Читать книгу Сны о России - Михаил Дорошенко - Страница 20

– Я Префистофель, господа.

– Префи… ктофель?

– Префистофель.

– И что?

– Ничего, ровным счетом ничего. Выпью с вами мальвазии и назад удалюсь.

– В пре… исподнюю?

– Помилуйте, вы меня с кем-то спутали! Дверь за пламенем в камине. Я оттуда.

– Что там за дверью?

– Коридор.

– Куда он ведет?

– В никуда.

– Стало быть, вы ниоткуда. Зачем к нам пожаловали?

– Побеседовать с вами, господа.

– Что-нибудь принести с того света с собой вы не могли бы, господин Префи… как там вас дальше, не помню?

– Фистофель. Мальвазию, если хотите. Огненный напиток, господа.

– Кто вы есть? Откуда родом?

– Я был никем, а стал кой-чем. Я – пребыватель, господа, от слова «пребывать», я тот, кто вечно пребывает здесь и там – во всех местах одновременно.

– Вас кто-нибудь нанял или вы сами по себе?

– Я не сам по себе, а от вас к вам явился развлечь. По контракту.

– Что-то вы, господин Префистофель, путаете. Мы вас не нанимали.

– Не нанимали, да, но желали эдакого шута: поговорить, поспорить, попенять за глупость, да свое остроумие показать.

– Ну да, свое, а ты сам нас держишь в дураках.

– Я – ваше зеркало, господа.

– Кривоватенькое из тебя зеркало получается, голубчик.

– Коли рожа кривая, так в моем зеркале красавец, а ежели сам по себе красавец, то и урод.

– Да ты нас вздумал оскорблять!

– Мне заплатили.

– Кто тебе заплатил, признавайся.

– Вы, господа, и заплатили. Своим разговором, беседой, так сказать.

– Так ты нас самих выставляешь шутами. Убирайся, откуда явился, мерзавец!

– Да, я – таков, господа. Но всех предупреждаю: не общайтесь со мной, я – мерзавец. Бесполезно, однако: всех тянет ко мне, как к удаву. Благодарю за беседу, господа. Уже ухожу.

– Господин Предиктофель, погодите.

– Я вновь к вашим услугам, господа.

– Любезный Прекартофель, давайте-ка продолжим разговор. Я проснулся однажды на дереве с дамой в обнимку. Что скажите вы на сей счет?

– Я преследовал даму однажды Она от меня на дерево, вроде как вы, в вашем сне. Я за подол ее платья схватил. Она оставила у меня платье в руке и взобралась еще выше. Висит рядом со мной, грудь выпятила, глаза прищурила и мурлычет. «Дай руку, – говорит мне, – жизнь моя!» Я прыгнул на нее, господа, как леопард. Очнулся под деревом в обнимку со свиньей, но не с простой, а с… необыкновенной! В одном копыте у нее был бокал, а в другом – блюдце с бисером. Перед нею стояло зеркало, и она в него смотрелась.

– Ну и заврался же ты, голубчик. Полагаю, такого не бывает даже там у вас… незнамо где.

– Я специально рассказал такое, чтобы меня было чем попенять. Ежели у вас на деревьях дамы развешаны, как вы изволили мне заявить, то у нас в салоне на потолке кавалеры располагаются с дамами и там соответствуют друг другу.

– В каком салоне, Префистофель?

– Безо всякого был места пребывания салон.

– Скажи-ка, милый Предистофель, а что о нашем свете говорят на вашем свете, так сказать?

– Наш свет на вашем свете, господа, но вы его не замечаете – подчас. Я огненного ангела сподобился увидеть по пути из Петербурга в Пятигорск. Он обернулся и превратился в оборванца с зеркалом овальным на спине.

– Какой же это ангел, ежели в зеркале солнце отражалось. Вы – мошенник, милейший, и самозванец к тому же.

– Я – да! Но не само-, а вами званный.

– В ваших историях слишком много зеркал, господин Префистофель.

– Разбить прикажите все зеркала или казаться перестать велите? Я – развлекатель, господа, я развлекаю вас, а вы – меня. Быть может, город создан вместе с вами – для развлечения меня.

– Весь мир для каждого, пожалуй, создан человека. Не так ли, Префистофель?

– Для каждого в отдельности, но все миры друг в друга вставлены искусно – так, что не видно швов.

– В вашем случае, любезный Префистофель, допущена условность.

– Какая же?

– Камин, огонь и все такое прочее.

– Помилуйте, там за огнем устроенная вами дверь. Я – лишь актер-импровизатор. Кривое зеркало вашей беседы, господа. Если всему необходимо объясненье.

