Читать книгу Герои умирают - Мэтью Стовер - Страница 13

– Конечно помогу! – восклицает мужчина. – Думаете, я хочу, чтобы мою жену и дочек отдали Котам на растерзание?

Его жена вздрагивает при этих словах; дочки ведут себя спокойно, – наверное, они еще слишком малы, чтобы понимать смысл сказанного.

– Конечно нет, – говорю я и улыбаюсь своей самой лучезарной улыбкой. Она работает: его взгляд заметно теплеет. – Коннос, ты можешь ничего не объяснять, если не хочешь, но мне интересно: как ты добрался сюда? Донос на тебя был подан четыре дня тому назад; как случилось, что тебя еще не арестовали? Не хочешь – не говори, твое право, но если ты расскажешь – это может спасти жизнь другим, понимаешь?

Я опускаюсь на шершавый дощатый пол, подогнув под себя ноги. Коннос нервно оглядывается на моих спутников – я перехватываю его взгляд:

– Ты ведь доверяешь мне, доверяешь достаточно, раз послал за мной, а я доверяю этим людям. Это близнецы… – (Двое крепких золотоволосых парней с глазами стариков одинаковыми движениями точат одинаковые мечи.) – Они сбежали из школы гладиаторов, особой любовью к Империи не пылают, уж поверь. Это Таланн… – (Женщина сидит на полу в позе лотоса, тренированное тело угадывается под свободной туникой и штанами, маниакально сверкающие фиалковые глаза глядят из-под копны платиновых волос.) – За ее голову назначена награда в сто ройялов. А вон там, у окна, Ламорак, но о нем ты, наверное, уже слышал.

«Ламорак? – неприятно кольнуло Хари. Ламорак был Актером. – Сукин сын! Я знал, что они с Шанной друзья, но… Господи. Интересно, далеко у них зашло?»

Ламорак бормочет короткую фразу себе под нос, и я чувствую притяжение его магии, когда из его ладони вырывается маленькое пламя; он наклоняется, подцепляет огонек кончиком сигареты из листьев рита, затягивается, и струйка пряного травяного дыма уползает в окно.

Это он выпендривается. Шанна включает режим внутреннего монолога. Знает ведь, что здесь нельзя творить магию, даже самую слабую, ощутимую только в пределах комнаты.

Внутренний монолог – беззвучные движения языка и гортани, которые переводной протокол трансформирует в квазимыслительный процесс, – обычно растворяется в потоке снотворного, которое первоочередник получает в кровь на протяжении всего сеанса, и вскоре становится неотличимым от настоящих мыслей; без химической подпитки монолог раздражает почти так же, как осуществленный искусственным интеллектом примитивный перевод с вестерлинга. Голос Паллас – Шанны течет в уши Хари. Он ерзает, скрипит зубами, говоря себе, что кубик длится всего двенадцать минут. Надо выдержать.

Ламорак поворачивается, чтобы посмотреть на улицу, его рука – на обтянутой кожей, широкой, с полторы ладони, рукояти меча Косаля. Солнечный свет золотит его безупречный профиль, и, как обычно, я не нахожу в себе сил разозлиться, с трудом отрываю от него глаза и перевожу взгляд на Конноса.

– Я не политик, – между тем говорит он, откидывает сетку с лица и вытирает ладонью губы. – И никогда им не был. Я только ученый. Всю свою жизнь я посвятил фундаментальным исследованиям магии, то есть природы, поскольку они – одно. Видишь эту сетку? Она серебряная, так? А серебро обладает почти безупречной способностью пропускать магию – лучше его в этом смысле только золото, но я бедный исследователь, и каждая золотая монета из моего кошелька идет на прокорм моего семейства. Так вот, все заряженные амулеты, плавучие иглы, маятниковые индикаторы и прочие поисковые устройства улавливают характерный отпечаток, который искомый объект оставляет везде, как запах. Вы, адепты, обычно зовете его Оболочкой. В общем, мы сами, наши жилища и наши личные вещи резонируют на одной частоте, причем у каждого она своя. А серебряная сетка перехватывает наше излучение, как бы замыкает его на себя, делая нас почти невидимыми. Кроме того, она защищает от принуждения. В общем, если соединить сетку с источником Потока, например с гриффинстоуном…

Он продолжает бормотать, но я почти не слушаю, так восхищает элегантность придуманной им защиты.

