Читать книгу Герои умирают - Мэтью Стовер - Страница 16

Стоны и всхлипы, которые неслись из-за двустворчатых дверей, с неумолимой регулярностью приливов и отливов сменялись воплями непереносимой боли.

Его высочество Досточтимый Тоа-Ситель, имперский Герцог Общественного порядка, примостился на краешке мягкого кресла в передней, откуда, уткнув локти в колени и сплетя пальцы, с нескрываемым презрением наблюдал за новоиспеченным Графом Берном. Герцог старался не обращать внимания на крики в соседнем помещении; не найди он вовремя козла отпущения, мог бы и сам сейчас там орать.

Тоа-Ситель внимательно оглядел Берна с головы до ног, точнее, от копны платиново-белых волос до заляпанных кровью кожаных сапог, голенища которых наполовину прикрывали графские икры, и попытался представить, о чем тот думает, пока они оба ждут решения Ма’элКота перед закрытой дверью Железной комнаты. Граф Берн, стоя у красивого окна, целиком занимавшего одну стену передней, грыз ноготь большого пальца и глядел сквозь огромное стекло на простертую перед ним Анхану.

Герцог обладал чрезвычайно живым, склонным к детализации воображением, но только особого сорта – оно показывало ему лишь то, что существует на самом деле; фантазировать о том, чего нет, он отучил себя давным-давно. Вот почему теперь он без труда представил себе картину, которую Берн созерцал в окно.

Отсюда, с высоты Сумеречной башни дворца Колхари, финансовый район западной оконечности острова, известной как Старый город, выглядит крохотным, но удивительно подробным, словно одна из тех моделей, которые так любит Ма’элКот, – причудливо изукрашенная, тревожно подсвеченная багряным пламенем заходящего солнца. Перед наступлением сумерек светило превращает неспешное течение Большого Чамбайджена в огненный поток, в котором словно сгорают сор и нечистоты Анханы, золотит противокорабельные сети из массивных цепей, натянутые над двумя рукавами реки между крепостями на северо-западе и юго-западе и одной башней на западной оконечности острова. После заката, если ночь выдастся ясной, на берегу Простолюдинов южнее города Чужих будут гореть костры, подмигивая в темноте, словно звезды, притягивая к себе толпы Рабочих – недолюдей и полулюдей, нищих и уличных торговцев. Вечерний звон изгоняет их на тот берег, где они толпятся у костров, чтобы на рассвете вернуться в город по мосту Рыцарей. После захода солнца вход в город разрешен лишь Чистокровным.

Тоа-Ситель подозревал, что мысли Графа Берна устремлены на восток, туда, где такая же толпа течет через мост Дураков на улицу Мошенников, зажатую между Крольчатниками и Промышленным парком. Там толпа разделится на два русла: те, у кого есть деньги, повернут налево, к своим обиталищам – мрачным строениям, примостившимся в тени мануфактур; безденежные повернут направо, искать временное пристанище в Крольчатниках.

Именно там Шут Саймон снова утек у них меж пальцев, и они до сих пор не поймут как.

Уголки губ Берна напряглись, и он так вцепился в ножны, что казалось, кожа на костяшках пальцев вот-вот лопнет. Тоа-Ситель заметил новый меч Берна. Он был шире и длиннее тех, которые Граф предпочитал обычно, так что носить его приходилось за спиной, с торчащей из-за левого плеча рукоятью. Герцог также заметил, что Берна оставила его обычная плавность движений: он был напряжен, а значит, напуган. Впрочем, это как раз не удивляло Тоа-Сителя, как не внушало ему и чувства превосходства над Графом. Сейчас им обоим было чего бояться.

Берн даже не переоделся, идя к Императору: на нем был все тот же пропыленный костюм в пятнах крови, который он не снимал весь длинный день, наполненный изнурительными поисками и погонями, которые не принесли результата. Свежая кровь, засохшая на передней части костюма, принадлежала в основном ублюдку-гладиатору, чью шею Берн перерубил в той квартирке, хотя к ней примешивались и капли, пролитые его людьми, Серыми Котами.

Но ни капли его собственной, вот жалость.

– Терпеть не могу, когда на меня пялятся.

Берн все еще стоял лицом к окну, а в его по-обычному раздражительном и нетерпеливом голосе звучали угрожающие нотки.

Тоа-Ситель пожал плечами.

– Извини, – сказал он без всякого выражения.

– Отверни буркалы, а то недосчитаешься обоих.

Тоа-Ситель язвительно улыбнулся:

– Я ведь уже извинился.

Берн отошел от окна; его светлые глаза пылали.

– Как я погляжу, ты слишком легко извиняешься, пидор бесхребетный.