* * *

Однажды у нас губернатор исчез. Но прежде того появился иностранец – фон Мерц. Амьюзантнейшая личность, скажу я вам! Возрасту неопределенного, да и внешность свою он менял презабавнейшим образом. Скорчит, к примеру, вот эдакую мину: я, мол, Ку Хи, китаянец. И ходит в сей маске паршивой весь вечер. На завтра французом, бароном де Мер, обзовется, и шпарит по-ихнему так, что французы заезжие рты от удивления раскрывают, а у наших и вовсе не закрывались. Называл он себя Хуан Карловичем, утверждал, что родился лет эдак тысячу двести назад, но от давности все позабыл и помнит только последние лет эдак семьсот. Родителей своих также не помнил, отчизну и время – все позабыл. Человек ниоткуда и… вроде как, никуда. Эзотероп какой-то! Что ему, эдакому «сенжермену», в нашем городе нужно было, оставалось загадкой для всех. В деньгах он не нуждался. Простучит по стенке молоточком, бывало, и часы за цепочку или монисто из штукатурки сквозь трещину вынет. Никаким серьезным делом не занимался, разъезжал только по всем домам в городе да фокусы показывал. От многолетия жизни несравненный опыт имел. Давал всем советы: как лечиться, как жениться, как удовольствия из жизни извлекать. «Вы, – говорит, – скучно живете, без куражу». Сам он любил пошутить. Способностями обладал прекурьезнейшими. Войдет, бывало, в гостиную с булыжиной. «Из Великой Китайской стены», – говорит. Молоточком по камню ударит, камень расколется, и ларчик внутри обнаружится или плодик живой – хурма или фига. Другой раз приносит шкатулку, а в ней – китай-город Чаньчжоу. Всмотревшись, любой созерцатель в сонливость впадает, и кажется всякому будто в дома их заходит и видит там обитателей нашего города – в преконфузнейших сочетаниях родства. Вера Никитична, скажем, становится в мелочной лавке хозяйкой, а мужем при ней – Петр Степанович. Настоящий же муж ее рикшей служит при них, они его хлыстиком погоняют: «Побыстрее, болван!» – а сами воркуют. Сплошные конфузы! Немец, бывало, на даму в лорнетик посмотрит и говорит: «Я ее душу пленяю, и она мне служит во сне, а ежели моя душа нечаянно пленится, я ее прихотям потворствую. В такое неистовство дамы приходят во сне, господа! Во сне, знаете ли, и невинность можно соблюсти и любовный капитал приобрести. Все от него приходили в восторги, да только губернаторова дочка кичилась. Я, говорит, столбовая дворянка, а он, мол, пришлец. Фон Мерц утверждал, будто во сне она добивается его благосклонности, а он, де, куражится. Все звали ее мотыльком или бабочкой – за любовь к пестроте и легкомыслие. Фон Мерц предупреждал ее не однажды, что он – лампа, а она ему всяческие дерзости в ответ непотребные и даже мужицкие грубости. «Я вас, сударыня, – сказал ей однажды фон Мерц, – за подобные дерзости одним взглядом из бабочки в гусеницу превращу!» Она в такое возбуждение пришла от его слов, что даже за врачом потихоньку послали. Фон Мерц потерпел с полчаса ее оскорбления, а затем посмотрел на нее сквозь лорнет эдак пристально, и под его взглядом вся ее пестрота сорвалась вдруг с нее и за балкон улетела. В мгновение ока осталась она на балу без всего, если не считать гребня в прическе да веера, коим, присевши на корточки, она и прикрылась. «Веерный обычай прикрывания наготы перед послами европейскими в Китае, – провозгласил фон Мерц. – Присесть и веером закрыться пестроперым, по знаку императора Даогуана встать и веер на мгновение убрать». Он щелкнул пальцами: несчастная встала, отвела веер в сторону и вновь присела. Немчура раскланялся и под грохот тишины неописуемой удалился тотчас. Через пару минут все очнулись: с губернаторовой дочкой – истерика, с губернаторшей – обморок. Все, как полагается. Губернатор с отрядом полиции к шутнику на квартиру. Заходят без стука и спроса, а там – никого. Только двухместный гробище с надписью на крышке зеркальными буквами: «Дверь в несущественность». Постучались. Открывается дверь: там – фон Мерц. Лежит на красном бархате, улыбается и что-то по латыни вещает, а губернатор ему отвечает, хотя сроду ничего подобного не знал. Поговорили они минут эдак десять, вдруг губернатор залезает во гроб. Не успели мы и глазом моргнуть, как крышка захлопнулась. Некоторое время они там говорили, потом… замолчали. Ну, тут пристав велел дверь в потустороннее открыть, да не тут-то было – пришлось взламывать. Взломали за час, а там… никого! Часы с цепочкой на красном бархате лежали, горсть золотых монет да пенсне: все, что осталось от них. Мошенник вскорости объявился в Петербурге со слугою – эфиопом немым, но с физиономией нашего губернатора. Губернаторша своего мужа выкупила у прохвоста за зна-чи-тельную сумму, а он все ее золото и побрякушки бросил в камин у нее на глазах, и руки на огне погрел. Губернатора отвезли в монастырь, отслужили молебен за здравие, и он отошел: побелел и заговорил, но рассказывать что-либо отказался. Пожил немного в миру, а затем в монастырь удалился. Вот так-то!