Это же вариант клетки Фарадея, значит он ведет исследования по научной методологии. А ведь считается, что местные не могут пойти в своих воззрениях на природу глубже магической поверхности вещей. Наши социологи годами твердят нам, что занятия магией притупляют «научное чутье». По их теории, он должен мыслить исключительно в категориях блокировки одного заклинания другим, а не рассуждать об общих принципах, на которых основывается вся эта ветвь магии в целом. Ха. Впечатляет. Надо мне тоже обзавестись такой сеткой.

– Конечно, без гриффинстоуна против целенаправленных усилий хорошего мага они не выдержат, – продолжал Коннос, – но именно на этот случай у меня имеется маленький дружок, вот здесь. – Он погладил выпуклую крышку полированного футляра из слоновой кости, который торчал из сумки у него на поясе. – Это заклинание, я сам его написал и назвал заклятием Вечного Забвения. Сильнейшее заклятие противослежения из всех, какие я знаю, но прибегать к нему следует только в крайнем случае…

– Будем надеяться, что нам оно не понадобится, – прерываю его я, сейчас не время для долгих объяснений. – Лучше сними пока сетку. Ненадолго, – поспешно добавляю я, видя, что он уже готов протестовать. – Очи Короля время от времени пытаются подослать к нам шпионов…

– Я не шпион! Разве шпион взял бы с собой жену и детей на такое опасное задание?

– Нет-нет, ты меня не понял. Я знаю, что ты добрый и честный человек, – отважно лгу я. – Дело совсем не в этом. Просто есть заклинания, которые можно наложить на человека помимо его воли, так что он сам себя выдаст. А есть другие, которые взывают к тому, кто ищет, и открывают ему убежище жертвы. Мне нужно испытать тебя сейчас, чтобы проверить, нет ли на тебе подобного заклятия. Другие такие же жертвы, как ты, уже ждут нас там, в том месте, куда я тебя поведу и которое я сделала непроницаемым для любой поисковой магии. Чтобы защитить их, а заодно и нас, я должна проверить тебя.

Коннос смотрит на жену, та отвечает ему испуганным взглядом, но не успевает раскрыть рта, как Ламорак у окна говорит:

– Беда.

Я подбегаю к нему; за спиной я слышу шелест – это встают, готовясь к делу, Таланн и братья.

Солнечная улица выглядит совершенно обычной – ветхие многоквартирные дома в два ряда, а между ними месиво из грязи: два дня назад шли дожди, дорога еще не просохла. Народу почти нет: так, редкие работяги, в основном пешие, пробираются по гнилым деревянным мосткам через грязь, направляясь в Промышленный парк за улицей Мошенников, надеясь найти там работу.

И все же что-то не так. Я хмурюсь: что же? Я уже готова спросить Ламорака, что он видит, как вдруг мне становится понятно: все дело в том, чего он не видит. Исчезли наши дозорные.

В переулке на расстоянии половины квартала от нашего дома пусто, хотя там должен спать на земле пьяница; на крыльце, где раньше сушил свои лохмотья прокаженный, блестит свежее красное пятно, подозрительно похожее на кровь.

Мое сердце пропускает удар. Плохо дело.

– Как? – спрашиваю я. – Как это возможно? Как им удалось подобраться так близко?

Нет нужды уточнять, о ком речь, мы оба знаем: они – это Серые Коты.

Ламорак встряхивает головой и бормочет:

– Заклятье какое-нибудь… не знаю. Я ничего не видел.

– Но ведь я должна была почувствовать натяжение Потока…

– Мы же знали, что так случится рано или поздно, – говорит он, нежно берет меня за плечи, поворачивает к себе и смотрит в глаза. От его кривоватой улыбки я схожу с ума. – Мы с самого начала понимали: когда-нибудь что-то пойдет не так. Может, мне удастся увести их за собой, тогда у тебя будет шанс довести Конноса с семьей до места.

– Ламорак…

– Не спорь, – говорит он и поцелуем закрывает мне рот.

Хари показалось, что его пырнули ножом в яйца, – не потому, что Шанна позволила Ламораку целовать ее, и не потому, что ей явно понравился этот поцелуй. Просто она не удивилась, не отпрянула, значит это уже не в первый раз. Неожиданно безучастно Хари подумал: «Ламорак трахает мою жену».

И все зрители Шанны – и первоочередники, и те, кому по карману только прокат уже использованного кубика, – все это знают. Все испытали это вместе с ней – и с ним.

Сердце Хари задымилось от злости.

Я легонько отталкиваю Ламорака; от его героизма у меня перехватывает горло, хотя это бесполезно, – не время жертвовать им понапрасну. Прибережем героизм напоследок. Я поворачиваюсь к другим.