– Ты забываешься, – буркнул Тоа-Ситель. Не сводя глаз с Берна, он незаметно коснулся рукоятки отравленного стилета в ножнах, который носил на запястье под длинным рукавом. – Не исключаю, что решение Ма’элКота будет не в мою пользу и он отдаст меня в твои руки. Но до тех пор думай, что говоришь, катамит.

Его бесцветный тон, как и слова, заставил Берна побагроветь. Тоа-Ситель нисколько не сомневался, что прямая атака Графа отправит его к праотцам в считаные секунды; он знал, что до своего возвышения несколько месяцев назад Берн был всего лишь разбойником, но таким, чье искусство обращения с мечом вошло в легенду. И все же Герцог считал, что успеет нанести Берну смертельный укол своим стилетом.

Вероятно, эта уверенность отразилась на его лице, потому что Берн вдруг прервал перепалку, сплюнул на пол из бледного местного песчаника прямо под ноги Герцогу и решительно вернулся к окну.

Тоа-Ситель пожал плечами и продолжал смотреть.

Вопли становились громче.

Тоа-Ситель был человеком обычного роста, обычного телосложения, с правильными, но заурядными чертами лица, которое люди забывали, едва взглянув на него; однако за его непримечательной внешностью скрывался острый, проницательный ум. Двадцать три года он служил в Очах Короля, пройдя путь от помощника тайного агента до главы организации. Он был Простолюдином, при рождении получил имя Ситель; приставку Тоа пожаловал ему принц-регент Тоа-Фелатон, вместе с титулом Герцога. В хаосе гражданской войны, целый год бушевавшей в Империи после убийства принца-регента и королевы-дитя, Тоа-Ситель выжил, сумев стать равно незаменимым для всех враждующих сторон. Он не искал личной власти, но неуклонно собирал ресурсы и людей под эгидой той организации, которой служил.

Тоа-Ситель, единственный из Герцогов Кабинета, не только пережил приход Ма’элКота к власти, но и сохранил влияние; новый Император был наслышан о полезности этого человека. Кстати, именно по совету Герцога Ма’элКот выбрал себе этот титул: беспокойная и кичливая родовая знать ни за что не потерпит на троне короля, в котором нет и капли королевской крови, а вот Император – совсем другое дело. Кто знает, может, Императоры все такие: выскочки, которые сначала захватывают власть, а потом правят, опираясь на преданных им военных? В Анхане не было имперских традиций, да и Империей страна стала совсем недавно, причем благодаря все тому же Ма’элКоту и его полководческому дару, который он проявил, служа Тоа-Фелатону.

Именно такую логику следовало внушить представителям наиболее знатных семейств, чтобы те передали ее дальше, своим вассалам. И не важно, поверят они этому сами или нет; их преданность новому монарху обеспечат неусыпные Очи.

Вот так и получилось, что под началом Тоа-Сителя Очи Короля из сборища шпионов и доносчиков превратились в настоящую тайную полицию с почти неограниченной властью и правом самостоятельного принятия решений. Во всей Империи ни Герцог, ни Граф, ни провинциальный Барон не осмеливался шепнуть и слова измены никому, даже своей жене, даже в уединении спальни; люди не зря говорили, что Очи Короля видят сквозь каменные стены.

Но чтобы подавить измену в зародыше, мало знать, что она существует. Знатные роды не зря веками заключали военные союзы, скрепляя их узами крови, – это помогало им защитить себя от произвола властителя Дубового трона; затронуть интересы одного из них значило развязать полномасштабную гражданскую войну. И союзы исправно выполняли свое предназначение, пока Ма’элКот не придумал блистательную военную хитрость: Актир-токар.

Теперь, стоило какому-нибудь Барону хотя бы намекнуть на свое недовольство действиями верховной власти, он вдруг оказывался в числе подозреваемых Актири. Конечно, все до единого союзники несчастного знали, что все обвинения против него – чистая выдумка, но поделать ничего не могли. Охота на Актири скоро затопила всю Империю и подняла такую волну подозрений и страхов, что любой аристократ, осмелившийся поддержать обвиняемого союзника, немедленно сталкивался с горячим возмущением собственных крестьян, вплоть до бунтов, а иногда и с открытым неодобрением родичей и вассалов. Так, один за другим, в тщательно просчитанной последовательности, старые роды рушились, сдавая свои позиции новой знати, и вскоре в окружении Ма’элКота остались лишь те, кто поддерживал каждый его шаг. Напуганные судьбой, постигшей их предшественников, они боялись даже косо взглянуть на Императора.

