Читать книгу Он вернулся - Михаэль Кондратовец - Страница 6

Утром Германа никто не встречал. Он спустился из вагона на почти пустой перрон (охотников выходить здесь было не много) и, оглядываясь по сторонам, проводил поезд, который тоже не желал надолго задерживаться в этом городе. Не зная, чем занять ожидание, Герман решил набрать Ксюшу, чтобы выяснить, как там у неё с ногой, но телефон опередил – звонил ВВ, который велел взять такси и ехать в Казённый переулок, где располагается здание следственного изолятора.

«Ничего за пятнадцать лет не изменилось», – думал Герман, рассматривая из окна машины знакомые улицы.

Но, на первый взгляд, изменилось многое: появились яркие витрины, и занавески на посветлевших окнах были выстираны, и ухабистую булыжную мостовую закрыл ровный, свежий асфальт. Однако Германа было не обмануть. Он знал, что это – лишь декорация, и эти улицы по-прежнему – то круто, то полого, – спускаются только вниз, и сходящий по весне снег счищает с них тонкое покрытие, обнажая старую, укоренившуюся кладку, которая никак не хочет упокоиться в своей гудроновой могиле, и поэтому каждый год приходится начинать работы заново, чтобы припудрить эти вздутые волдыри.

Сразу за привокзальной площадью начинался знаменитый на весь город Силикатный. Не зная подробностей, Герман забрёл в этот район однажды и в буквальном смысле оказался ограблен – отняли карманную мелочь и приказали принести назавтра ещё тридцать рублей, иначе его найдут и изобьют палками. Герман был настолько напуган, что, и вправду, хотел просить у мамы эти деньги, но вовремя вмешался Саня, который пошёл и до синевы выкрутил ухо главарю местных хулиганов. Вернувшись, Саня запретил Герману ходить в ту сторону, да Герман и сам не собирался этого делать.

Выезжая из Силикатного, машина свернула вправо. «Благословен буде наш славный град Крестов!» – прочёл Герман на большом рекламном щите и подумал: «Наверняка скрывают этой безвкусицей какую-нибудь гадость», – и, в общем, не ошибся. Машина въехала в длинный сырой тоннель под железнодорожными путями и тут же по самое брюхо увязла в глубокой вонючей луже. Герман с досадой пожал плечами. «Дальше никак. Только пешком», – сказал водитель, показывая, где можно безопасно пробраться по краешку.

ВВ ждал у входа:

– Вот смотри, раньше один барак стоял. Коровник. Стыдно было там арестованных содержать. По 20 человек в камере. Бытовых условий нет, тесно, спят по очереди. Моральный климат ужасный: азартные игры, нецензурная брань, песни блатные. Настоящий рассадник. Никакого исправления. Никто не исправлялся. А теперь – три новых корпуса построили. Современные здания. Единый архитектурный ансамбль. Места всем хватает. Везде евроремонт, горячая вода, трёхразовое питание. Можешь в библиотеку записаться или к психологу на приём. Молодцы, все условия для исправления создали.

– Вы меня уговариваете?

– Я тебя успокаиваю. Ты ведь переживаешь: как там брат? Может, он голодает. Может, ему холодной водой умываться сложно. Может, он привык дома – душ, тёплая водичка, мыло, шампунь, пахнет приятно. А тут – тюрьма. Может, антисанитария – грязь, мухи, тараканы, крысы. Ты ведь не знаешь, что внутри. А я тебе сообщаю: здесь – не коровник. Всё для людей сделано. Прибываешь, тебе сразу набор, как в отеле: постельное бельё, зубная щётка, туалетная бумага… Всё дают. Лишь бы исправлялся.

– Сколько Саню продержат? Есть прогнозы?

– Прогнозы – оптимистичные. Хорошие прогнозы. Дело расследуется быстро. Следователь молодой, хваткий, затягивать не намерен, на контакт идёт. Свидание разрешил, подпись поставил, отнёсся с пониманием, – ВВ достал из портфеля бумагу. – Вот. Всё чёрным по белому, с печатью. Покажешь это дежурному, свой паспорт, потом – прямо по коридору, а там всё скажут.

Герман рассчитывал, что свидание будет, как в фильмах – мимикрирующий под дешёвый кафетерий интерьер, в котором их с Саней оставят наедине, и можно будет спокойно поговорить и воспользоваться кофейным автоматом. Герман был бы не против чего-то горячего и сладкого, потому что не завтракал с утра. Он уже шарил в карманах, вылавливая оттуда мелочь и прикидывая, хватит ли её на двоих. Но никакого кафетерия и в помине не было.

