Читать книгу Эхобой - Мэтт Хейг - Страница 4

Как и многие, я училась дома. Уроки с нашей Эхо и занятия в иммерсионной капсуле – этакая образовательная смесь.

В тот день у меня были уроки климатологии и китайского с Алиссой, а после них – история двадцать первого века в иммерсионной капсуле, довольно старой штуковине цвета индиго, занимающей все пространство от пола до потолка, сразу, как выходишь из моей комнаты.

Итак, я встала, надела джинсы и футболку посвободней. Мама забежала ко мне в комнату и сказала, что у нее в реальном мире назначены две встречи по временным брокерским операциям. Одна – в Тайбэйе с утра, другая – с клиентом в Новом Нью-Йорке. Однако она собиралась быть дома к двум, и мы успели бы позаниматься йогой после обеда.

Мама пыталась приучить меня к тому, чтобы я уделяла йоге больше времени. Как-никак, правительство, а особенно Бернадин Джонсон рекомендовали практиковаться не менее пяти часов в неделю. Папа говорил, что премьер-министрам лучше не доверять даже в вопросах йоги. Но иногда мне казалось, что он просто хотел слегка подколоть маму. У той и правда здорово получались всякие йоговские упражнения, я же унаследовала от папы тугие связки под коленями и стойкую нелюбовь к любым физическим нагрузкам.

– Нам надо поработать над позой «собака мордой вниз».

Я пытаюсь вспомнить каждую мелочь из того, что произошло в тот день. Ведь это был наш последний день вместе. Мама принарядилась – скорее всего, для клиента в Новом Нью-Йорке, ведь в Тайбэйе она работала почти все время.

Она была слегка на взводе.

– Я опаздываю, – выпалила она со скоростью триста километров в час. – Хорошенькое дело для брокера времени! Так, не забудь распорядиться, чтобы Алисса приготовила обед для вас с папой. Он наверняка весь день проторчит в кабинете – будет заканчивать свою чертову книгу.

Мама не хотела, чтобы папа ее писал. Сколько же из-за этого было споров! Эта книга – сочетание текста и голографии – посвящалась разным технологическим кошмарам, которые входили в нашу жизнь: усиление полиции роботами, извечные проблемы с Эхо, а также животрепещущий вопрос о правомерности возрождения неандертальцев. Папа задумал эту книгу именно из-за неандертальцев, и из-за них же назвал ее «Дивный новый кошмар[2]: их права, наша несправедливость». Мама считала, что он наживет себе еще больше противников, которых и без того хватало, а когда мама начинала переживать из-за папиной работы, она всегда раздражалась. Когда родителей не стало, я кое-что поняла об их взаимном раздражении: зачастую за ним скрывалась любовь.

– А ты чем занимаешься? – спросила меня мама.

– Сижу на кровати и смотрю на дождь и дома. Интересно, кто там живет? Иногда вон в том доме я вижу пожилую женщину. Она стоит у окна и просто смотрит на улицу. Она кажется такой одинокой. Я за нее переживаю.

– Знаешь, не так много времени прошло с тех пор, как соседи обычно были знакомы друг с другом. Где-то сто лет.

– Хотела бы я жить сто лет назад.

На секунду она вынырнула из своей обычной утренней спешки, чтобы сосредоточиться на проблемах дочери.

– О, милая, не думаю, что тебе и правда хотелось бы этого. Сама подумай. Ты жила бы не очень долго. Большинство людей в 2015 году умирали прежде, чем им исполнялось сто лет! Они все время болели. И все еще думали, что кардиотренировки полезны, и впустую тратили огромную часть своей жизни в тренажерных залах. А знаешь ли ты, сколько времени понадобилось бы, чтобы добраться отсюда, скажем, в Америку?

– Час, – предположила я, думая, что это довольно долго.

– Пять часов. А то и больше. Можешь себе это представить? За пять часов мы можем пролететь половину пути к бабушке на Луну. Впрочем, в молодости я хотела жить на двести лет раньше, во времена великих художников.

Мама обожала искусство. От нее часто можно было слышать имена Пикассо и Матисса. По воскресеньям мы иногда ездили в художественные галереи в Барселону, или Пекин, или в Центр имени Цукерберга[3] в Калифорнии. Она даже иногда пыталась уговорить папу наведаться к дяде Алексу, чтобы посмотреть бесценные картины в его доме в Хэмпстеде[4].

– Но я все равно считаю, что сейчас самое лучшее время, несмотря на то, что говорит твой отец, – добавила она.

За окном по магнитотреку пронеслась машина. Она летела с такой скоростью, что человек не смог бы ее заметить, но мы уловили слабый свистящий звук, как если бы кто-то дул тебе в ухо.

Мама внезапно вспомнила, что опаздывает. Торопливо поцеловала меня. Ее волосы нежно скользнули по моей щеке. Я почувствовала запах ее кокосового крема. (Она все еще пользовалась увлажняющими кремами, хотя давно уже было доказано: толку от них никакого).

– Хорошо тебе позаниматься.

Я слегка подняла брови и изобразила что-то вроде ироничного кивка. Мама отлично понимала, что я имела в виду.

– Послушай, может, Алисса не самая дорогая Эхо в мире, и я знаю, что вы с папой на нее взъелись…

– Я на нее не взъелась. Как я вообще могу на нее взъесться? Она же робот.

– Она Эхо. Роботом был Тревис.

– Мне не хватает Тревиса. Он был забавным.

– Вот только для твоего обучения он совсем не подходил.

С этим трудно было спорить. К концу своей «жизни» Тревис был почти бесполезен даже после полной зарядки – прибираясь, он не мог разложить вещи по местам или приготовить что-нибудь сложнее сэндвича. А еще он болтал всякую чепуху. Бессвязный набор слов. «Я крашу туалет морковь да», например. Или «Лук лук пятьдесят граммов к вашим услугам спасибо идет дождь не целуйся с мальчиками».

– Что есть, то есть, – согласилась я с мамой. Она погладила меня по голове, как будто мне было десять лет, а не почти шестнадцать.

А потом прозвучали слова – слова, которые она мне уже никогда не сможет сказать. И пусть она проговорила их быстро, почти не глядя на меня, для меня все равно нет ничего дороже. «Люблю тебя. И не забудь принять таблетки для мозга». Вот. Материнская забота в одном предложении. По крайней мере, вся Моя Мама в одном предложении.

Как же трудно.

– И я тебя люблю, – ответила я. А может, и нет. Мне хочется думать, что я все-таки это сказала. Можно было бы проверить. В каждом доме есть стены с устройствами для видеонаблюдения, и наш ничем не отличался от других. Нет. Не хочу ничего выяснять. Я просто хочу верить, что сказала ей о своей любви и она меня услышала, когда шла из моей комнаты мимо иммерсионной капсулы дальше, к лестничной клетке. Она навсегда останется со мной, в моих мыслях.