Но Тоа-Ситель следил не только за настроениями высших слоев анхананского общества; ему подчинялась и Уголовная полиция Империи, он давно и терпеливо прибирал к рукам контроль над преступным миром. Вожаки самых крупных банд Крольчатников уже находились под его влиянием, его люди потихоньку внедрялись в одну шайку за другой. Очи Короля были повсюду, они отчитывались только перед Тоа-Сителем, подчинялись только его приказам. Обладая такой обширной властью, Герцог давно мог стать тайным правителем Империи, но он этого не сделал. Его амбиции не стремились в этом направлении.

Кровавое солнце опустилось за горизонт, напоследок окрасив багрянцем неправдоподобно красивое лицо Берна. Вопли в Железной комнате угасли вместе с солнцем; когда в храме Проритуна ударил большой бронзовый колокол, из-за двери понеслись не стоны, а мрачный, вибрирующий ненасытным желанием нечеловеческий голос, от которого у Тоа-Сителя задрожали поджилки; слова, которые он произносил, ничего не значили для Герцога, его тревожил сам звук, низкий, болезненный, как тычок твердым пальцем в ключицу. Тоа-Ситель вздрогнул и перестал слушать.

Герцог боялся лишь одного живого человека на свете; те сущности, с которыми Ма’элКот вел дела за закрытой дверью, не были людьми. Да и живыми они, строго говоря, тоже не были.

Но голос было трудно игнорировать молча. Тоа-Ситель провел одной рукой по другой, приглаживая вставшие дыбом волоски, и заговорил – главным образом для того, чтобы нарушить тишину передней.

– Один из пленников, Ламорак, все время спрашивает о тебе, – сказал он.

Берн фыркнул:

– Еще бы!

– Вот как? – негромко удивился Тоа-Ситель. – Почему же?

Берн смущенно кашлянул в ладонь и отвернулся. Тоа-Ситель ждал продолжения, глядя на Графа с бесконечным терпением змеи, подстерегающей кролика у выхода из норки. Молчание, подавляемое голосом из-за двери, длилось недолго. Берн фыркнул опять:

– Ну, я забрал его меч, ясно?

– Вот как?

Берн плавным движением вытянул из-за плеча меч. Режущие кромки клинка светились в малиновых сумерках, и Тоа-Ситель услышал исходящее от него гнусавое гудение.

– Зачарованный меч Косаль – слышал о таком?

– Нет.

– А это он. Зачарованный. Накачан магией по самое дальше некуда. – И Берн наклонил клинок, любуясь им в свете заката. – Режет что угодно. А ведь он чуть не убил меня им. Сначала завалил двух моих парней, а когда перед ним встал я, он рассек мой меч надвое, на ладонь выше гарды.

– Как же ты его взял?

– Схватился за плоскости клинка ладонями, а ему врезал ногой по яйцам. – Берн улыбнулся самодовольно, как подросток, и, вытянув руки, несколько раз сжал и разжал кулаки – так кот, залежавшись, разминает лапы. Потом он показал Тоа-Сителю чистые ладони, точно говоря: «Видишь? Меч режет все, кроме меня», а вслух добавил: – Неплохо ходить у Ма’элКота в любимцах.

– Но это не ответ, – заметил Герцог. – Я часами допрашивал его и другую пленницу. Почему он твердит, чтобы мы поговорили с тобой?

– Может, потому, что я его побил, – дернул плечом Берн. – Момент чести между мужчинами. Тебе не понять.

– Ясно, – просто сказал Тоа-Ситель. – То есть мне ясно, что в этом деле есть какой-то момент, который ускользает от моего понимания. Пока ускользает.

Берн фыркнул, описал мечом сложную траекторию, которая завершилась тем, что клинок снова оказался в ножнах за его спиной, и вернулся к окну.

Немного погодя нечеловеческий голос, похожий на раскаты дальней грозы, стих, и раздался громкий хлопок, как будто великан ударил в ладоши. Ма’элКот закончил переговоры.

Берн нерешительно приблизился к двери комнаты – черной глыбе кованого железа с массивным кольцом в виде древнего символа: змеи, пожирающей свой хвост. Кольцо казалось тяжелым, но на самом деле легко ходило вверх и вниз, ударяя в дверь, на что та отвечала низким гулом. Берн замешкался, протянув к кольцу руку, которая вдруг задрожала, как у ветхого старика. Граф бросил через плечо быстрый взгляд: видел ли Тоа-Ситель его слабость.

Тоа-Ситель позволил себе еще одну улыбку.

Вихрь ворвался в закрытую прихожую с такой силой, точно кто-то вдруг распахнул окно, а тихая ночь за ним сменилась ураганом. Ветер толкнул могучие створки двери, и они легко скользнули в стороны со звуком, похожим на отдаленный гул водопада.

– Берн. Тоа-Ситель.