– Коты здесь, – коротко и жестко говорю я; Коннос с женой вцепляются друг в друга, одна из их дочек начинает плакать; девочка видит, что родители напуганы, другой причины ей не нужно. – Они сняли наших дозорных. Это значит, что мы окружены и они вот-вот явятся сюда, чтобы убивать. Какие будут предложения?

Близнецы обмениваются одинаково хмурыми взглядами, одинаково пожимают плечами, и один – скорее всего, Дак, обычно он более разговорчив – отвечает:

– Мы можем оборонять эту комнату, пока Подданные Короля Арго не придут и не надают им по шее.

Я мотаю головой:

– Подданные еще не готовы выступать открыто. Тем более теперь, когда у нас нет дозорных, никто даже не узнает, где мы. Таланн?

Она потягивается, как кошка, и стремительно щелкает суставами всех пальцев по очереди. Ее глаза вспыхивают неприятно знакомым огнем.

– А что сделал бы Кейн?

Я морщусь:

– Не стал бы отвечать на глупые вопросы.

Таланн – его ярая поклонница, которая надеется когда-нибудь повстречать его живьем; эта надежда – одна из главных причин, почему она со мной. То есть его тень продолжает омрачать мою жизнь. Я понимаю, почему мне показался знакомым ее взгляд, – так смотрел Кейн, когда мы с ним попадали в окружение и наша жизнь зависела только от силы и проворства наших рук. Вот когда он бывал счастлив.

Но я действительно знаю, что на нашем месте сделал бы Кейн: напал первым, смешал ряды врагов, причем в замкнутом пространстве, чтобы не дать им воспользоваться арбалетами, а потом, прорвавшись к свободе, умчался как ветер. Но с Конносом и его семьей мы не можем позволить себе такое – с ними мы медлительнее, а значит, уязвимее. Я смотрю на Ламорака: на его лице написана благородная решимость. Он ждет моего ответа. Да, Кейн не умеет жертвовать собой с той благородной простотой, которая отличает каждый жест Ламорака, но, надо отдать ему должное, он не ждет моего разрешения.

Все смотрят на меня. Одну мучительную секунду мне хочется, чтобы решение принял за меня кто-то другой.

– Значит, так, – веско говорю я. – Я с близнецами остаюсь оборонять комнату. Ламорак, ты уходишь на восток.

– По крышам?

Я мотаю головой:

– Прямо через квартиры. Косаль прорежет стены. Таланн, отправляйся на юг, к реке. Каждый, кому повезет спастись, пусть идет на Хамский стадион…

– О черт! – выдыхает вдруг Ламорак, снова глядя в окно. – Кажется… да нет, точно: это же Берн.

– Граф Берн? – Глаза Таланн вспыхивают. – Сам?

Я снова подскакиваю к Ламораку и, проследив его взгляд, действительно вижу Берна: вон он, на той стороне улицы, стоит, вальяжно прислонившись к серой, давно не знавшей краски стене, прикрывает ладонью огонек сигареты.

Холодок, пробежавший по спине Паллас при виде Берна, потонул в ощущениях самого Хари – ярость затопила его, обжигая огнем. Берн. Руки непроизвольно сжались в кулаки, и он так надавил запястьями на откидные подлокотники просмотрового кресла, что они затрещали. «Берн, ты, ублюдок, ходячий мешок с дерьмом, если бы я был на ее месте… Господи, о боги, о боги, ну почему, почему я не там?»

Да, это действительно Берн, я узнаю его сразу, хотя на нем уже не разрезная бархатная туника и чулки в обтяжку – придворный костюм, который он снова ввел в моду. Он в костюме из плотной саржи, когда-то, видимо, алой, а теперь бледно-розовой, в бурых пятнах, похожих на капли засохшей крови в клубнике со сливками. Узкий кривой меч висит на кожаной перевязи шириной с руку. Черты лица четкие, будто литые, и я даже удивляюсь, что они не сверкают на солнце, как металлические. Широкая зубастая ухмылка пересекает физиономию, как трещина – зеркало.

Сердце уходит в пятки: я слишком хорошо знаю его. Но главное – он знает меня.

Плохо, недостойно так чувствовать, но… в эту секунду мне и вправду жаль, что рядом нет Кейна.

– Перемена планов, – быстро говорю я и поворачиваюсь спиной к друзьям и к людям, за чьи жизни я в ответе. – Ламорак, ты и Таланн ведете Конноса с семьей туда и вниз. – Я показываю на южную стену крохотной квартиры. – Держитесь подальше от лестниц и коридоров. А мы с близнецами прикроем отступление.

Ламорак цепенеет:

– Паллас…

– Выполняй!

Секунду Ламорак смотрит на меня, и его взгляд поет мне песню любви.

