Читать книгу Дом Фауста - Михаил Дынкин - Страница 7

Остаются кротовые норы дневных сновидений,

провалы казённых комнат,

огрызок яблока на потрескавшейся столешнице,

неверный свет в забранном решёткой окне.

Человек сидит в кресле, силится вспомнить, но что?

Тополиный пух летит старику в лицо,

мальчик чихает, мать ведёт его в зоопарк, смеётся.

Но в их городке не было зоопарка,

но мальчик рос в детском доме,

но старик не видел своих настоящих родителей

(и ненастоящих тоже не видел).

Остаются ложные воспоминания,

прозрачные стебли рук на подлокотниках кресла,

сиделка, похожая на Мойру,

Танатос, похожий на санитара.

Остаётся меланхолический бегемот

в тополином пуху,

пятнистая башня жирафа,

чёрно-белые мячики панд.

Они сидят, колени плотно сжав.

Их головы мерцают в лунных нимбах,

тела на удивление прозрачны,

там снег, поля, железная дорога,

стремительные змеи поездов.

Они сидят, в себя погружены

настолько, что выталкивают дубли

(так Архимед выталкивает воду

из ванны или что там у него).

Всё происходит медленно и быстро:

сначала ты пускаешь пузыри

в сосудах сообщающихся комнат,

потом плывёшь по воздуху, идёшь

едва ли не по головам сидящих.

Они смеются (смех похож на клёкот),

претерпевают ряд метаморфоз.

То трилобита видишь ты, то крокус,

то морду тигра, то павлиний хвост.

Я был последним в списке кораблей —

смотри альтернативный (чёрный) список;

вёз на себе мешки с мукой и рисом,

ножи и пилы, лис и соболей.

Что греки мне и что мне Илион —

земля-фантом в мозгу слепого барда?

И всё-таки я плыл туда сквозь сон

на всех парах (в хвосте эскадры, правда).

Мне жуток грохот водяных столбов,

хотя, возможно, я и сам химера,

скользящая из головы Гомера

в иллюзион сознания Рембо.

Над страной лотофагов летит истребитель парфянский,

исчезая с радаров made in Поднебесная, он

держит по ветру нос, в облаков замотавшись портянки,

раздвигая крылами воздушную толщу времён.

Он летит и летит в предвкушении звёздного часа,

с человеком внутри или, может быть, это фантом…

И навстречу ему перехватчики хеттские мчатся:

«Смертоносная молния» и «Громовой фаэтон».

Чёрным дымом окутаны, падают оба на землю.

Где-то лает зенитка. Нацисты штурмуют Коринф…

Говорю тебе, время – всего лишь обманка, лазейка;

истребитель парфянский, кружащий над падалью гриф.

Там, где небо шумит ветвями, листву теряет,

где шатаемся мы, что тени, тела чужие

подбирая по ходу действия, примеряя,

ведь недаром их по периметру разложили.

Может, это реинкарнация, может, это

коллективное сновидение, всплески майи.

Иногда мимо нас проносится поезд света,

светофоры за озарения принимая.

Золотые его вагоны битком набиты,

пассажиры в сиянье окон руками машут.

Иногда по переплетающимся орбитам

пролетают сквозь плотный воздух цилиндры башен.

Это значит, что где-то рядом портал Дуата.

Человек с головой шакала кивнёт, исчезнет…

Возвращаемся ли туда мы, идём обратно,

только небо звенит осколками ржавых лезвий.

Заходи, милый друг, в теремок.

Обменяйся с Хозяином снами.

Скоротай вечерок, вечерок,

как его коротаем мы сами

по колено в крови и любви

под хозяйским заботливым взглядом.

Он берёт за постой не рубли,

но застигнут врасплох снегопадом,

волчьей стаей, предательством, ты

говоришь: «Торговаться зачем мне?»

Распускаются души-цветы

за беседою нашей вечерней,

за последней из наших бесед…

Посмотри, мы уже исчезаем.

Это вовсе не страшно, сосед.

Это просто зевает Хозяин.

Оттого что мир не вполне реален,

правит представленье в нём, а не воля,

говорит с улыбкою старый рабби

и качает белою головою.

Сам подумай (рабби прихлопнул муху,

чтоб проиллюстрировать этот тезис),

человек рождается в смертных муках,

а едва осмотрится, в землю лезет.

Мы сидим на стульях под мощной пальмой,

созерцаем вихри из Сефиротов.

А в зените солнце плюёт напалмом.

В полдень даже озеро пахнет потом.

В полдень даже тени спешат укрыться,

под навесом ползают и дымятся.

И летают ангелы, птицелицы,

над водой озёрною. И паяцы

из рогаток лупят по ним, а толку?

И встаёт учитель мой (или кто он?),

становясь невидимым (смех и только),

и срывает литеры с веток Торы.

Не важно, кто я. Важно – где я.

Что это – матрица, идея,

галлюцинация, кино?

Представь, Теург включает ящик

и видит мир ненастоящий,

где все мы умерли давно,

но продолжаем тяжбы, дружбы;

позавтракав, идём на службу,

испытываем похоть, стыд,

перебинтовываем раны,

пока зевает у экрана,

да что зевает – просто спит

потусторонний наблюдатель

в своей космической кровати,

набив сферический живот…

Иерофанты и профаны,

мы в брюхе у Левиафана.

Изображение плывёт

и очертанья Ниневии

размыты. Впрочем, башни, рвы и

внушительный фрагмент стены

всё ближе… А потом всё дальше.

Не разберёшь – экран погашен,

Теург ли, выспавшись, темнит?

Внутри кита мерцает Ниневия,