Богатый обертонами голос Императора прозвучал громче храмового колокола, недавно объявившего наступление темноты. Тоа-Ситель не удивился, когда Ма’элКот безошибочно назвал их имена. Он уже привык: Ма’элКот знает все.

– Войдите, мои преданные слуги.

Тоа-Ситель посмотрел на Графа, которого обычно презирал, тот ответил ему неожиданно сочувственным взглядом, и оба переступили порог.

Железная комната была оборудована более ста лет тому назад, в правление Тиль-Менелетиса Позлащенного, последнего анхананского Короля, который баловался чародейством. Стены в комнате были внахлест обшиты листами кованого железа, закрывавшими окна, а швы между ними скрепляли серебряные руны. Железо окружало дверь и еще два места, где была видна оригинальная каменная кладка: магические круги – один на полу, ровно в центре комнаты, другой на потолке над ним.

После смерти Тиль-Менелетиса зал был опечатан: решение принял Совет Герцогов, когда несчастный наследник покойного Короля спятил после ряда неудачных экспериментов. Печати, наложенные самим Манавитаном Серооким, стояли вплоть до того дня, когда их собственноручно снял Ма’элКот.

В северной четверти мистического круга, на алтаре из песчаника, из-за копоти факелов и запекшейся крови давно изменившего свой природный цвет на серый, лежало нагое человеческое тело. Тоа-Ситель знал, кто это: с этим человеком он ел за одним столом, говорил с его женой, гладил по голове его детей; но теперь он запретил себе даже в мыслях произносить его имя.

Над торсом мужчины висела паутина из мокрых подрагивающих веревок. Каждую веревку пронзал серебряный крюк, служивший навершием одной из ветвей орудия, похожего на железное дерево… Но, приглядевшись, Герцог понял: никакие это не веревки, веревки не истекают кровью и не пульсируют в такт биению сердца.

В следующую секунду Тоа-Ситель точно прозрел, и от этого прозрения у него закружилась голова: веревки были живыми внутренностями распятого на алтаре человека. Кишки, вытянутые из его живота сквозь разрез пониже пупка, болтались на крюках, как требуха в коптильне. Желудок Тоа-Сителя подкатил к горлу, и Герцог исподтишка взглянул на Берна: хотел узнать, как реагирует тот.

Граф, подавшись вперед и немного в сторону, вытянул шею, чтобы лучше разглядеть открывшуюся картину.

Император стоял в магическом круге, голый по пояс, словно борец, руки по локоть в крови. Его глаза, черные, как пасмурное небо в полночь, сверкали безупречным блеском, в котором не было ни тепла, ни холода. Кивком он указал на низкий диван у стены и пророкотал:

– Садитесь, а я пока вымою руки.

Графу и Герцогу показалось, будто с ними заговорила гора.

Оба сели, неотрывно наблюдая за Императором, а тот подошел к жаровне: из ее багрового нутра поднимался дым, пропитанный ароматом можжевелового масла, который почти перебивал застарелую вонь, – слишком много крови было пролито в этой комнате когда-то. Ма’элКот только взглянул на жаровню, и пламя, повинуясь невидимому приказу, взметнулось вверх и стало столбом вровень с его макушкой. Он сунул обе руки в огонь, и тот позеленел, как трава; кровь на коже Императора схватилась коркой, потрескалась и стала осыпаться.

Император Ма’элКот, Щит Проритуна, Повелитель Анханы, Протектор Кириш-Нара, Лев Белой пустыни и так далее и так далее, был самым большим человеком, которого Тоа-Ситель видел в жизни. Даже Берн, высокий по обычным человеческим меркам, едва доставал макушкой до кончика умащенной воском бороды Императора. Его каштановые кудри, медно-красные в свете яркого пламени, спадали ему на плечи крупными волнами, тяжелыми, как камнепад в долине Потрясенных Утесов.

Не вынимая из пламени рук, Император тщательно тер ими друг о друга, точно мыл. Его бицепсы перекатывались, словно бочонки, а массивные мускулы грудины, казалось, были изваяны из камня каждый в отдельности и уже потом подогнаны друг к другу, как фрагменты мозаики. Кровь, потрескивая, отскакивала от пальцев Императора, улыбка становилась все шире, обнажая безупречные зубы. Языки огня как будто отклонялись от его пальцев, а он энергично тер их, отскребая последние остатки кровавой корки. Когда он снова обратил взгляд на своих Подданных, его глаза были ярко-синими, как небо на исходе лета.

Император был тем единственным человеком, кого боялся Тоа-Ситель.

– Не трудитесь докладывать, – начал Ма’элКот. – У меня есть новые задания для вас обоих.