Потом он осторожно берет меч двумя руками за гарду, целиком вытягивает клинок из ножен и только тогда активизирует его магию, берясь за рукоять, – зачарованное оружие оживает и заводит свою пронзительную песню, от которой у меня ломит зубы. Воздух вокруг клинка дрожит и плавится, как над прожаренным на солнце тротуаром в жаркий день, и я чувствую, как меч влечет к себе все течения Потока.

Ламорак подходит к южной стене, поднимает оружие на уровень головы и вонзает острием в штукатурку; потом он наваливается на рукоять, и Косаль легко входит в доски, а его песня превращается в визг. Ламорак плавно ведет клинок вниз. Он не пилит стену, а делит ее на части так, будто она из брынзы. Этим мечом он проложит себе путь сквозь все жилые дома до самой реки, если придется: Косаль режет и доски, и камень, и даже сталь, хотя на это требуется время.

Время – вот что нужно обеспечить.

Внизу размахивает руками Берн.

Люди в серых кожаных штанах и камзолах – Серые Коты – выскакивают из всех переулков и устремляются к дому, где засели мы.

Я делаю глубокий вдох, потом по капле процеживаю воздух через губы и снова набираю полную грудь. Пока я при помощи дыхательной техники погружаю себя в мыслевзор, руки сами так и летают от кармана к поясной сумке, от ножен к ножнам, проверяя, на месте ли все мои кристаллы с насечками, сложные узлы из крученой золотой и серебряной проволоки, жезлы, кусочки стекла и пакетики с порошками.

Оболочка Берна – сияющая аура его жизненной силы – горит так обжигающе ярко, словно он какой-нибудь архимаг. Паника поднимается во мне, едва не выбрасывая меня из мыслевзора.

Это невозможно! Берн – воин, а не адепт, он мечник, воспитанный в монастыре, у него нет магии. Никогда не было! Но теперь…

Теперь путаницу разноцветных нитей, которой предстает в мыслевзоре Поток, прорезает луч шириной с два моих кулака, прямой, как стрела, и красный, точно раскаленное железо из горна. Омывая Оболочку Берна, он уходит на юго-запад. Там стоит дом, но простые кирпичи и доски никогда не были препятствием для Потока, а мне известно, что́ еще находится в том направлении. Луч пронзает дома насквозь и уходит в Старый город – на остров посреди Большого Чамбайджена, сердце Анханы.

Этот источник энергии исходит из дворца Колхари. Значит, этот сукин сын черпает… Плевать, что это невозможно, – он берет силу Ма’элКота, черт его дери! Теперь все понятно: и как он снял наших часовых, и почему я не заметила ни малейшего магического напряжения, – сила, которая понадобилась ему для этого, идет издалека, а потому никак не сказывается на здешнем Потоке. Задумавшись, я не сразу вижу, что Берн протянул руки к моему окну, и едва успеваю отпрянуть, когда передо мной взрывается стена.

От грохота закладывает уши, кирпичная кладка превращается в огонь. Я ползу, прикрывая глаза ладонью, свободной рукой нашаривая в нагрудном кармане крохотный амулет из фасетчатого кварца – он изображает Щит. Амулет заряжен, так что у меня сразу начинает колоть пальцы, а мыслевзор показывает мне переплет из сияющих линий на поверхности кристалла. Я с усилием воскрешаю этот образ в своем сознании, стараюсь увидеть его, и у меня получается: решетка из сияющих линий закрывает дыру там, где еще недавно была стена.

Солнце хлещет в дыру, языки пламени лижут ее края; потолок, утратив опору, угрожающе прогибается и рушится, я вижу, как на крыше дома напротив с десяток Серых Котов вскидывают заряженные арбалеты и целятся в меня.

Стрелы гудят, прошивая воздух, и вдруг замирают, дрожа, словно воткнулись в доски. На самом деле они встретились с моим воображаемым Щитом – только он закрывает сейчас дыру. Четверо Котов соскальзывают с крыши по веревкам – изящный маневр, который при обычных условиях привел бы их через дыру прямо в квартиру. Но удар о Щит оказывается таким сильным, что их отбрасывает назад, однако и я при этом едва сдерживаю стон – ощущение такое, как будто мне заехали ногой в живот.

В мыслевзоре мой Щит выглядит как матрица золотистой силы толщиной в дециметр; для нападающих это стена из полупрозрачного стекла с текстурой вулканизированной резины. Через его кварцевую модель течет Поток. Силы здесь много, и я могу держать Щит сколько угодно – точнее, до тех пор, пока буду его видеть. Коты, висящие снаружи на своих веревках, отталкиваются от Щита ногами и опять с размаху бьются в прозрачную стену. Я снова чувствую удар. Больно.