Помещение больше напоминало морг – белое, сплошь кафельное, гулкое, отцокивающее каждый шаг. По оси оно было рассечено стеклянной стеной, превращающей недосягаемую его часть в зазеркалье. По обе стороны стекла выстроились как бы отражающие друг друга ячейки телефонных недокабинок – трубки, банкетки, столешницы и фанерные закрылки, имитирующие приватность.

Герман обратил внимание, что в этом здании все объявления начинались со слова «Запрещено». В комнате свиданий, например, запрещалось общаться с арестованными посредством жестов и надписей, поэтому при входе у Германа изъяли ручку и блокнот, которые он приготовил на всякий случай.

– А если я захочу послать воздушный поцелуй? – невинно поинтересовался Герман.

– Свидание будет прервано, – ответили ему.

Спустя пару минут в зазеркалье появился конвойный, похожий на гоблина – приземистый, лысый, с подвижным лицом. Дверь в кафельной стене распахнулась, и он на коротких ножках выкатился из тёмной норы коридора, жмурясь на яркий свет. Попривыкнув, достал из кармана несуразные очёчки, подышал на них, водрузил на нос, осмотрелся, несколько раз сменив гримасу, и махнул кому-то рукой, мол, заходи.

Следом вошёл Саня – бледный, растерянный, в чужом спортивном костюме. Гоблин повернул его лицом к стенке; обыскивая, прохлопал по бокам и карманам и, ничего не обнаружив, отпустил и, широко расставив ноги, по-ковбойски заложив пальцы за брючный ремень, утвердился в центре этой комнаты, пружинисто покачиваясь на носках.

Увидев через стекло Германа, Саня сразу понял, куда его привели, собрался, сел на неудобную банкетку, уродливо прикрученную к полу, и взял трубку:

– Мелкий, привет.

Голос брата звучал тихо, будто пробирался с другого края вселенной, лавируя между помехами, радиоволнами и чьим-то сопением.

Герман улыбнулся через силу.

– Не вздумай расплакаться, – сказал Саня.

Герман снова улыбнулся и начал рассказывать:

– Ксюша тоже хотела приехать. Но подвернула ногу прямо на перроне – упала на колено. Я сначала к ней, но она велела садиться в поезд.

– Опять эти свои шпильки надела? Что с коленом?

– Не знаю ещё. Сказала, что все деньги из фирмы вынула, чтобы адвоката нанять. Он хоть что-нибудь делает?

– Что-нибудь делает. Мне отсюда особо ничего не видно. Передачу вчера принёс – спортивный костюм и еды всякой.

– Он сказал, что вас тут норм кормят.

– Да, котлеты дают. Потом догоняют и ещё дают, – усмехнулся Саня и каким-то неудобным движением, не разжимая кулака, рукой поправил спадавшую на глаза чёлку.

– Я так и подумал, что врёт. Зачем Ксюша его наняла? Он же неадекватный.

– Нет, он нормальный. Слушайся его.

– Хорошо.

Герман немного помолчал, через стекло глядя на гоблина-конвойного, который не считал нужным скрывать свой интерес к разговору, и продолжил:

– Рыжий отжёг – покусал ветеринара. Я его Марье Михайловне на время отъезда пристроил.

Саня в ответ кивнул, отчего чёлка снова съехала на глаза, и ему пришлось откинуть её таким же странным способом – не разжимая кулака.

– У тебя рука болит? – предположил Герман.

– Нет, – ответил Саня. – Помнишь кладбище домашних любимцев?

Герман помнил.

Это было «на даче» – именно так предпочитали говорить родители, хотя никакой дачи там никогда не было. Обычный земельный участок, отданный под коттеджную застройку. Находился в нескольких километрах от Крестова на месте лесной вырубки. Пеньки и куча мусора выше человеческого роста; ни водопровода, ни электричества, зато стоило копейки, поэтому и было приобретено с перспективой поставить собственный дом, чтобы обосноваться здесь окончательно.