– Ты… э-э-э… – Берн выпрямился и отрывисто кашлянул, прочищая горло. – Ты нас не накажешь?

Брови Императора сошлись к переносице.

– А следует? За что же? Как вы успели предать Меня?

– Я… я не… – Берн кашлянул снова. – Я не предавал, но…

– Но Шут Саймон снова улизнул, – ровным голосом закончил за него Ма’элКот, переступил границу магического круга, подошел к дивану и, склонившись над Берном, положил обе руки ему на плечи – так отец готовится наставлять своего малолетнего сына. – Берн, неужели ты так плохо знаешь Меня? Разве Я похож на безумца, который наказывает других за собственные ошибки? Разве Я не был с тобой каждую минуту? Я пока не знаю, что именно сделал Шут Саймон, как он сотворил ту магию, которая все еще плещется внутри каждого из нас. И если Я Сам не могу побороть ее силу, то разве могу Я наказывать тебя за это?

Берн смотрел на Императора снизу вверх, и Тоа-Ситель, к своему изумлению, прочел в его лице желание угождать своему владыке во всем – неожиданное для кровожадного Графа.

– Я только… я не хотел тебя разочаровывать.

– Вот поэтому ты и есть Мое любимое дитя. – Голос Ма’элКота стал почти ласковым. – А ну-ка, детки, подвиньтесь. Дайте-ка Я сяду между вами.

Тоа-Ситель поспешно отодвинулся в угол дивана. Вот что особенно пугало его в Ма’элКоте: он был переменчив, как погода летом. То так глянет с высот своего императорского величия, что поджилки затрясутся, а то вдруг присядет с тобой рядом и заговорит доверительно, как с другом детства на крыльце деревенского дома.

– Меня подвела Моя собственная жадность, – заговорил Ма’элКот, упирая локти в колени. – Я сделал этот дворец непроницаемым для любой магии, кроме Моей Собственной. В горниле Моего желания схватить Шута Саймона закалился тот нож, что теперь трепещет в Моих внутренностях. Луч, соединивший тебя, Берн, со Мной, и стал той фатальной щелкой в Моей броне, через которую Меня ужалила стрела Шута Саймона. Сила, которую Я призвал сюда сегодня, чтобы спросить, как переломить эту магию, смеялась надо Мной. Надо Мной! Она сказала, что магию победить легко, надо только поймать того, кто ее создал. – Ма’элКот медленно покачал головой. Его взгляд был обращен внутрь, словно он наслаждался иронией положения. – А вы это чувствуете? Берн, вот ты видел Шута лицом к лицу – ты помнишь, какой он?

Берн с несчастным видом помотал головой:

– Нет, не помню. Я пытался… Мне кажется, я его даже узнал.

– Конечно узнал, – рокотнул Ма’элКот. – Сегодня Я с самой зари вычислял, кто такой Шут Саймон, исходя из того, что Я знаю всех, кого знаешь ты. Тщетно: догадка едва забрезжит, как тут же вмешается проклятая магия и все испортит. Я пытался прогнать ее заклятием, направленным против нее самой; подбирал инициалы сначала по алфавиту, потом вразброс, и каждый раз Я ждал, что снова почувствую шевеление догадки, но дело всегда кончалось одним и тем же: Я, передо Мной лист с буквами, и ни малейшего намека на то, какая из них вызывала ощущение близкой разгадки, а какая нет. Будь Я человеком, склонным к несдержанности, Я был бы взбешен.

– Однако сейчас ваше императорское величество скорее довольны, – осмелился вставить Тоа-Ситель.

Улыбка, которую обратил на него Ма’элКот, согревала, как солнце, и Герцог, вопреки опасениям, всем нутром откликнулся на ее благодатное тепло.

– Конечно доволен! Наконец-то Я столкнулся с чем-то новым и даже загадочным. Ты хотя бы представляешь, Тоа-Ситель, как редко Мне случается удивляться? Или терпеть неудачу? А уж такого интересного противника, как этот Шут Саймон, у Меня не было со времен Войны Долин. Он как лис, который перехитрил всех Моих гончих. Но у этой проблемы есть простое решение – найти другую гончую, получше.

– Получше? – повторил за ним Берн и нахмурился.

Ма’элКот улыбнулся и титанической дланью обхватил своего любимца за плечи:

– Не принимай метафору близко к сердцу, Мой мальчик. И прошу, не суди Меня строго за оговорку. Мне следовало сказать: гончую, приспособленную к решению именно этой задачи.

– И кто же это? – насупленно спросил Берн.

– Идемте. Сейчас увидите.

Ма’элКот встал и снова вступил в магический круг. Тоа-Ситель последовал за ним сразу, но Берн мешкал, заглядевшись на алтарь с телом.