Ничего, пусть покачаются, зато Берн не сможет снова пустить в ход магическую молнию, иначе поджарит и их. Я неспешно встаю, ни на миг не выпуская Щит из виду.

Через плечо, сквозь арку, которую вырезал в стене Ламорак, я вижу Таланн – она опускает в такую же дыру в полу младшую дочь Конноса. Жестом она показывает девочке: «Все хорошо», знаком зовет нас за собой и сама легко прыгает в дыру.

Близнецы взяли доски, которые Ламорак отрезал от стены, и крест-накрест зашили ими входную дверь – снизу прибили к полу кинжалом, а верхние края заклинили под ручку. Это ухищрение, пожалуй, остановит Котов – на секунду.

– Быстрее уходите, уходите! – кричу я парням.

Я брошу эту комнату, уйду через дыру в стене, а Щит перенесу в арку, прорезанную мечом, – нельзя оборонять сразу и дверь, и дыру.

Близнецы уже заканчивают с последней планкой, когда дверь и стена вокруг нее взрываются тучей мелких дымящихся щепок. Братьев отбрасывает вглубь комнаты, где они распластываются на полу, помещение наполняется едким сернистым газом и Котами, которые лезут в дыру из коридора.

Они пришли, чтобы драться.

У них армированные проволокой камзолы, но без кольчуг: акробатические прыжки и скорость – вот их главная защита. Наибольшую опасность они представляют, атакуя малыми группами на открытом пространстве. Здесь, в тесных комнатках и узких коридорах, им негде развернуться – я специально выбрала такой район. Но этого, вполне возможно, будет мало.

Из коридора доносится тенор Берна, звучный, как удар гонга:

– Адепта держите! Он нужен мне живым!

Окровавленные близнецы пытаются подняться. Один Кот бросается на них и тут же расстается с жизнью – меч Яка втыкается ему в горло. Но его вес отбрасывает Яка на пол, и Даку приходится прикрывать брата, стоя на колене. Тут я теряю их из виду – у меня возникают проблемы.

На меня прыгает пара Котов. Я бросаю Щит – в этой сумятице их могло быть и четверо, это ничего не изменило бы – и выхватываю из ножен на левом запястье жезл длиной с палец. Мне едва хватает времени зарядить его прикосновением своей Оболочки – те двое буквально наседают на меня. Жезл в моей руке испускает луч, и он, словно копье, пронзает коленную чашечку одного Кота. Тот падает, зато второй врезается в меня, как атакующий бык, и прижимает к стене.

Плоскостью меча Кот выбивает из моих рук жезл и бьет меня по голове рукояткой. Правда, я успеваю откатиться, так что черепно-мозговой травмы мне удается избежать, но искры из глаз сыплются. Плечом Кот прижимает меня к стене, приставляет острие меча к моему горлу и рычит:

– Ну, предательница, что ты теперь будешь делать, а?

Его самоуверенность понятна: адепты в большинстве своем беспомощны в схватке, а тут перед ним невысокая женщина хрупкого сложения – неудивительно, что он не чует опасности. Но он не знает, что я несколько лет была замужем за человеком, которого не зря считают лучшим из живущих бойцов, – кое-чему я у него научилась.

Я прикусываю язык, и слюна заполняет мне рот. Глубоко вдохнув, я выхаркиваю слюну ему в глаза.

От неожиданности он моргает – всего раз, но мне этого достаточно. Пока его веки скользят сначала вниз, а потом вверх, я успеваю наступить сапогом на его коленную чашечку и сильно надавить. Слышно, как рвутся связки, колено теряет привычную форму. Боль ослепительная, я знаю, и, пока он решает – сначала завизжать, а потом воткнуть мне в горло меч или наоборот, я успеваю вывернуться из его хватки и убежать – он не догонит.

Близнецы уже на ногах, сражаются спина к спине; оба тяжело дышат, оба ранены, но пятеро Котов уже заплатили жизнью за их раны. Дак и Як росли в школе гладиаторов и с шести лет дрались спина к спине; в ближнем бою, да еще в таком тесном пространстве, они непобедимы.

Но вот Коты отступают от дыры в наружной стене, оставляя близнецов неприкрытыми со стороны улицы, откуда в них целятся арбалетчики, и замечают, что их соратник уже не зажимает меня в угол.

