Читать книгу Никта - Мерлин Маркелл - Страница 9

Он и не надеялся на научный интерес со стороны сотрудницы гадального салона, но все обернулось как-то совсем плачевно. Что за слова он повторил за монстром? Это было какое-то русское ругательство? Тогда реакция «специалистки по снам» вполне объяснима, и не стоит ее за то винить.

Она приняла его за сумасшедшего. В чем-то это лучше безоговорочной веры каждому слову. Мадам Катрин большой скептик, а судя по вопросам, которые она задавала вначале, еще и психолог, неважно, профессиональный или доморощенный. Что она забыла в этом сомнительном салонишке?

Скоро она узрит.

Оникс впервые испытал настоящее желание поделиться своим даром (или проклятием?), хотя никогда еще до конца не понимал, как это будет происходить. Ничего зрелищного и не произошло, хотя в какой-то момент скульптору показалось, что он уже физически ощущает свое намерение в области лица и груди, это произошло в тот момент, когда в комнату ворвалась полная хозяйка салона и начала кричать на него… Тогда Оникс почувствовал, что это намерение отделилось от него, и, хотя он не видел этого движения, что-то вселяло в него уверенность о том, что дело почти сделано. Почти – потому что нужен физический контакт. Тогда Катрин узрит.

Хорошо, что он выбрал не Мари. Жена, как бы он хорошо к ней ни относился, слишком субъективна, а еще она тесно связана с ним, так что будет внимать каждому его слову о происходящем, а потом пугаться и просить прекратить все это. Эта незнакомая женщина из салона составит обо всем независимое суждение… Если, конечно, до того момента не сдастся добровольно в лечебницу или не покончит с собой – как Оникс и хотел сделать сам в первое время.

Никта вызывала у него двойственное ощущение. С одной стороны, она была первопричиной того зла, что он видел в мире и людях. С другой, благодаря Никте он и получил способность увидеть и осознать это зло. Она будто смеялась ему в лицо, говоря: «Видишь, что я создала? Видишь семя моей ночи? Я посадила его в первого человека, когда он покинул врата Рая, и повторила это с каждым, кто пришел на землю после него. Из каждого семени вырастают мои дети, имена им Ужас, Смерть, Ложь, Раздор и Дисгармония. Смотри, и не смей закрывать глаза!»

Оникс смотрел, полный отвращения… и восторга. Мощь Никты пленяла его. Все, что было сотворено в этом мире, ощутило на себе ее влияние. Раньше он видел истинный лик мира только ночью и поверхностно считал его отблески кошмарными снами. Теперь он видит его все время, о, она избрала его для этой чести. Его и, возможно, еще нескольких достойных, которых он пока не встречал.

Чем больше Оникс думал об этом, тем сильнее приближался к почти экстатическому состоянию, подобному чувству подростка, которому его мать вдруг разрешила смотреть, как она, обнаженная, принимает ванну.

Иногда отвращение пересиливало, тогда он начинал сомневаться в первичности Хаоса-Никты. Неподалеку отсюда была церквушка, в которой обитал христианский Бог. Бог, порожденный людьми (в свою очередь порожденными Никтой), или Бог, породивший людей и – по какому-то неясному попустительству – Никту?

Бог из церкви был куда более покладистым и дружелюбным малым, несмотря на парочку кровавых ветхозаветных легенд; потому и вызывал у Оникса большее доверие. Но, этот Бог почему-то не переносил свободомыслия и колдовства, даже направленного во благо. Поэтому Оникс, вздыхая, понимал, что выбора у него и нет, и снова возвращался к Никте.

Но не сейчас.

Оникс заметил, что лужи под ногами больше не были чернильными, их цвет был мутно-грязным, как и много лет назад. Они не поглощали свет и цвет, на их поверхности колыхалось отражение фонарей и домов, смущаемое постоянными ударами дождя, который тоже перестал быть черным.

Он посмотрел в небо. Паук, что раньше простирал свое тело над Парижем, был теперь полупрозрачен и походил на мираж или призрак. Скульптор даже раскрыл рот от неожиданности. Оникс раскрыл пакет, с которым тащился в салон от самого супермаркета. Там не было ничего странного, если не считать того, что надпись на «Кока-коле» превратилась в набор нечитаемых закорючек – сносное происшествие по сравнению с оторванными говорящими головами.

Неужели, готовясь передать Катрин свой дар, он действительно «разделил» его надвое, и теперь они оба будут видеть ослабленную версию того ада, в котором он жил все эти годы? Так не пойдет. Он хочет, чтобы Катрин видела полную версию.

Хотя, если по округе больше не будет носиться голодный многоколенчатый хищник, он готов согласиться на эти условия. Но, Оникс резонно подозревал, что хищник никуда не денется, просто он станет хуже видеть его.

Оникс решил не терять времени и насладиться бытием простых смертных. Он пустился в импровизированный танец прямо под ливнем посреди улицы, обняв в воздухе воображаемую партнершу. Дождь перестал казаться ему теплым, но Ониксу было все равно, он улыбался и вальсировал. Он попал в город, в котором по улицам ходили люди, а не монстры. И пусть эти монстры – истинные лица тех людей, он ничуть не жалеет о том, что перестал их видеть. Всюду лица, обычные человеческие лица – с глазами, носами и ртами. Эти лица поглядывали на него с осуждением, но все же старались изобразить равнодушие. В солнечный день Оникс привлек бы куда меньше внимания. Может, кто-то даже присоединился бы к нему, организовав незапланированный флэш-моб.

Так, пританцовывая, он и направился домой, на свой уютный чердак с маленьким квадратным оконцем на каждой стороне, переставший быть пещерой.