– Он… э-э-э… кажется, я его знаю.

Ма’элКот ответил:

– Конечно. Герцог Тоа-Ситель, объясни.

Тоа-Ситель сделал глубокий вдох и потупился:

– Его имя Джейби. Думаю, ты его видел раз-другой. Он служил капитаном в Очах Короля. – Тоа-Ситель старался не смотреть на медленно опускающуюся и поднимающуюся грудь Джейби, на пульс, все еще бьющийся в кишках, развешенных на крючьях. – Это он намекнул изобретателю Конносу, что на того готовится донос.

– Вот именно, – одобрительно подытожил Ма’элКот. – И тогда Я решил извлечь из его предательства пользу: Внешние Силы, к которым Я обращаюсь за помощью, обычно приходят на Мой зов голодными. Я был бы плохим хозяином, не предложи Я им… легкую закуску, верно?

Берн с пониманием кивнул.

– Он еще жив?

– Живо только тело, – пророкотал Ма’элКот. – А теперь идем.

Едва Берн встал в магический круг, Ма’элКот положил руки на плечи своих спутников и поднял взгляд к каменному потолку. В считаные секунды, за которые можно лишь успеть перевести дух, песчаник над ними стал прозрачным, превращаясь в призрачное подобие самого себя. Вскоре Тоа-Ситель уже видел над собой гряды облаков и первые ночные звезды в разрывах между ними.

Еще мгновение – и пол ушел у Герцога из-под ног: без малейшего усилия все трое плавно воспарили к потолку и прошли сквозь него. Камень под их ногами тут же затвердел, и Тоа-Ситель обнаружил, что они стоят на парапете Сумеречной башни.

И это была третья причина, по которой Тоа-Ситель боялся Ма’элКота; многоопытного придворного приводило в трепет не столько поразительное могущество властелина, сколько то, что тот умел приводить его в действие без слов и жестов, просто силой мысли. Герцог знал о магии достаточно, чтобы понимать, как нужно сосредоточиться, чтобы выполнить даже простейшую операцию; самые подкованные адепты могли совершать лишь одно действие зараз. Причем для поддержания своих сил почти все они использовали специальные приспособления. Но только не Ма’элКот, – казалось, его сила не знает предела.

Так что Тоа-Ситель дрожал теперь отнюдь не от свежего вечернего бриза.

Внизу ковром из драгоценных камней лежала Анхана: бриллиантовые точки ламп в окнах на переднем плане сменялись крупными рубинами костров на периферии. Ветер доносил обрывки пьяных песен из пивных и звонкие голоса разносчиков новостей – те как раз возвращались в свои конторы за свежей порцией вечерних известий, – а еще ароматы мяса, тушенного с чесноком и луком, и чистый, дикий запах степи, раскинувшейся между столицей и морем.

В западной части небосклона собрались облака и торжественно двинулись на город, в то время как на востоке из-за Зубов Богов едва показалась восходящая луна.

Широко раскинув руки, Ма’элКот запрокинул голову и возвысил голос, заглушая крепнущий ветер:

– Я просил Силу указать Мне того, кто сможет вынуть этот шип из Моей плоти, на того, кто избавит Империю от бунтаря Саймона. Сила нашла ответ в глубинах Моей памяти. Я знал его, хотя и не подозревал об этом. А теперь мы спросим о том же у ветра и увидим ответ, начертанный в облаках! – И он указал на близящийся грозовой фронт. – Глядите, и да явится вам лик Моей новой гончей!

Тоа-Ситель проследил направление, которое указывал палец Императора. Он ожидал увидеть лицо, нарисованное на туче, как на пергаменте. Грозовой фронт кипел и набухал все новыми облаками, которые расширялись, пульсируя, словно живые, и корчились, как Рабы под ударами кнута, и Тоа-Ситель вновь, как недавно в Железной комнате, испытал внезапное прозрение, от которого у него закружилась голова, – он понял, что никакого лица на облаке не будет.

Лицом оказалось само облако.

Беспощадный клинок императорской воли кромсал сердцевину грозового фронта, высекая из тучи лицо человека – огромное, величиной с гору, окаймленное бородкой и коротко стриженными волосами. Рот человека скалился от ярости, молнии полыхали в глазах.

– Забодай меня коза! – Первым не выдержал Берн.

Тоа-Ситель кашлянул и тихо добавил:

– Разве нельзя было просто нарисовать?

Ма’элКот разразился неудержимым смехом, точно подгулявший бог:

– Сила, если ею не пользоваться, выдыхается, Тоа-Ситель. Красиво, правда?

– Э-э-э… а… да, – не сразу нашелся с ответом Герцог. – Красиво. – И продолжал смотреть, трепеща от страха.