Я мгновенно ныряю в мыслевзор. Оболочки противников мерцают, кружево Потока плывет по комнате. В поясной сумке нашариваю колесико размером с медную монетку. Правда, оно не из меди, а из золота и платины. Мои печати горят на нем яркой зеленью молодой листвы. Заклятие прорисовывается у меня в голове сложным орнаментом, когда я подношу колесико ко рту и дую.

Рисунок перед моим внутренним взором ширится, захватывая сначала только мою Оболочку, а потом куски досок и щепки, в которые превратил стену взрыв; их крохотные Оболочки, когда-то яркие, а теперь потухшие, свидетельствуют о том, что когда-то и в них текла жизнь. За секунду я устанавливаю соединение между рисунком силы и поблекшими Оболочками щепок и сливаю их в симпатическое единство со спицами моего колесика. Щепки взлетают с пола, а когда я снова дую в колесо, начинают вертеться вместе с ним.

И вертятся очень быстро.

Они вращаются как пропеллеры, как диски небольших бензопил. Вытянув руку с колесиком вперед, я черчу им знаки в воздухе. Колесо ускоряет ход. Щепки быстрее мчатся по кругу, дублируя каждый оборот колеса. Связь между ними и колесом не даст им остановиться, а я пока использую контроль над Оболочкой, чтобы придать направление их полету.

И я направляю их на Котов. Тонкий вой вертящихся щепок мешается с криками боли и страха: самые крупные осколки древесины обрушиваются на Котов как молоты, и даже те, что помельче, творят немало вреда.

– Назад, идиоты! Назад! – слышу я рев Берна, который зовет Котов из безопасного коридора.

Те кучей бросаются к дыре, где раньше была дверь, а за ними по моему мановению устремляется половина всех древесных осколков в комнате. Вторую половину я, также раскрутив, бросила на соседнюю крышу, чтобы прикрыть близнецов от арбалетчиков и дать им возможность уйти. Все складывается так хорошо, что я на миг даже верю – у нас получится, мы прорвемся.

Вертящаяся древесина воет оглушительно, и мне почти не слышно, как звенят тетивы арбалетов. Через тучи щепок в комнату прорываются лишь две стрелы, и одна из них поражает Дака в голень. Стрела арбалета – это стальной стержень граммов триста весом; вонзаясь на всей скорости в цель, он бьет, как молот; голень Дака трещит, он падает, с криком цепляясь рукой за брата. Як оборачивается, хочет закинуть Дака себе на плечи, и тут в комнату врывается Берн, красный, как опившаяся кровью молния.

Он идет по комнате колесом: с рук на ноги, снова на руки и так дальше, – и наконец останавливается с мечом в руке. Пока я судорожно изменяю вращение колеса и полет щепок, Берн размахивается и обрушивает меч на открытую шею Дака – раненный, тот даже не успевает понять, что Берн уже в комнате. Голова Дака отскакивает, в лицо Яку ударяет струя крови, он воет, как про́клятая душа в аду, пытаясь стряхнуть с себя тело и замахнуться мечом. Но Берн уже перехватил меч для обратного удара, и его острие входит Яку в рот и прорубает затылок.

Секунда – и двух лучших мечников Империи как не бывало.

– Щит. Личный, – бросает Берн.

Вихрь ревущих щепок врезается в него, но поздно: он уже окружен сферой из полупрозрачного материала. Деревянный вихрь разбивается об него и осыпается на пол.

– Научись делать что-нибудь похитрее, – говорит он с улыбкой и описывает своим мечом короткую дугу внутри сферы – от лезвия летят брызги.

Я молча отправляю одну часть летающих деревяшек в коридор, за Котами, а вторую – в стену рядом с собой; щепки, вертясь, крушат доски, производя, как я надеюсь, достаточно опилок, чтобы скрыть меня от чужих глаз. Из коридора доносится дружный вой.

Берн смотрит на меня, нахмурившись, и вдруг его лицо проясняется.

– Паллас! – восклицает он и расплывается в широкой ухмылке – он меня узнал. – Да это же ты! Паллас Рил, задери меня коза, если это не ты! Значит, Кейн тоже где-то рядом? Хотя нет, что это я? Будь он сейчас здесь, был бы с тобой, как преданный пес.

Через дыру в стене я выскальзываю в соседнюю комнату, но он идет за мной.

– Значит, ты одна? Погоди… так это ты? Ты – Шут Саймон? Ты? Мерзопакостный Шут Саймон, Неуловимая Заноза в Лапе Анхананского Льва – это всего лишь гребаная Паллас Рил? Ну, задери меня коза! – Он проводит языком по губам. – А я так мечтал, – говорит он вдруг осипшим похотливым голосом, – так мечтал встретить тебя снова. У меня есть свои планы на тебя, Паллас. И кто знает, вдруг они придутся тебе по вкусу? Если да, то ты, скорее всего, останешься в живых.