Статуи безмолвно и недвижимо смотрели каждая в свою сторону. «Какие же они уродливые», – неожиданно понял Оникс. – «Неудивительно, что их никто не покупает. Я бы и сам не купил, да и на выставку не пришел бы».

Он нашел в студии пару холстов и накрыл каждым по статуе, но остальные продолжали осквернять своим омерзительным видом его дивный новый мир. Оникс взял из шкафа в кухонном углу молоток, подбежал к одной из скульптур и ударил по ней изо всех сил. От статуи откололась голова, и из шеи теперь торчала только согнувшаяся проволока. Оникс бил скульптуру снова и снова, пока на его руке не повисла Мари.

– Что ты делаешь? Остановись, остановись!

Оникс опустил руку с молотком. Он ничего не ответил жене, только пнул осколки прочь от себя.

– Ты ведь так долго работал над ней, чем же она тебе не угодила? – причитала Мари. – О нет, любовь моя, только не говори, что ты хочешь разрушить их все!

– Именно, – ответил Оникс, мягко отодвинул жену и принялся молотить очередную статую. Мари закрывала лицо руками, она не хотела видеть этого бессмысленного вандализма.

– Пусть их никто не покупает, – сказала она, когда он превратил гидру в ворох черепков. – Они же не понимают, какой ты гений. Лет через десять поймут, и твои статуи будут стоить по сто тысяч евро каждая. А ты будешь смеяться, вспоминая ту историю, когда на твою выставку пришло четыре человека!

– Я не буду смеяться, пока я делаю вот этих уродцев, – он ударил следующую статую. – Только сам служу посмешищем. Пришло время делать кошек для дамских будуаров.

– Ты больше не хочешь лепить с моей натуры? – Мари удивленно подняла брови, и в следующую секунду изобразила глубочайшую обиду. Кто знает, может, ей и вправду было больно осознать это.

– Маленький творческий перерыв, Мари, – сказал Оникс, разделавшись с третьей скульптурой. – А потом я сделаю статую, глядя на которую ты и забудешь, где настоящая ты – в плоти или в глине.

– Ну, хорошо, – ответила та. – Но, пожалуйста, милый… Сделай небольшой перерывчик и еще раз все обдумай. У тебя же аффект… Ты не понимаешь, что творишь. Будешь делать кошек, собачек, да хоть жирафиков – но зачем старые-то разбивать? Давай отдохнем, выпьем кофе.

– Да не люблю я кофе! – вскричал Оникс, заставив Мари исчезнуть со сцены. Она решила, что лучше не спорить с человеком, у которого в руках молоток.

Оникс даже не подозревал, насколько легким окажется разрушение в сравнении с созиданием, причем речь шла не о физическом чувстве. Его переполняла свобода, несмотря на то, что он готовился продать свой талант конвееру по производству шаблонных кошек.

– Мне больно, – услышал он нечеловеческий хрип. Скульптор обернулся и пошел на звук. Хрип исходил от крупного осколка – одна из голов гидры. – За что, создатель?

Оникс взял глиняную голову обеими руками. Гидра была не самым мерзким из его творений, хотя попалась под горячую руку одной из первых.

– Хорошо, ты имеешь право на вторую жизнь, – сказал он, убрав голову статуи на полку. – Ты будешь как новенькая, стократ лучше прежнего. Не стыдно будет показать. Я тебе даже крылья сделаю…

Ноги его ослабели от усталости, а голова потяжелела. Перед глазами замаячила картинка, похожая на символ трефовой масти; почему-то она вызывала у него тревогу. Возможно, Мари права. Утро вечера мудренее, можно и прилечь, а завтра разделить статуи на две группы – те, что еще можно спасти переделкой, и те, которые закончат свой жизненный путь в качестве осколков на дне мусорного бака. Оникс завалился на постель.

– Тебе лучше не спорить со мной, Мари, – сказал он. – Я тут вспомнил, как незадолго до нашей встречи уничтожил человека в России, сам при этом не покидая Франции.

Мари устрашилась.

– Почему? Что он сделал?

– Мне? Ничего плохого. Но он обладал силой, которой был недостоин.

Он не упомянул другие мелкие обстоятельства того дня, которые делали всю ситуацию куда менее пафосной.

– Это был маг сорока с чем-то лет, с большим опытом, – продолжал Оникс. – Теперь представь, что я смогу сделать с тобой, если вдруг сочту нужным.

– Тебе не придется, – заверила Мари дрогнувшим голосом. Откровенность Оникса была неожиданной для нее, по сути, он только что впервые рассказал жене о своей жизни хоть какой-то факт.

Ее обидело, что этот факт был таким. Беспочвенная угроза. Разве Мари дала какой-то повод усомниться в ее лояльности?

Через пару часов Мари услышала его храп и поймала себя на мысли, что за четыре года совместной жизни ни разу не видела мужа спящим. Она всегда списывала этот факт на то, что Оникс – непревзойденный трудоголик, ложится позже ее, а встает раньше, выкраивая для работы каждый возможный час.

Храп бы настолько зычным, что мешал Мари работать. Она подошла к кровати и перевернула мужа на бок, к счастью, тот был далеко не тучного сложения. Лицо его, до того момента безмятежно-блаженное, подернулось нервным тиком, это заставило Мари вздрогнуть. Она погладила Оникса по предплечью, и когда удостоверилась, что все в порядке, вернулась к работе.

Мари не знала, что в тот момент, когда она пошевелила тело Оникса, его глубокий сон стал более поверхностным, и в него прорвались жуткие голоса, раздавшиеся эхом в мозгу сновидца.

– Им больно! Ты убил их! Ты убил их!

Тогда он проснулся и вспомнил, что надо довести кое-какое дельце до конца.