Берн хрипло вымолвил:

– Это же Кейн.

– О да, – довольно рокотнул Ма’элКот. – Конечно, это он. Будет в Анхане завтра утром.

– Кейн-убийца? – уточнил Тоа-Ситель, чей почтительный трепет и страх сразу сменились интересом. – Тот Кейн, который убил Тоа-Фелатона?

И он еще внимательнее вгляделся в облачное лицо: ему доводилось видеть рисованные портреты Кейна, довольно грубые и приблизительные, но этот, изваянный из тучи, был настолько точен, что Герцог понял – теперь он узнает этого человека где угодно, причем с первого взгляда. Но туча вскоре поменяла очертания и прямо у него на глазах превратилась в обычный грозовой фронт.

– Мм… да, – вздохнул Ма’элКот. – Тогда он сослужил Мне хорошую службу, сам того не ведая. Твоя задача, Тоа-Ситель, найти его и привести ко Мне во дворец. Брось на ее выполнение все силы Очей Короля, но знай – Кейн может не захотеть, чтобы его нашли. В городе у него есть связи и друзья. Не исключено, что кто-нибудь из них сам придет к тебе, если услышит… Какую сумму люди сочтут привлекательной, но не подозрительно крупной? Предположим, двести золотых ройялов. Так вот, если кто-то услышит, что за информацию о Кейне дают двести золотых ройялов, он может сам рассказать тебе все, что знает. Также отдай распоряжение констеблям, пусть ловят по улицам людей для ритуала Перерождения: там, где терпит провал умысел, порой преуспевает удача. Может, Кейн случайно попадется нам вместе с другими. К закату завтрашнего дня он должен быть во дворце.

– Вознаграждение в двести золотых ройялов, – повторил Тоа-Ситель и кивнул. – Он уже в городе?

– Нет. Где он, я не знаю. Но завтра, через два часа после восхода солнца, он будет здесь.

– Это пророчество?

Ма’элКот улыбнулся:

– Магия. Я для него сейчас как привязанный под деревом козленок для тигра. Он придет.

– Но… – нахмурился Тоа-Ситель, – если он в тысячах лиг отсюда, то…

– Хотя бы и в миллионах, – ответил Ма’элКот. – Даже за стеной Смерти ему не скрыться от Моего притяжения. Ты, Тоа-Ситель, просто человек, с завязанными глазами ковыляющий по узкому коридору Времени; Я – бог, и Время лежит в Моей ладони, точно тряпичный мяч в ладошке ребенка. Реальность подчиняется Моему удобству. Будь Кейн даже в тысяче лиг отсюда, месяцы назад он уже ступил на тот путь, который приведет его ко Мне. И если бы сегодня Я выбрал не приводить его сюда, то месяцы назад он принял бы решение остаться. Понимаешь?

– Вообще-то, нет, – признался Тоа-Ситель. – Если ты… гм… влечешь его с такой силой, то почему мы должны искать его, словно вора? Разве он не придет к тебе по своей воле?

Улыбка Ма’элКота сделалась снисходительной.

– Он может прийти ко Мне по своей воле. А может быть, его придется тащить сюда силком. Вот почему Я дал тебе такую задачу. Так или иначе, но он придет; зов не останется без ответа. А каким путем – не важно.

Тоа-Ситель нахмурился:

– Если твоя магия так сильна, то почему ты не можешь просто притянуть к себе Шута Саймона?

– Именно это Я и делаю, – сказал Ма’элКот. – Но чем меньше Я знаю о нужном Мне человеке, чем хуже Я представляю Себе его облик, тем дольше приходится звать. Кейн – всего лишь необходимый компонент, он как кристалл или пригоршня серы, без которой не работает заклятие. Стоит Мне получить его, и Шут Саймон сам явится ко Мне, притянутый Кейном, как железо – магнитом.

Пока шел этот разговор, Берн стоял, сложив на груди руки, и смотрел на город, надув губы, как обиженный ребенок. Вдруг он выпалил:

– А мне что прикажешь делать?

Ма’элКот повернулся к Графу, и его улыбка померкла.

– А ты возьмешь выходной.

– Что?

Вены на лбу Берна вздулись, он хватал ртом воздух, словно не мог решить, заплакать ему или вцепиться Императору в горло.

– Берн, сделай, как Я тебе велю, – продолжал Ма’элКот ласково, но твердо. – Я прекрасно знаю о вашей с Кейном вражде; отчасти Я Сам был ее причиной. А еще Я знаю, что первая встреча может оказаться последней для одного из вас. Поэтому возьми выходной, расслабься, порадуйся жизни. Иди в город Чужих; пей, играй, распутничай. Только в Крольчатники не ходи – там у Кейна друзья среди Подданных Короля Арго, и он, скорее всего, там появится. Забудь Шута Саймона, Серых Котов, забудь государственные заботы. И Кейна забудь. Если ты встретишь его, пока он будет на Моей службе, то будешь обходиться с ним так, как одно возлюбленное Дитя Императора обходится с другим, – с почтением и вежливостью.