В этот день родители показывали Герману и Сане новые владения и заодно прикидывали, что нужно сделать: выкорчевать, избавиться от этого мусорного Монблана (мамино выражение), огородить, потом – грядки, фундамент и так далее. Погода стояла промозглая, низкие тучи время от времени проливались дробью холодного дождя. Герману здесь не нравилось. Родители уверяли, мол, будет круто, особенно летом, когда тепло и солнечно, и вокруг много зелени, и совсем рядом чистое озерцо. Но у Германа в голове не складывалась эта пасторальная картинка. Он видел только пустырь с пеньками (откуда взяться зелени?) и не видел поблизости никакого озера, но уже представлял, что, если оно есть, то добираться до него придётся просёлком по колено в грязи. И вообще, как долго будут облагораживаться эти пенаты? Герман считал, что вместо уютного дома здесь годами будет мариноваться в запахе сырого цемента недостроенная кирпичная коробка. «Ну, не всё так печально, – смеялся отец, выслушивая это нытьё. – Если походишь по опушке, насобираешь дикой земляники». Но никакой земляники Герману не хотелось. Ему хотелось скорее домой, и ещё этот тихий, повторяющийся писк иголочкой покалывал его в уши. «Я ничего не слышу, – сказал отец. – Может, сверчок?»

Но это был не сверчок. Герман слухом уцепился за тонкую нить звука, пытаясь определить, откуда она тянется. Внимательно вслушиваясь, с какой стороны откликнется, он осторожно подёргивал эту ниточку, опасаясь порвать, потому что писк с каждым разом звучал всё слабее. Со стороны леса? От дороги за спиной? От того корявого пня?

Писк шёл со стороны мусорной кучи. Герман подошёл ближе и на самой её вершине разглядел пакет. Пакет зашелестел, зашевелился, запищал громче, и Герман сразу понял, что там такое, побежал, начал карабкаться вверх, спотыкаясь и оскальзываясь, а писк подгонял, умоляя двигаться быстрее, а сзади уже кричала мама, призывая слезть с «этого Монблана» и обещая кару небесную за испачканные коленки. Тут кто-то схватил Германа за куртку, Герман заупирался, но, услышав «Мелкий, я сам», поддался, сполз вниз и наблюдал, как Саня в несколько прыжков взлетел на вершину мусорной горы и разодрал бунтующую плаценту пакета. Котята.

Пятеро маленьких котят. Четверо были уже мертвы. Их меховые тельца закоченели в неестественных позах, и было видно, насколько мучительно этим крохам пришлось умирать. В живых оставался пятый – рыженький, мокрый, до слёз жалкий и до смерти перепуганный. «Как они здесь оказались? Что за человек их сюда привёз?», – думал Герман, рассматривая спасённого найдёныша, свернувшегося в комочек у брата за пазухой, где было тепло, сухо и безопасно.

«Кладбище домашних любимцев, – обозвал Саня купленный участок. – Продайте его на фиг».

«Не хочу жить на кладбище», – согласился Герман.

«Не выдумывайте», – ответила мама.

«Да, Саня, не нагнетай», – попросил отец.

– Рыжий потом долго не мог поверить, что еда больше не кончится, – вспомнил Герман, сразу не сообразив, к чему весь этот разговор.

Саня отрицательно помотал головой («Ответ не верный».) и снова поправил волосы, не разжимая кулака. «Да что у него с рукой?», – подумал Герман.

– Ты там прячешь что-то? – догадался он вслух и увидел, как брат напрягся пружиной, приложил палец к губам, мол, тихо ты, потом воровато оглянулся, но было уже поздно – гоблин заметил.

На своих кривых ножках конвойный подбежал к Сане и отобрал телефонную трубку. В помещении раздался дребезжащий звонок. На стене зажглась красная лампочка. Механический голос заезженной пластинкой стал повторять, что свидание окончено… окончено… окончено. Гоблин, пыхтя и сверкая очками, потянул Саню за локоть, чтобы вывести вон. В подмогу уже появились другие конвойные, готовые валить на пол и вязать верёвками. Саня оттолкнул гоблина и, разжав кулак, приложил ладонь к стеклу так, чтоб её хорошо видел Герман. Но Герман в поднявшейся суматохе смог разглядеть совсем немногое: испарина на папиллярных линиях, полустёршаяся надпись и неразборчивый почерк брата. «Как курица лапой, блин!» – расстроился Герман, который из трёх написанных на ладони слов успел прочесть только одно – «СРОЧНО!», и всё – Саню увели, уволокли в тёмный зев коридора. Дверь, клацнув челюстями, захлопнулась, и казалось, будто по зданию вот-вот прокатится звук сытой отрыжки.