Я молча пячусь: пусть болтает. Чем дольше будет болтать Берн, тем дальше уйдут Ламорак, Таланн и семья Конноса.

Его ухмылка становится еще шире.

– Знаешь, даже интересно будет сохранить тебе жизнь. Ведь тогда ты сможешь рассказать Кейну, что я с тобой делал.

Я качаю головой:

– Слабый ход, Берн. Мы с Кейном уже расстались. Ему безразлично, что со мной происходит.

Он рассудительно кивает:

– Вот и ладно. Значит, я просто позабавлюсь.

– Сначала поймай.

После этих слов я, контролируя дыхание, возвращаюсь в мыслевзор, одновременно нашаривая тесемки сумки на поясе. Он фыркает:

– Я уже поймал.

Полированный «бычий глаз» ложится мне в руку, источая дым и собирая вокруг большой узел Потока, пока мое фирменное сосредоточение запускает действие Заклинания. Берн видит дым и с жалостью смотрит на меня:

– Можно быть хорошим магом и глупым человеком, но я никогда не поверю, что это про тебя, – ты же знаешь, что не можешь мне навредить. Этому Щиту придает силу Ма’элКот, сука ты глупая. У тебя нет ничего, что могло бы пробиться сквозь него.

Вместо ответа я кидаю «бычий глаз» ему под ноги – так мальчишки подкатывают друг под друга шарики. И не удерживаюсь от смачной реплики в духе Кейна: слишком у меня разыгрался адреналин, к тому же я не верю, что умру здесь и сейчас.

– До встречи в свободном падении, – говорю я и прыгаю в дыру в полу, которая у меня за спиной.

В прыжке я вижу, как «бычий глаз» взрывается, вышвыривая Берна вместе со Щитом и досками пола сквозь дыру на улицу.

Этаж всего-навсего третий, так что падение его не убьет, а вот поломать пару костей и хорошо встряхнуть может. К тому же новая дырка в полу задержит Котов, – по крайней мере, я на это надеюсь.

Я приземляюсь в квартире этажом ниже и замираю, прислушиваясь: кто-то скулит в углу, под кроватью. Видно, какого-то беднягу напугали огонь и взрывы, а потом еще люди посыпались с потолка. Я пожимаю плечами – вряд ли у него больше шансов спастись в других местах, так что пусть сидит под кроватью.

Я пробегаю поочередно через три прорезанные стены и скоро догоняю своих. Ламорак трудится над капитальной кирпичной кладкой, которая отделяет этот дом от следующего. Кирпич подается туго – волосы Ламорака так промокли от пота, что даже кончик хвоста потемнел. Таланн, прикрывая ему спину, кивает мне:

– А где близнецы?

– Погибли. – Я поворачиваюсь к дыре, через которую пришла, и вытаскиваю из кармана второй кварцевый Щит.

– Как – погибли? – ошарашенно переспрашивает Таланн. – Оба?

Я молчу: мне надо заткнуть дыру новым Щитом, а когда он уже становится частью мира вокруг, в провал на потолке в дальней от нас комнате сыплются Коты с мечами наперевес.

– Да, – отвечаю я Таланн. – Они купили нам время. Надо использовать его с толком.

Дочери Конноса жмутся к матери и безутешно всхлипывают. Пораженный моей новостью, Коннос качает головой:

– Надо было мне сдаться. Это я во всем виноват. Я довел нас до этого.

– Хватит ныть! – грубо обрываю его я. – Мы еще живы, и мы тебя вытащим. Тебя и твою семью. Ламорак – сколько еще?

Жилы вздуваются на его шее, пока он с силой вдавливает меч в кирпич у основания прорисованной им арки.

– Тридцать секунд, – пыхтит он хриплым от напряжения голосом.

– Пятнадцать. Это последний Щит, и я не знаю, долго ли я смогу держать его против Берна.

Коты пинают Щит сапогами, рубят мечами, так что от шума и вибрации у меня кружится голова. Вдруг из передней доносится грохот: они все же нашли вход.

Таланн выхватывает откуда-то парочку длинных ножей и салютует ими мне, ухмыляясь словно безумная:

– Кажется, это за мной.

– Таланн… – начинаю я, но она уже скрывается в передней.

Не зря она поклонница Кейна: в бою Таланн становится сумасшедшей мельницей: руки, ноги, ножи – все так и мелькает в воздухе, разя направо и налево. Вот и теперь из прихожей несутся вопли испуга и боли – Коты явно оказались не готовы к встрече с ней. Я молюсь – хоть бы она успела вывести из строя как можно больше врагов, прежде чем погибнет.