– А потом?

– Когда Я получу Шута Саймона в свои руки, судьба Кейна перестанет Меня интересовать.

– Ладно, – сказал Берн и поспешно перевел дух. – Ладно. Прости меня, Ма’элКот, но ты знаешь… ты знаешь, что он сделал со мной.

– Я знаю, что вы сделали друг с другом.

– Но почему Кейн? В смысле, он что, особенный?

Тоа-Ситель насторожился – в голосе Берна он услышал кое-что сверх обычной раздражительности и удивленно подумал: «Ба, да он ревнует!» Старательно сохраняя нейтральное выражение лица, Герцог сделал себе ментальную зарубку: проверить, нет ли между Императором и его фаворитом иных отношений, кроме чисто политических.

– Пока не знаю, – отвечал между тем Император. – Однако карьеру он сделал впечатляющую. – И, пожав плечами, он опустил свою тяжелую длань на плечо Берна. – Не исключено, что его главное достоинство вот в чем: он единственный на свете человек, который сошелся с тобой в поединке и выжил.

Призрачная улыбка согрела тонкие губы Графа.

– Только потому, что бегает, как чертов кролик.

Ма’элКот обнял Берна за плечи и испытующе заглянул ему в глаза:

– Но ты стал другим теперь. Мои дары тебя изменили. И он больше не убежит от тебя.

Берн протянул руку и погладил эфес Косаля; меч отозвался грозным звоном, слегка приглушенным ножнами.

– Ага. Теперь-то конечно.

Ма’элКот скосил на Тоа-Сителя серый, будто стальной, глаз:

– У тебя сегодня много работы, Герцог. Я отпускаю тебя.

Тоа-Ситель не успел рта раскрыть, как его ноги провалились в камень. Ма’элКот и Берн, стоя на твердом полу, без всякого выражения наблюдали за его спуском. Герцог слегка вскрикнул, проваливаясь вниз целиком, и последнее, что он увидел, прежде чем его глаза ушли в камень, был жест, которым Ма’элКот привлек голову Берна к своей обнаженной груди.

Таинственная Сила бережно опустила Тоа-Сителя на пол в центре магического круга. Герцог провел ладонями по рукавам, стряхивая с них воображаемую каменную крошку, и посмотрел в потолок. Все тот же гладкий камень.

Герцог негромко хмыкнул и потряс головой. Потом, неслышно ступая, подошел к алтарю и поглядел на Джейби – человека, которого он, можно сказать, положил туда своими руками. Тот еще дышал; Герцог долго глядел на него, наблюдая, как кровь пульсирует у него в кишках в такт ударам сердца; вдруг сердце несчастного забилось сильнее, пульс участился, потом сбился и замедлился почти до полной остановки.

Джейби был другом Герцога – старым, преданным другом. Преданность друзьям и стала его главной ошибкой: кроме Тоа-Сителя, он дружил с Конносом. И поставил дружбу выше долга. Сделал выбор хорошего человека.

Выбор мертвеца.

Преданность друзьям стоила ему не только жизни. В ушах Тоа-Сителя все еще звенел его крик, полный боли и ужаса, – этот крик послужил наживкой, на которую должна была клюнуть Внешняя Сила, чтобы Ма’элКот смог повязать ее своим заклятием. Герцог не был уверен в том, что его умирающий друг целиком здесь, – кто знает, быть может, какая-то его часть, воя от нестерпимой боли, скитается сейчас в невообразимом аду, обители Внешней Силы.

Но правды уже не узнать, а этот дышащий труп отслужил свое и больше не нужен Ма’элКоту. Тоа-Ситель, возможно, был не таким хорошим человеком, как тот, кто лежал сейчас перед ним, но все же он был человеком и не мог отказать другу в последней милости. Конец все равно близок, значит не грех подтолкнуть его чуть-чуть.

Ласково, но твердо Тоа-Ситель зажал нос Джейби пальцами одной руки, а вторую положил ему на рот.

Джейби не противился. Его грудь поднялась, снова опустилась, и он умер, не издав больше ни звука.

Тоа-Ситель вытер руки о штаны и вздохнул. Да, его ждет работа.

На пороге он оглянулся, взглянул на каменный магический круг сначала на полу, потом на потолке и снова хмыкнул.

Прошлого Повелителя Анханы он пережил. Удастся ли пережить нынешнего, вот загадка.