заполнявшую собой всё пространство…

Прозанимавшись в студии шесть лет, я ушла после одного случая. Я долго учила танец, где должна была выступать в главной роли, но в нужный момент никак не получалось изобразить испуг, за что преподавательница меня постоянно ругала. И вот однажды, придя на занятие, я увидела, как мою роль репетирует другая девочка. Это было всё равно что предательство. Я постаралась не подать вида, что расстроена, но больше на занятиях не появилась.

После этой печальной истории я сама записалась на аэробику. Кружок оказался менее популярным, но мне это было только на руку – меня брали во все танцы и выступления, и я была безмерно рада.

Многие в то время фанатели от зверушек в зоологическом кружке. Решив узнать, что их привлекает, записалась и туда. Но хватило меня лишь на пару дней – жуткая вонь от всей этой живности, постоянный писк попугаев меня не впечатлили. К тому же все давно разобрали морских свинок, чтобы за ними ухаживать, и мне никого не досталось, хотя прибираться в кружке нужно было всем по очереди. Хоть рыбку себе бери, но какой от неё толк – даже не погладить.

Практически всю школу я проходила в воскресный кружок немецкого языка. Его посещали вместе с родителями, и я всегда очень скромничала и пряталась за маму. Здесь мы каждый год отмечали католические праздники, Рождество и Пасху: устраивали чаепитие, мастерили подарки, разучивали немецкие песни, стихотворения. Однажды мы с сестрой даже попали в детский лагерь от немецкого общества с углублённым изучением языка. Смена длилась всего десять дней, но какими они оказались насыщенными! Язык, правда, я так толком и не выучила, но тёплая атмосфера, которая всегда царила на занятиях, запомнилась мне надолго.

С первого класса я посещала изостудию, которую вела прекрасная преподавательница – невысокая пухленькая женщина в очках. Мне неимоверно нравились наши занятия, и я мечтала о художественной школе в будущем, но так как дома пылился папин аккордеон, меня отдали в музыкальную школу. Я сопротивлялась, поскольку этот инструмент совершенно меня не вдохновлял, но родители настояли. На прослушивании я жутко волновалась, и из жалости меня взяла к себе невысокая большеглазая улыбчивая женщина – Лариса Марковна.

На обратном пути мы с мамой проходили мимо актового зала музыкальной школы, где толпились девочки с родителями – шёл набор в хореографию. Мама предложила попробовать, но мной овладело жуткое упрямство; возможно, причиной была усталость от только что пережитого волнения, хотелось избежать повторной пытки, и я отказалась.

С того дня я стала ученицей Школы искусств по классу аккордеон. Своего занятия я очень стеснялась, в школе надо мной только подтрунивали. Ещё бы: мы жили в городе, где всё «деревенское» принижалось, высмеивалось. Я была единственной «народницей» в классе, мой инструмент называли гармошкой, отчего я расстраивалась и стеснялась ещё больше. Сестра вообще не любила мою игру, поэтому приходилось учить произведения в её отсутствие.

В музыкальной школе учёба давалась нелегко, но было интересно. На занятиях по музыкальной литературе мне нравилось слушать классическую музыку на пластинках, изучать биографии великих композиторов, петь в хоре, но вот ритмика, оркестр и сольфеджио у меня не задались. На ритмике раздражали однообразные прихлопывания и притоптывания, с огромным трудом давались диктанты на сольфеджио, голова вскипала, пока я силилась понять, какая нота или аккорд сейчас прозвучали.

Оркестр я и вовсе не смогла выдержать – меня охватывала паника от ответственности вступления в нужный момент, я постоянно всё портила, отчего наш весьма эмоциональный дирижёр (он к тому же являлся директором школы) повышал на меня голос. После пары таких уроков я попросила Ларису Марковну освободить меня от этих пыток, и святая женщина пошла мне навстречу.

Больше всего я любила занятия по специальности. У меня была прекрасная преподавательница – добрая, открытая, жизнерадостная, терпеливо объяснявшая новые произведения. Она повысила на меня голос лишь однажды, но, увидев навернувшиеся на глаза слёзы, больше никогда не ругалась. В конкурсах я участвовала крайне редко – очень боялась играть на сцене, да ещё под оценивающие взгляды судей. На выступления перед родителями я просила своих не приходить, иначе страх сковывал пальцы, и я совсем не могла играть.