Ламорак выдергивает Косаль из кирпичной кладки и пинает ее ногой. Кирпичи рушатся, и он, не дожидаясь, пока уляжется пыль, помогает Конносу с семьей перебраться на ту сторону. Потом берет меня за руку и притягивает к себе:

– Хватит – этот коридор выведет вас в переулок, по которому вы доберетесь до реки. Иди.

– Ламорак, тебя же убьют…

Он пожимает плечами:

– Либо меня, либо тебя. Но ты сможешь увести семью Конноса в укрытие, а я нет. – Он обводит Косалем вырезанную в кирпиче арку. – Зато я могу долго, бесконечно долго защищать этот проход. А ты, если доберешься до Подданных, пришлешь мне подмогу.

Я хочу возразить, но тут ослепительное пламя вгрызается в мой Щит, и боль рисует узор из черных клякс внутри моего мыслевзора.

Берн идет.

У меня подгибаются колени, Ламорак толкает меня в дыру в стене и говорит:

– Пожалуйста, поверь – я не хотел, чтобы так случилось. Прости меня, Паллас. И вот чем приходится платить.

– Платить? Ламорак…

Но он уже стоит ко мне спиной, перекрыв узкий проход плечами, а Косаль в его руках поет свою песню, кромсая кости и сталь.

– Беги!

Коннос и его жена – меня вдруг охватывает неуместное ощущение неловкости из-за того, что я не знаю ее имени, – уже ждут моей команды.

– Девочек на руки, – говорю я. – Сейчас побежим.

Они хватают каждый по дочке и пускаются за мной, а я уже выбегаю в коридор – слава богу, он пуст. Коридор узкий, длинный, по боковым стенам – двери. Окно в дальнем конце обещает спасение. Мы бежим туда во всю прыть.

У окна я останавливаюсь и выглядываю на улицу.

Серые Коты.

Две группы по пять человек, каждая в своем конце переулка. Их десять, а у меня ни одного бойца.

Коннос видит выражение моего лица.

– Что? Что такое? Они там, да? О боги, это они!

– Мы еще живы.

Я сую руку во внутренний карман туники и вынимаю серебряный ключ. Секунда – и я перехожу в мыслевзор, настраивая его на сияющие печати. Потом сую ключ в замок ближайшей двери, поворачиваю и слышу мягкий щелчок. Я вталкиваю всех внутрь.

Мы оказываемся в двухкомнатной квартире, к счастью совершенно пустой.

– Так, – говорю я, – у нас есть пара секунд, чтобы принять решение. Пока я не творю магию, никто нас здесь не найдет, если только не начнет открывать все двери подряд.

– А ты… разве ты не… – начинает жена Конноса; я впервые слышу ее голос. – Разве ты не можешь сделать нас всех невидимыми или что-то в этом роде?

– Держи себя в руках, – жестко говорит ей муж. – Плащ не работает без магии, а магию засекают все устройства, есть даже люди, чувствительные к ней.

– Но, может быть… – говорю я. – Плащ в сочетании с сильным противоотслеживающим средством…

Он смотрит на меня, вытаращив глаза.

– Дай мне твой свиток.

– Но… но…

За дверью топочут сапоги. Значит, Ламорак погиб. У меня перехватывает дыхание, слезы переполняют глаза, в грудь словно втыкаются раскаленные ножи, от боли я не могу думать.

Я трясу головой так, что слезы брызжут в разные стороны. Плакать буду потом, если выживу.

Вцепившись в тунику на груди Конноса, я рывком поворачиваю его к себе:

– Свиток!

Не дожидаясь ответа, я срываю с его пояса футляр с пергаментом, толкаю Конноса так, что он падает, и, пока он неуклюже поднимается на ноги, откручиваю круглую крышку и вытряхиваю свиток.

– Но я не уверен, что это то, что нужно…

– Есть идея получше?

Я разматываю маслянистый пергамент из кожи ягненка: надписи на нем нанесены золотой краской и мгновенно отпечатываются у меня в мозгу. Я только успеваю погрузиться в мыслевзор и раскрыть Оболочку, а странный колдовской напев уже льется из моих уст. Слова звенят, превращая свет в тьму, звук в безмолвие, а Паллас – в кого-то другого. Остается лишь Хари Майклсон, он сидит в просмотровом кресле Артуро Кольберга, и пот струится по его лбу. Экран, затеняющий глаза, пуст, он слышит лишь свое хриплое дыхание да громкий загнанный стук сердца.