Однажды на одном из концертов произошёл конфуз. Меня объявила ведущая. Торжественно выйдя на середину сцены, я кивнула зрителям, как нас учили, села, приготовившись играть, как вдруг, словно в страшном сне, с досадой осознала, что не помню ни единой ноты и даже понятия не имею, с чего начать.

Я несколько раз прикладывала пальцы к клавишам, но безуспешно – в голове будто гуляло перекати-поле. Я осторожно встала, стыдливо улыбнулась, кивнула и быстро покинула сцену, покраснев от смущения. Лариса Марковна потом сказала, что так бывает, когда долго играешь на автомате – на сцене от страха пальцы перестают слушаться, а ноты из головы уже давно выветрились.

Закончив музыкальную школу, я так и не смогла расстаться со своей преподавательницей и приходила вечерами, когда у неё оставалось время. Наши занятия стали моей отдушиной: столько радости и тепла они приносили, что каждый раз после них я шла домой окрылённая.

Из-за насыщенной программы музыкальной школы я не попала в художественную. Чтобы получить хоть какие-то азы, поступила на курсы академического рисунка, которые вёл колоритный мужчина с пышными казачьими усами – в нашем городе такая внешность была редкостью. Преподаватель оказался удивительным человеком, прекрасным художником, искренне верящим в нас и наше поступление в вуз. Было сложно, но увлекательно.

Отдельная история получилась с общеобразовательной школой. Я её не любила: в нашем классе было много отличников, на которых ориентировались учителя, а мне было сложно за ними поспевать, запоминать материал, разбираться в новом, и я вечно чувствовала себя слабым звеном. При этом все вечера, вместо «гулянок», я корпела над учебниками – впрочем, наша строгая мама меня бы и не отпустила. Зарывшись в книги, какое-то время я честно старалась выполнять домашние задания, готовиться к контрольным, но постепенно мысли уносили меня далеко отсюда. Очнувшись, я с удивлением обнаруживала, что уже поздно и пора спать, но так хотя бы совесть несильно мучала – ведь всё это время я не вставала из-за стола.

С самооценкой в школьные времена у меня была настоящая беда. Себя я никогда не любила и, хуже того, считала это правильным. Любовь к себе представлялась мне самолюбованием, образцом которого служили мои одноклассники – тогда я ещё не видела разницы между адекватным отношением к себе и себялюбием. До старших классов одевалась очень скромно: в колючую кофту, связанную мамой, джинсы, сапоги на вырост; на голове – неизменно длинные волосы, густые, тяжёлые, затянутые в низкий хвост (неважно, на какой высоте он был изначально).

Под конец учёбы во мне стало что-то меняться и захотелось одеваться нарядно. Я стала чаще носить юбки, красивые блузки, убрала длину и оставляла теперь волосы распущенными. Последние два года училась через силу – я стремилась скорее вырваться куда-нибудь подальше от ненавистных одноклассников с их пошлыми и грубыми шутками, от строгих и нудных учителей.

Чтобы как-то скоротать время до выпускного, я решила найти для себя предмет обожания, благодаря которому вставать по утрам стало бы радостнее. Это получилось неожиданно легко – в соседнем кабинете классом младше учился симпатичный мальчик, который тоже проявлял ко мне симпатию. Было приятно, хотя я видела, как он параллельно заигрывает с моей одноклассницей и шутит со своими. Всерьёз его ужимки я не воспринимала, но для своей роли он вполне годился.

В школе я по очереди влюблялась во всех одноклассников, но мои чувства никогда не были взаимны – наши мальчики заглядывались на девочек постарше. Я лишь с грустью вздыхала, во время медленных танцев на школьных дискотеках неизменно оставалась в стороне и никогда не получала валентинок в День Влюблённых. Вечера, когда не нужно было идти ни в музыкальную школу, ни к репетитору, я просиживала за учебниками, печально глядя на проходящие под окнами влюблённые парочки. Летом же, засыпая на веранде, представляла, как под окнами меня будет ждать он… Я увижу его в окно, прокрадусь на улицу, и мы будем сидеть перед домом, держась за руки и разговаривая вполголоса.

Но тогда моим детским мечтам не суждено было сбыться; возможно, дело было в низкой самооценке, а может, просто не пришло время.